Десятичасовой учёный - Кемельман Гарри - Страница 1

Я не думаю, что именно сильное чувство справедливости побуждало Ники Вельта иногда приходить ко мне на помощь после того, как я оставил юридический факультет и стал окружным прокурором. Скорее, я думаю, это было определённое нетерпение ума, как у опытного механика, который мучается, наблюдая за неуклюжим дилетантом, и наконец берёт у него из рук гаечный ключ со словами: «Вот, дай-ка я сделаю.»

Тем не менее, я чувствовал, что ему нравятся эти короткие отлучки от скучной рутины лекций и оценки работ, и когда он пригласил меня присутствовать на докторском экзамене, я почувствовал, что это был его способ поблагодарить меня и ответить взаимностью.

В то время я был занят и не хотел соглашаться, но мне трудно отказать Ники. Трёхчасовой экзамен кандидата в доктора может быть очень скучным, если вы сами не являетесь кандидатом или хотя бы членом экзаменационной комиссии. Так что я решил повременить.

«Кто кандидат, Ники?» - спросил я. «Один из ваших молодых людей? Кто-нибудь из моих знакомых?»

«Мистер Беннетт - Клод Беннетт», - ответил он. «Он прошёл со мной несколько курсов, но не работает в моей области.»

«Что-нибудь интересное о его диссертации?» - продолжил я.

Ники пожал плечами. «Поскольку это предварительный экзамен по новому плану, мы не знаем, какова тема диссертации. В последние полчаса экзамена кандидат объявит её и изложит, что он надеется доказать. Однако, как я понял из слов других членов комиссии, мистера Беннетта интересует прежде всего восемнадцатый век, и он планирует проделать определенную работу в «Бумагах Байингтона».»

А теперь мне показалось, что я увидел свет. Полагаю, ни один университет не обходится без факультетской вражды. Наша вражда была локализована на кафедре английского языка, а её главными действующими лицами были два наших специалиста по восемнадцатому веку - профессор Джордж Корнгольд, биограф Поупа, и профессор Эммет Хоторн, первооткрыватель и редактор «Бумаг Байингтона». И настолько ожесточённым был конфликт между этими двумя людьми, что профессор Хоторн, как известно, уходил с заседаний научных обществ, когда Корнгольд вставал, чтобы выступить, а Корнгольд однажды заявил на заседании секции Ассоциации современного языка, что «Бумаги Байингтона» - это подделка девятнадцатого века.

Я понимающе улыбнулся. «А Корнгольд входит в комитет?» Профессор Хоторн, как я знал, был в Техасском университете в течение семестра в качестве профессора по обмену.

Губы Ники искривились в самой ненаучной ухмылке. «Они оба в комитете, Корнгольд и Хоторн.»

Я выглядел озадаченным. «Хоторн вернулся?»

«Мы получили от него телеграмму о том, что он договорился вернуться на север пораньше, якобы для того, чтобы проверить гранки нового издания своей книги. Но я считаю очень важным то, что мы получили телеграмму вскоре после того, как в газете была опубликована дата экзамена Беннетта, и не менее важным то, что он должен прибыть в ночь перед экзаменом. Разумеется, мы пригласили его участвовать, и он сообщил о своем согласии.» Ники с удовольствием потёр руки.

И хотя по природе вещей я не ожидал, что получу от процесса такое же удовольствие, как Ники, я подумал, что это может быть интересно.

Однако, как и многие ожидаемые удовольствия, реальность оказалась разочаровывающей. Кандидат, Клод Беннетт, не явился.

Экзамен был назначен на десять часов утра в субботу, и я прибыл вовремя - примерно за четверть часа, чтобы не пропустить ни одной части веселья. Однако комиссия уже собралась, и по общей атмосфере, а особенно по тому, как сгруппировались её члены, стоявшие вокруг и сплетничавшие, я понял, что Корнгольд и Хоторн уже успели обменяться парой слов.

Профессор Корнгольд был крупным, крепким мужчиной с копной рыжеватых волос. Его от природы румяный цвет лица усугублялся кожным заболеванием, формой экземы, от которой он периодически страдал. Он курил большую трубку с изогнутым стволом, которую редко вынимал изо рта, и когда он говорил, бульканье трубки постоянно дополняло глубокий гул его голоса.

Он подошел ко мне, когда я вошёл в комнату, и, протягивая руку, прокричал: «Ники сказал, что вы придёте. Рад, что вы смогли прийти.»

Я взял его протянутую руку с некоторой неохотой, поскольку на другой была надета испачканная хлопчатобумажная перчатка, защищавшая, а может быть, и скрывавшая повреждённую кожу, куда проникла экзема. Я быстро убрал руку и, чтобы скрыть возможную неловкость, спросил: «Кандидат уже прибыл?»

Корнгольд покачал головой. Он потянул за цепочку часов и извлёк на свет луковицу. Он прищурился на циферблат и, захлопнув футляр, нахмурился. «Уже десять часов», - пробормотал он. «Беннетту лучше не заводить их снова.»

«О, он уже экзаменовался, не так ли?»

«Он должен был приехать в начале семестра, а за день или два до этого попросил отложить встречу.»

«Это засчитывается против него?»

«Так не должно быть», - сказал он, а потом рассмеялся.

Я перешёл на другую сторону комнаты, где стоял профессор Хоторн. Хоторн был невысоким, опрятным мужчиной, в котором было многое от денди. У него были остроконечные усы, и он был одним из немногих мужчин в университете, кто носил бороду, хорошо подстриженную. Он также носил пенсне на широкой чёрной ленте и даже трость - тонкую палочку из чёрного дерева с золотым наконечником. И всё это после того, как несколько лет назад, во время летней стажировки в Англии, он обнаружил дневник Байингтона. До этого он был достаточно заурядной личностью, но открытие «Бумаг Байингтона» было воспринято энтузиастами как событие не меньшей важности, чем расшифровка «Дневника Пеписа», и к нему пришли почести: полная профессура, редакторская синекура в известном издании и даже почётная степень в одном из не слишком престижных западных колледжей. А вместе с ними пришли стиль денди, трость и пенсне на ленточке.

«Джордж Корнгольд шутит на мой счёт?» - спросил он с кажущейся небрежностью.

«О, нет», - быстро сказала я. «Мы говорили о кандидате. Джордж сказал что-то о том, что он уже однажды не явился на экзамен.»

«Да, полагаю, профессор Корнгольд расценил бы просьбу Беннетта об отсрочке как насмешку», - с иронией сказал Хоторн, повысив голос настолько, что его было слышно через всю комнату. «Я, оказывается, кое-что знаю об этом. И профессор Корнгольд тоже, если уж на то пошло. Так получилось, что Беннетт работал над «Бумагами Байингтона». Наша библиотека приобрела рукопись всего за несколько дней до того, как Беннетт должен был предстать перед экзаменующими. Как настоящий учёный, он, естественно, хотел получить возможность изучить оригинальную рукопись. Поэтому он попросил отсрочку. Это то, что Корнгольд называет «неявкой на экзамен».»

Из другого конца комнаты донесся голос Джорджа Корнгольда: «Уже десять часов, Ники.»

Хоторн взглянул на часы и пискнул: «Ещё пять минут».

Корнгольд разразился бурным смехом, и я понял, что он просто подтрунивал над Хоторном.

Когда через пять минут пробили часы в часовне, Корнгольд сказал: «Ну вот, уже десять часов, Ники. Подождём ли мы до полудня?»

Хоторн возбуждённо размахивал своей палкой. «Я протестую, Ники», - кричал он. «Судя по общей позиции одного из членов этого комитета, кандидатура уже предрешена. Я считаю, что, по справедливости, этот член комитета должен дисквалифицировать себя. Что касается кандидата, то я уверен, что он скоро появится. Я заехал в его отель по пути вниз и обнаружил, что он уже уехал. Полагаю, он заглянул в библиотеку, чтобы в последнюю минуту проверить какие-то детали. Я настаиваю на том, что в рамках приличия мы должны подождать.»

«Думаю, мы можем немного подождать, Эммет», - успокаивающе сказал Ники.

Однако и к четверти одиннадцатого кандидат всё ещё не прибыл, и Хоторна охватило паническое беспокойство. Он бродил от одного окна к другому, оглядывая кампус в сторону библиотеки. Корнгольд, напротив, вёл себя подчёркнуто непринужденно.