Пикник и прочие кошмары - Даррелл Джеральд - Страница 6

– Сообразительное животное. А в вашу двуколку шесть человек поместятся?

– Да, сэр. Главное, ехать медленно, а если в гору, то двоим лучше вылезти и идти пешочком.

Мы обогнули живую изгородь и за ней обнаружили Молли, покрытую мешковиной, задумчиво жующую что-то в своей торбе. Она была крепко сбитая, как эксмурский пони, только вдвое крупнее. Двуколка красивая, просторная. Мужчина отвязал Молли и протянул вожжи Ларри, а тот поспешил вручить их мне.

– Ты у нас зоолог, вот ты и погоняй, – приказал он.

Мужчина дал нам указания, которые, как обычно в сельской местности, изобиловали путаными деталями: «слева увидите расщепленную молнией ель» или «впереди будет овечье пойло, которое можно обогнуть». Мы заставили его повторить все указания дважды, после чего, наговорив ему добрых слов, залезли в двуколку. Молли, видимо подзамерзшая на приколе у изгороди, с готовностью откликнулась на мои подбадривания и резво затрусила в сторону дороги. Домочадцы встретили нас хохотом, они не верили своим глазам.

– Ты собираешься нас отбуксировать таким образом? – обратился Лесли к брату.

– Нет, – последовал суровый ответ. – Это транспортное средство доставит нас в убежище с телефоном. А если привязать к колесам ножи для пикника и Марго изобразит из себя Боудику[6], при определенном везении мы переедем какого-нибудь селянина и отрежем ему ноги.

После некоторых препирательств нам удалось убедить домочадцев покинуть мокрый «роллс» и пересесть в такую же мокрую, но мобильную двуколку. Ливень успела сменить морось, что было еще хуже, так как она пробирала до костей. Молли, повернувшая уши назад, чтобы слышать мои похвалы ее сноровке, старательно делала свое дело, и мы ходко продвигались по проселочным дорогам. Через каких-нибудь двадцать минут мы оказались в совершенно незнакомой и необитаемой местности.

– Дорогой, я надеюсь, ты знаешь, куда мы едем, – озабоченно сказала мать.

– Конечно знаю, – отмахнулся Ларри. – Указания хозяина огненными буквами выжжены в моем мозгу. Джерри, возле вон того дуба поворачиваешь направо, а потом второй поворот налево.

Какое-то время мы ехали молча, пока не добрались до перекрестка без дорожного знака. Не успел Ларри дать указание, как Молли уже повернула налево.

– Вот видите! – торжествовал Ларри. – Она со мной согласна. Даже бессловесные лошади сразу чувствуют прирожденного лидера. Ее хозяин наверняка посещает этот паб, так что дорога ей хорошо известна.

Мы углубились в мокрый, сочащийся влагой лес, где на нас хлопали крыльями вяхири и подозрительно пикировали сороки. Дорога петляла среди вымокших деревьев.

– Нас ждет расчудесный деревенский паб. – Ларри потянуло на лирику. – Жаркий огонь в камельке согреет нас снаружи, а горячий виски с лимоном – внутри. Хозяин, скромный крестьянин, будет скакать вокруг, исполняя наши желания, пока мы греемся у камелька…

Тут мы свернули за угол, и Ларри проглотил язык. В пятидесяти ярдах, утопая в грязи, стоял наш «роллс».

У Молли, может, и были недостатки, но где живет хозяин, она знала точно.

Как бы хорошо ни был подвешен у вас язык, мозг может дать слабину, когда вы попытаетесь описать Пьяцца Сан-Марко в полнолуние, напоминающую раскрытый нарцисс. Дома, словно слепленные из крошащейся пересахаренной нуги, в роскошных коричневых, красных и утонченно-розоватых осенних тонах. Сидишь и, как завороженный, наблюдаешь за фигурками звонарей-мавританцев, появляющихся каждые пятнадцать минут, чтобы ударить в большой колокол кафедрального собора, после чего эхо разнесется по всей огромной площади.

В тот вечер Венеция была необыкновенно хороша, и картину портило только мое воинственное семейство за двумя столами, заставленными питьем и блюдечками с закусками. Идея принадлежала моей матери, а на протяжении всей ее жизни то, что задумывалось как приятный сюрприз, неизбежно оборачивалось фиаско, шаг за шагом приближая ее к тому позорному столбу, который все дети припасли для родителей.

– Могла бы, по крайней мере, предупредить меня заранее. Тогда бы я рискнул жизнью и купил авиабилет. – Мой старший брат Ларри угрюмо разглядывал батарею стаканов, последовательно выставленную перед ним до безобразия счастливым официантом. – Какой в тебя вселился дьявол, что ты купила трехдневный круиз на греческом пароходе? Могла бы еще и на «Титанике»!

– Я подумала, что все будут в восторге. Греки прекрасные моряки, – защищалась мать. – И вообще, это у судна первое плавание.

– Вечно ты кричишь «Волки!» еще до того, как тебе сделали больно, – вставила Марго. – Мне кажется, это была превосходная идея.

– А по-моему, Ларри прав, – неохотно признался Лесли, так как мы не любили соглашаться со старшим братом. – Мы знаем, что собой представляют греческие суда.

– Не все, дорогой, – сказала мать. – Бывают и хорошие.

– Теперь уже ни черта не сделаешь, – мрачно заключил Ларри. – Ты нас приговорила к путешествию на этой чертовой посудине, которую наверняка бы отверг и Старый Мореход[7] в изрядном подпитии.

– Не говори глупости, Ларри, – отмахнулась мать. – Вечно ты преувеличиваешь. Человек в «Агентстве Кука» очень высоко о нем отзывался.

– Он сказал, что там отличный бар, – радостно подхватила Марго.

– О господи, – пробормотал Лесли.

– И наши языческие души омоют самыми омерзительными греческими винами, – изрек Ларри, – как будто выдавленными из яремной вены верблюда-гермафродита.

– Какая мерзость, – отреагировала Марго.

– Послушайте, – по-настоящему завелся Ларри, – меня вытащили из Франции под дурацким предлогом посетить места юности, на что я по глупости согласился. Я уже сожалею, а мы еще только добрались до Венеции. У меня скоро съежится печень от «Лакрима кристи» вместо хорошего честного божоле. В каждом ресторане вместо стейка «шароле» меня заваливают горами спагетти, этой особой разновидностью ленточных червей.

– Ларри, ну что ты такое говоришь! – не выдержала мать. – Как можно быть таким вульгарным?

Притом что в разных уголках площади играли разные мелодии три оркестра, ни на минуту не умолкали итальянцы и туристы и громко ворковали полусонные голуби, казалось, половина Венеции заинтригованно прислушивается к нашим семейным разборкам.

– На корабле все будет отлично, – успокоила всех Марго. – Мы же окажемся среди греков.

– Именно это Ларри и беспокоит, – мрачно изрек Лесли.

– Ну, нам пора. – Мать постаралась заразить всех своей наигранной уверенностью. – Сядем на вапорайзер – и в порт.

Мы расплатились, вышли к Большому каналу и поднялись на моторный катер, который наша мать с ее отличным знанием иностранного языка назвала «вапорайзером». Итальянцы, будучи не столь образованными, называли его вапоретто. Пока мы тарахтели мимо великолепных домов и подернутых рябью отражений фонарей в воде, Венеция открывалась нам во всей своей красе. Даже Ларри вынужден был признать, что иллюминация в Блэкпуле бледнеет рядом с этой. В конце концов мы добрались в порт. Подобно прочим портам, он выглядел так, словно его спроектировал, будучи не в духе, Данте, когда придумывал свой «Ад». Фосфоресцирующие лучи прожекторов превращали нас в героев ранних голливудских фильмов ужасов и забивали серебристый, как паутина, лунный свет. Настроения нам не прибавил даже вид миниатюрной матери, пытающейся убедить трех разбойного вида носильщиков, что мы сами справимся с нашим скарбом. Она с ними объяснялась на самом простом английском.

– Мы Англия. Мы не говорить по-итальянски! – кричала она в отчаянии, добавляя слова на хиндустани, греческом, французском и немецком, никак друг с другом не связанные.

Так она, в сущности, разговаривала с любым иностранцем, будь то эскимос или австралийский абориген, но развеять общую тоску ей удалось ненадолго.

Мы изучали примыкающие к этой части порта виды Большого канала, когда к причалу стало приближаться судно, которое, даже на взгляд самых сухопутных крыс, никак нельзя было счесть пригодным к плаванию. Когда-то его, видимо, использовали как немалого водоизмещения каботажник, но даже в ту давнюю пору, девственно-новенькое и свежеокрашенное, оно явно не отличалось красотой. Сейчас же, не располагая никакими атрибутами, которые в этом призрачно-фосфоресцирующем мерцании могли бы его выгодно подать, оно выглядело просто удручающе. Его несколько лет не красили, здесь и там виднелись на боку большие пятна ржавчины, напоминавшие раны и рубцы. Подобно женщине на высоких каблуках, сломавшей один из них, он сильно кренился на правый борт. Его полная неухоженность смущала сама по себе, но последний изъян обнаружился, когда корабль развернулся, чтобы пристать. На носу зияла огромная рваная дыра, в которую поместилась бы пара «роллс-ройсов». Эту и без того пугающую дефлорацию усугублял тот факт, что не было предпринято никаких, пусть даже самых примитивных, мер, чтобы исправить ситуацию. Листы обшивки от удара загнулись и сплющились в подобие гигантской хризантемы. Буквально онемев, мы наблюдали за маневрами. Прямо над дырой красовалось название корабля: «Посейдон».