Мальчик - Арамбуру Фернандо - Страница 5

Школа, взрыв. После того как она услышала от соседки два эти слова, только они и звучали у нее в мозгу, заставляя воображать самые жуткие картины.

На Мариахе был передник, покрытый жирными пятнами и забрызганный водой. Но она поняла это, лишь оказавшись на лестничной площадке этажом ниже. Возвратиться? Нет времени. Она сняла передник, вернее, сорвала его с себя и хотела бросить прямо на пол, но сразу же передумала, потому что не могла наверняка вспомнить, выключила или нет плиту на кухне. Поэтому, перескакивая через ступеньки, снова поднялась к себе и убедилась, что действительно фасоль с колбасой, которая так нравилась и Нуко, и ее мужу, продолжала вариться в своей кастрюле.

Господи, я никогда ни о чем Тебя не прошу – но теперь спаси моего Нуко. Молю Тебя, пусть с ним все будет хорошо. Только подумай: если Ты отнимешь у меня сына, другого у нас нет.

Она перекрестилась и выключила плиту. Потом до странности спокойно повесила фартук на крючок за дверью.

А пока спускалась по лестнице и шла к выходу, у нее подкашивались ноги, и вообще она двигалась страшно медленно, словно стараясь отсрочить тот миг, когда окажется у школы и узнает невыносимую правду.

На сей раз Мариахе внизу по привычке на секунду остановилась перед зеркалом, но и этой секунды хватило, чтобы увидеть, что в ее глазах застыло нечто большее, чем паника и страх, и даже нечто большее, чем извечный и беспредельный материнский страх. Там, в глубине своих зрачков, она обнаружила подтверждение самого зловещего из всех предчувствий.

Большие куски бетонных блоков торчали из груды обломков, а через пробоины в потолке виднелись перегородки верхнего этажа. Взрывной волной сорвало части отделанного под кирпич фасада, разбило оконные стекла и обрушило три внешних стены в трех классных комнатах нижнего этажа, расположенных под скатом крыши. Бешеным дождем из строительного мусора обсыпало машины, припаркованные у соседнего жилого дома. На земле повсюду валялись разломанные маленькие столы и стулья. А еще были раскиданы тела детей пяти-шести лет – окровавленные, изуродованные, в разорванной одежде. Несколько унесло волной чуть дальше, и они, скорченные, лежали в углу школьного двора. Там, где еще утром находились классные комнаты для самых младших, сейчас зияли три огромных дыры. При этом все здание пошло трещинами, грозя вот-вот рухнуть. Жильцы ближайших к школе домов первыми прибежали на помощь. Вскоре к ним присоединились несколько учителей со второго этажа, где еще оставались сотни перепуганных детей, некоторые из которых были ранены, хотя и не очень серьезно. Люди пытались голыми руками разбирать завалы в надежде найти под обломками живых. Но за очень редкими исключениями откопать им удавалось лишь безжизненные тела или части тел, откопать детей и опять детей – раздавленных и до такой степени покрытых кровью и грязью, что было практически невозможно различить черты их лиц. Скорые еще не прибыли, но судить о масштабе трагедии можно было по растущей под козырьком у входа в школу горе погибших. Что будет с родителями, когда они увидят эту картину? Но некоторые ее уже увидели. Послушай, а может, это дело рук ЭТА? Да нет, на бомбу не очень похоже. Ладно, рано или поздно все выяснится.

Из руин торчит маленькая неподвижная ручка, белая от пыли, словно ее присыпали мукой. Пальцы все еще сжимают кусок синего пластилина.

Никасио услышал сильный грохот и объяснил его работами на ближнем карьере. Ему и в голову не пришло, что мог взорваться нижний этаж школы, где учился его внук и где сейчас находились десятки детей. Взрыв раздался, когда старик спокойно шел по улице. Ему нужно было зайти в аптеку, и по дороге он отщипывал кусочки от только что купленного батона, с наслаждением жуя хлеб – не только потому, что старика уже начинал мучить голод, но еще и потому, что дома никто не упрекнет его за покалеченный батон, а такая привычка когда-то выводила его жену из себя. Сколько раз она закатывала мне из-за этого скандалы!

В городе еще не завыли тревожные сирены. Правда, едва бабахнуло, два голубя, сидевших на окне, быстро поднялись в небо. Но их могло вспугнуть и что-то другое, или испуг тут и вообще был ни при чем. Просто сначала полетел один, а другой кинулся за ним вдогонку. Такое Никасио наблюдал тысячи, миллионы раз и будет наблюдать, пока в городе есть голуби и пока у него самого есть глаза, всегда готовые на них смотреть. Кроме этой мелкой сцены, все в городе выглядит нормально и обычно. И Никасио продолжает свой путь, жуя мягкий хлеб с хрустящей корочкой, и знать не знает, что всего через несколько минут в его мирной жизни разверзнется черная бездна.

Между тем уже стало казаться, будто в воздухе сгущается непонятное напряжение. Будто некая невидимая летучая субстанция понемногу покрывает все вокруг прозрачным глянцем, в том числе тротуарные плиты и асфальт на дороге, что можно было счесть дурной приметой. Или память нарисовала такую картину уже задним числом? Только вот почему мчится на бешеной скорости эта машина? И следом за ней другая, а потом третья – в одном направлении, в верхнюю часть города…

Из аптеки Никасио вышел с пакетом лекарств. К обычному набору он добавил пачку анальгетиков, на которые рецепт был не нужен, так как, возможно, они были не такими сильными, как те, что он принимал во время приступов радикулита, хотя они плохо действовали на желудок. Новые ему посоветовал приятель в баре несколько дней назад.

И только тут Никасио замечает необычную суету на улице. Но остается еще несколько минут до того, как люди начнут кричать и рыдать, до безумного воя сирен, до появления фотографов и журналистов. Сейчас заметно лишь что-то вроде суеты на дороге. Три человека (два мужчины и женщина) о чем-то перешептываются на другой стороне улицы. Из окна прямо над их головами высовывается, нервно размахивая руками, еще одна женщина. Из-за расстояния Никасио не может разобрать ни слова из их разговора. Видимо, женщина в окне сообщает тем, что внизу, какую-то новость, и женщина на тротуаре хватается за голову. Потом в панике кидается в подъезд.

Послушай, что там случилось? Знакомый мужчина, который что-то уже слышал и знал больше, чем хотел признаться, подвез Никасио на своей машине к месту трагедии – как можно ближе. По дороге Никасио попросил его включить радио, но тот ответил: лучше не надо, Никасио, лучше не надо.

Мне бы хотелось, чтобы автор воздержался от превращения меня в сосуд человеческих страданий, описанных слишком откровенно и лишь с одной целью – дать пищу для воображения читателям с нездоровыми наклонностями. Те события принесли огромное горе многим семьям, которые напрямую пострадали в результате катастрофы, случившейся в Ортуэлье 23 октября 1980 года, и тот, кто пишет эту книгу, ни в коем случае не должен сгущать краски или извращать факты, приправляя рассказ цветистым пустословием и дешевыми литературными затеями, какие обычно пускают в ход вертлявые репортеры.

Как мне стало известно, мой автор тщательно изучил фотографию, помещенную на первых полосах многих тогдашних газет. А узнал я это из предварительных заметок, которые он привык делать в специальной тетради, собирая факты и комментарии, чтобы потом воспользоваться ими при работе над текстом, то есть создавая меня. Такие газеты, как «Паис», «Дейя», «Вангуардиа», а также наверняка и другие сопровождали сообщение о трагедии черно-белой фотографией, запечатлевшей детские тела, раскиданные под навесом рядом со школьным зданием; навес держится на нескольких столбах, под ним дети обычно играли во время перемен в дождливые дни. Вокруг уже собрались женщины. На одной из них белый передник. Другая в ужасе закрывает лицо руками. Рядом толпятся люди, наблюдая за происходящим, они стоят молча и не двигаясь с места, словно им назначена роль статистов.

В газете «Вангуардиа» над фотографией помещена фраза, которую я поостерегся бы использовать в нашей книге: «Эта трагедия словно на кресте распяла весь баскский народ». Вот пример фальшивой и крикливой риторики, рассчитанной на дешевый эффект. А еще это оскорбление для тех, кто перебрался в Страну Басков из других краев, ведь у них тоже взрыв унес близких. Сейчас я воспроизвожу эту фразу исключительно в качестве цитаты, поэтому и выделяю другим шрифтом – чтобы показать ее неприемлемость и неуместность.