Дипломатия фронтира (СИ) - Денисов Вадим Владимирович - Страница 30

Из окна прибрежной таверны или с городской набережной этот высокий маяк постройки конца XIX века на мысу напоминает о книгах Александра Грина и Бориса Житкова. А смотритель маяка представляется повелителем стихий, которому счастливо досталась собственная крепость на стыке этих самых стихий. Что уж, работа смотрителя всегда казалась людям героическим и благородным занятием, когда нужно стоять на страже безопасности кораблей, освещая им путь сквозь тьму и штормы. На деле же эта профессия издавна таила в себе негласную страшную сторону.

Дело в том, что смотрители маяков нередко самым натуральным образом теряли рассудок, а слухи о безумии и странных происшествиях вокруг этих молчаливых мужчин в брезентовых плащах с капюшонами передавались из поколения в поколение. Суровые условия, изоляция, как непременный атрибут профессии — с этим понятно, хотя обыватели находили и более зловещие, мистические причины. Однако главная из скрытых угроз того времени, разрушающая работников изнутри, находилась буквально у них под носом.

Одним из технологических прорывов XIX века стало изобретение французом Огюстеном Френелем линзы со сложной ступенчатой структурой из ряда концентрических колец. В линзе Френеля световые лучи, падающие на кольца под разными углами, преобразовывались в строго параллельный поток. Это позволяло минимизировать рассеивание и увеличить дальность, с которой можно было увидеть свет маяка.

Но судоводителям важна была не только мощность луча. Для точной навигации маяки с вращающимися огнями должны были строго выдерживать частоту вспышек. Если в лоции указано, что определенный маяк мигает каждые 20 секунд, то механизация устройства должна была эту точность обеспечить.

Чтобы вращение линзы происходило плавно, без рывков, с минимальным трением, её устанавливали на поворотную платформу, плавающую на опоре в круговой дорожке из жидкой ртути — лучшего из доступных и пригодных для такой цели материалов.

Однако инновация стала смертельной ловушкой. Ртуть — штука крайне токсичная, о чём в XIX веке мало что знали. Люди, работающие с линзами, не только вдыхали пары, но и регулярно контактировали с ртутью напрямую. В ртутной канавке со временем накапливались загрязнения, и смотритель должен был её очищать, процеживая ртуть через тонкую ткань. Что неизбежно сопровождалась испарением ртути и прямым контактом с ней.

Это и есть меркуриализм — человек долго травится парами ртути и её соединений. А если к медленной интоксикации добавить ещё и постоянное одиночество, то получается гремучая смесь: постоянный стресс, галлюцинации и прочие «радости».

Два в одном, как говорится.

Из десяти смотрителей маяка трое-четверо точно сходили с ума, а у остальных начинались проблемы — от жутких головных болей до лёгкой неадекватности. Но они как-то с этим жили.

Старина Полоумный Лерой, заслуженный сменный смотритель маяка форта «Диксон», — он как раз из таких, сдвинутых. Его история — типичный пример итогов этой жуткой комбинации факторов.

Работа смотрителя маяка — не просто служба, порой это каторга, которая выжимает из тебя все соки. Ты должен быть железным, несгибаемым, как гитарный рифф, потому что твой маяк — это не просто яркий огонёк, периодически вспыхивающий в ночи, это путеводная звезда для всех, кто в море.

Сложная и крайне ответственная работа смотрителя требует полной отдачи, выносливости и отменного здоровья, ведь сигналы маяка нужны в любое время года и в любую погоду. И неважно, кто там плывёт — американцы или турки с их самодельными фонарями и факелами на корме. Ты держишь фронт, пока можешь стоять на ногах.

Вот и начальник гарнизона берегового форта держал Полоумного Лероя на посту до последнего, пока тот не перешёл черту крайнего из возможных допусков. После торжественных проводов Лерой ушёл на пенсию с приличным пенсионным жалованьем и прозвищем «Полоумный».

Тем не менее, его периодически привлекают, как консультанта и высококлассного специалиста, потому что этот человек знает о морской навигации, а так же об американском и турецком флоте, решительно всё. Он был первым в этой профессии, настраивал и запускал маяк, и накопленный им опыт перекрывает таковой даже у старшего диспетчера порта.

Семьёй ветеран за годы службы так и не обзавёлся, а потому большую часть времени он слоняется по набережной, у причалов и пакгаузов, общаясь с рыбаками, докерами, охраной и флотскими.

Во время одной из таких прогулок, Лерой и наткнулся на Бернадино, который с гитарой в руках сидел на берегу неподалёку от устья реки Арканзас, в приметном месте, которое народ называет «Брёвна». Название дадено неспроста. Давным-давно свирепый ураган выбросил далеко за кромку прибоя шесть огромных древесных стволов, разложив их на берегу, как это умеет природа, неожиданно, но живописно.

Со временем тяжелые лесины где-то на треть, и где и наполовину погрузились в песок и гальку.

Так как нормальных лавочек и даже скамеек на набережной всё ещё маловато, молодые ребята из Додж-Сити, да и не только они, приспособились устраивать на огромных стволах вечерние посиделки, пикники и джем-сейшены с танцами. На «брёвнах» можно лежать, сидеть поверху или на песке, в зависимости от погоды прислоняясь спиной к дереву с той или другой стороны.

Потом возникла пара очагов для вечерних костров, на которых всегда можно пожарить на рожнах свежую рыбу, выпрошенную у владельцев, вернувшихся с моря баркасов тут же.

Завершили тему обустройства «Брёвен» проведением массового народного мероприятия, которое у нас бы назвали субботником, во время которого с исполинских стволов удалили остатки коры и спилили все мешающие отдыхающим ветви, оставив только самые высокохудожественные элементы.

Дино немного напрягся, зная, кто стоит перед ним, но старик неожиданно спокойно и со знанием дела заговорил о рок-музыке, похвалил его игру и попросил гитару. Пацан рискнул и не прогадал. Лерой взял инструмент, и через минуту старик выдал такой мастер-класс, что мой парень обомлел.

Лерой начал одну за другой исполнять композиции из альбомов выдающегося музыканта Джо Сатриани, навеки занявшего видное место в истории электрогитарной музыки… Сатриани, как известно, велик в совокупности всех трёх своих проявлений — учителя, гитариста и композитора. Лерой оказался не просто рокером, а настоящим виртуозом, который знал, как заставить гитару петь. В какой-то момент Дино, по его признанию, показалось, что Сатриани самолично материализовался на Платформе-5.

С тех пор они стали часто встречаться на «Брёвнах», и юный рокер начал играть в разы лучше. А Лерой, хоть и не любил публичные места вроде молодёжного «Кентуккийского цыплёнка», где каждый второй гитарист из подъезда считал себя богом, нашёл в Дино родственную душу. Юность, конечно, безжалостна, и кто-то в «Цыплёнке» мог бы начать глумиться над стариком, но тут Лерой был в своей тарелке — среди музыки, моря и свободы.

Чёрт, в какой-то момент мне стало просто завидно!

И я напросился, чтобы познакомиться с мастером и взять у него пару уроков. Всё оказалось ещё круче, чем я себе представлял!

…Мы втроём сидели на берегу глубокой бухты Додж-Сити, где море, словно тёмный бархат, сливалось с южным небом, а луна рассыпала серебряные блики по волнам.

Лерой, руки которого, изборождённые морщинами, словно старая лоция, бережно держали «Эпи», и мы с Бернадино, чьи пальцы только начинали познавать магию струн, не сводили с рук мастера глаз.

Огоньки на склоне мерцали вдалеке, как звёзды, упавшие в море, а вокруг царила тишина, нарушаемая лишь шёпотом прибоя и удивительно красивыми аккордами, рождающимися под пальцами мастера.

Старик с седыми волосами, развевающимися на затихающем вечернем бризе, улыбался, глядя на парня. В эти минуты и часы в смотрителе не было ничего «полоумного», настолько он отвлекался от действительности. Глаза его, словно два омута, хранили в себе бесчисленные романтические и героические истории, которые могли бы заполнить целые книги, которые никогда не будут написаны…