Дипломатия фронтира (СИ) - Денисов Вадим Владимирович - Страница 44

Звякнув пару раз кусочками льда, он залпом выпил половину стакана и продолжил:

— Уверен, что так будет и в данном случае! Двое пленных уже выказали такое желание и написали отношение губернатору. Оба неженаты, и оба выходцы из южных штатов США, это стандартная ситуация.

— Итого семеро, — произнёс я.

— В том-то и дело, мистер Горнаго! Восьмой военнопленный… Это особый случай. Он русский! И, как уверяет сам, был перемещён на Платформу в американский анклав абсолютно случайно и нелогично. Прожил в деревушке под Вашингтоном всего неделю и был мобилизован в маршевый взвод. Этот русский не стал писать никаких ходатайств и заявлений, а первым делом поинтересовался, где находится анклав его соотечественников. Узнав о том, что в Додж-Сити действует русское посольство… Хлоя! Принесите ещё стакан лимонной воды!

— Я потрясена, господин директор! — призналась ошарашенная, как и я, Селезнёва. — Случай действительно крайне необычный, и он нас чрезвычайно заинтересовал. Но кто он, откуда?

— Кто-то из священнослужителей или лиц, непосредственно причастных к деятельности вашей ортодоксальной церкви. Что лишь добавило в эту историю странности, чего только не случается при этих чёртовых переносах! Чин его невысок, хотя я совершенно не разбираюсь в каноническом праве и церковной иерархии. В любом случае дело это не совсем гражданское, оно касается ещё и неких высших сфер, поэтому я решил, что…

— Мне срочно нужно его увидеть! — безапелляционно заявила Екатерина Матвеевна.

— Для того я и приехал, — пожал плечами Джо Сандерленд. — Позвонил в «скорую помощь» и поинтересовался, кто из экипажей и где видел ваш «Апач».

— Интересный метод, — оценил я.

— Все военнопленные доставляют городу немало хлопот. Им необходимо обеспечить охрану, конвоирование на работу и обратно, содержание, надзор… Взяли его без оружия в руках, отягчающих обстоятельств нет. В общем, я готов передать его под вашу личную ответственность. После дополнительного опроса и составления всех необходимых бумаг, конечно.

— Где он содержится?

— В кордегардии, мадам. Это территория, в том числе, и военного караула, где построен бокс для содержания арестованных под стражей. Условия там стеснённые, армия и полиция всегда просят как можно быстрей освободить помещения для текущих нужд.

— Мы готовы ехать! — сказала начальница, вставая из-за стола.

Я тоже поднялся, выложив на столик пару банкнот. Директор БНБ решил обойтись без этой формальности. Схватил набалдашник в форме змеиной головы и вышел вон.

И никто в «Лагуне» не был против.

Кордегардия стояла поодаль от городской черты, на правом берегу какой-то речушки. Это был серый, длинный и приземистый, в стиле эпохи Тюдоров, дом, фундамент и часть стен которого покрывала густая зелень плюща.

Дорога привела нас к этой закрытой территории, пролегая среди благоухающих фруктовых садов. В этом уголке, где воздух напоен сладким ароматом спелых плодов, сложно было поверить, что я нахожусь в стране, где по чьей-то дурной прихоти брат опять восстал на брата, а земли Севера и Юга опять охвачены огнём гражданской войны

Казалось, сама природа заключила перемирие с войной, отвернувшись от людской ярости. Лишь отдаленные сигналы скорой нарушали идиллию, напоминая, что покой этот — хрупкая маска, надетая на лик войны.

За главным зданием кордегардии, обнесенной ржавыми спиралями колючей проволоки, тянулась пустынная площадка. Над бетонным забором виднелись силуэты вышек, где часовые в камуфляже лениво переминались с ноги на ногу. Воздух был пропитан запахом перегретого асфальта и металла.

Джозеф Сандерленд кивнул. Часовой у входа приветственно стукнул прикладом об пол, щёлкнув затвором винтовки — звук сухой, как треск ветки. Дежурный, чуть ли не сутулясь под тяжестью огромной связки ключей на поясе, провел нас через турникет по коридору первого этажа.

Каблуки Екатерины стучали слишком громко, будто подчеркивая неестественную тишину.

Внутри пахло хлоркой и старыми книгами.

Комната для допросов оказалась тесной: облупленные стены цвета грязного мела, стол с выщербленными краями, два стула с протертым винилом. Единственное окно, забранное решёткой, пропускало полоску света, в которой кружилась пыль. На столе стоял вентилятор, безуспешно пытавшийся гнать спёртый воздух.

Катрин поправила юбку, села напротив доставленного арестанта, положив перед собой папку. Директор БНБ с лицом бухгалтера и глазами хищника, пока что стоял у двери, скрестив руки. Его взгляд скользил по военнопленному, словно оценивая лот на аукционе.

— Переводим друг друга на английский по факту, — повторила она, поправляя очки. Ее голос звучал ровно, но пальцы слегка дрожали, перелистывая бумаги.

Военнопленный сидел, сжимая старинную мягкую фуражку так, что кожа на костяшках побелела.

Я был потрясен тем, насколько аутентично, что ли, почти по-книжному, выглядит этот удивительный человек лет сорока или чуть больше. На плечах — длинный пиджак или сюртук из грубой домотканой материи, свободные штаны в мелкую полоску, короткие сапоги. Костюм явно сшит вручную, таких я никогда не видел прежде на живом человеке. Буквально всё контрастировало с казенной обстановкой Экспонат этнографического музея или герой киноленты о жизни малых городов конца XIX века, только что вышедший из павильонов «Мосфильма»!

Бронзовое от загара, открытое и честное лицо, спокойные и внимательные синие глаза. Борода средней длины, волосы нестриженные вот уже много недель, были подхвачены сзади тонким кожаным шнурком. Слабый запах древесной смолы и дыма, исходящий от одежды, смешивался с тюремными ароматами. Когда он наклонился, чтобы поправить сапог, из-под ворота рубахи выглянул медный крестик на шнурке.

— Мистер Сандерленд любезно сообщил, что вы хотите присоединиться к русскому анклаву, это так? — Катрин улыбнулась, но глаза остались холодными.

— Да, госпожа Посол. Очень хотелось бы попросить этого, как его… политического, значит, убежища.

Он говорил медленно, растягивая гласные, будто слова были камешками, которые ему приходилось перекатывать через зубы.

Директор БНБ хмыкнул, доставая из кармана мятую пачку сигарет, но, поймав бросок глаз Катрин, сунул обратно.

— Меня зовут Екатерина Матвеевна. Ну, пока что никто не подвергает вас политическому преследованию, — она откинулась на спинку стула, изучая его.

Я перевел. Директор кивнул, постукивая ногой по полу. Его нетерпение висело в воздухе, как статический заряд.

— Хорошо, тогда давайте заполним эту анкету. Имя?

Он выдохнул, будто готовился к исповеди:

— Илья Алексеевич Федичкин. Сорок один год, город Братск. Вот так вот, значит…

Ручка скрипела по бумаге. Вопросы текли монотонно, пока мы не добрались до особо личного:

— Имена родителей?

Илья замер. Его пальцы сжали край стола, оставляя влажные отпечатки.

— Оба умерли, Екатерина Матвеевна.

— О!.. Прискорбно слышать.

— Ушли пятнадцать лет тому назад, болели, а больница далеко. Деревенские ить мы, с Прибайкалья, из диких мест… Вот так вот.

Катрин приподняла бровь, переводя взгляд на меня. Я пожал плечами, будто говоря: «Видали мы таких чудаков».

— Стало быть, из тайги?

— Из неё, родимой. Вырос среди кедров и шишек.

Директор фыркнул, посмотрел на часы, но промолчал. Селезнёва наклонилась вперед, заинтригованная:

— И кто же вас воспитывал?

— Преподобный Серафим, тогда я обитал на подворье при монастыре.

— Ага!.. Где он проживает?

— Тоже умер. Его задрал медведь.

В комнате повисла тишина. Даже вентилятор замер, будто затаив дыхание. Для Кати, конечно, всё это звучит дико, а я не удивился. Она медленно передвинула папку, пальцы сжали уголок бумаги, смяв его.

— Адрес?

— Не понял, госпожа Посол?

— Где жили на Земле, Илья Алексеевич?

— Да где… то здесь, то там, за три года четыре переезда.

Я вздохнул и записал: «Без определенного места жительства». Чернила расплывались на дешевой бумаге.