Экс на миллион (СИ) - "Greko" - Страница 5

— А ну, брысь! — грозно откликнулся я на мальчишеские вопли.

Мой возглас возымел прямо противоположный результат. Детвора заголосила еще сильнее, и вскоре послышался тяжелый топот мужских ног, дополняемый бранью. Что оставалось делать? Снесут, не заметят, как по закону несущегося носорога — вижу цель, не вижу препятствий. Пришлось атакующих притормозить выстрелом дробью над головами.

Компания из пары десятков рассерженных мужчин с вилами и допотопными граблями в руках сочла за умное вдарить по тормозам. Кто-то даже недоучел коварство покрытия скотного двора и грохнулся с размаху на унавоженную землю. Мальчишки юркнули за широкие спины и разгалделись как чайки. Селяне же мигом захлопнули рты, распахнули пошире глаза и принялись топтаться на месте, словно задались целью превратить проход к главной усадьбе в гоночную трассу.

— Чаво балуешь⁈ — осмелился на вопрос один из пострадавших, вскакивая на ноги и отряхивая от навоза свой армяк, видавший, судя по его виду, и не такое, как грязь на подворье.

— А вы чаво несетесь, как стадо быков? — подыграл я народной лексике. — Позабыли тут свои лапти? Сено в другой сторонке.

— Молод ишо нам указывать, — вдруг зашипели мужики и тут же смолкли, позабыли о моих неполных тридцати годках — сопля по местным меркам. Неверящими глазами проследили, как я демонстративно перезарядил ствол. И неуверенно добавили. — Не посмеешь!

— Спросите в саду у гундосого борова, которого я наповал уложил.

— Нешто Пантелеич⁈ — ахнул кто-то. — То-то выстрел услыхали.

— На каторгу пойдешь! — добавил другой.

— О себе беспокойтесь! — не остался я в долгу. — Начнете безобразия учинять, приедут казаки и спины вам плетьми перекрестят.

— Ты кто такой, чтоб нам грозить⁈ Отменили публичные порки еще в прошлом годе.

— Так это ж солдатик, которого мы с Митькой в Черторойке нашли!

— Ты, что ль, с товарищем меня спас? — я решил внести в беседу, набиравшую неправильные обороты, заряд позитива. — Низкий вам поклон. Благодарствую!

— Так чо жь грозишь ружём опчеству?

— А вы на меня не бегите.

— Не указывай, аспид! Без тебя разберемся, — вмешался в беседу оскверненный навозом.

— Слушай сюда, вонючка! — нахмурился я. — У меня два ствола. И оба с картечью. Всем хватит. А на добавку могу жеканом угостить.

— Пугаешь, сволочь!

— Предупреждаю! Сена захотели на дармовщинку — забирайте да проваливайте. А рванете к дому грабить, угощу жеребьем от пуза.

— Всех не перестреляешь! — взвился самый неугомонный. Видать, крепко обиделся на навозные покатушки.

— Тебе, вонючка, хватит! Вот с тебя и начну, — я выразительно повел стволами в его сторону.

— Чо дразнишьси? — обиделся спавший с лица мужичок. — А ты не брешешь, что Пантелеича наповал ухайдокал?

— Не сомневайся!

— Во делааа… — протянул скотнодворский терпила. — А ведь я ему рупь должон. Был, — неуверенно добавил.

— И я! И я! — отозвалось несколько голосов.

— Слышь, служивый, тебя как величать? — спросили у меня.

— Василием. Вот что, мужики! Таков будет мой сказ: расходимся, как в море корабли! Забирайте сено, а я Максима Сергеевича упрошу, чтобы он не поднял бузы.

— Это можно. У тебя ружо, и вроде как пособил нам с мироедом, — куда спокойней заключили почтенные пейзане.

— А я об чем?

— Горит! Горит! — вдруг заголосил тот, кто, судя по его заявлению, меня спас.

Был бы на его месте другой, я бы и ухом не повел. Но к этому невзрачному дяде я испытывал куда более теплые чувства, чем к остальным. И каплю доверия. Поэтому оглянулся.

Мужик не соврал. В темноте отчетливо виднелся занявшийся огнем угол господского дома. И в свете разгоравшегося пламени я заметил две сцепившиеся фигуры.

«Неужто Плехов?» — ахнул я, разглядев знакомый долговязый силуэт.

— Да что б вас! — выругался и добавил длинную тираду из непереводимого на литературный язык без потери нюансов народного фольклора.

— Ведра! Ведра! — вдруг полностью изменили концепцию пребывания в имении крестьяне. Войнушка местного значения временно откладывалась. — Баб зовите! Тушить надоть!

Не обратив внимания на столь разительную перемену, я со всех ног бросился к дому. Топот за спиной уже не напряг, а скорее обрадовал. Видимо, с мужиками сыграла свою роль укоренившаяся привычка бороться всем «опчеством» с пожаром. Вот если бы сами подожгли, тогда другое дело. А сейчас… Тушить без вопросов.

К моему ужасу, я не успевал. Прямо на моих глазах разыгрывалась трагедия. Поджигатель умудрился вырваться из хватки Плехова, забежать ему за спину и резко толкнуть прямо во взметнувшееся до крыши пламя. Максим Сергеевич громко закричал. Его сюртук вспыхнул. Он упал и покатился по земле, сбивая пламя.

Я подскочил вплотную к мужичонке с куцей бородкой, в круглой несуразной шапочке и в косоворотке, подпоясанной ремнем, отчего-то не бежавшему прочь сломя голову, а преспокойно наблюдавшему за делом своих поганых рук. Сбил его с ног резкой подсечкой. На меня уставились два пустых, без проблеска мысли глаза на дебиловатом лице. Вылитый даун, продукт вековых кровосмешений в деревне, не знавший иных невест и женихов, кроме соседских, он вызвал у меня не сочувствие, а омерзение, смешанное с яростью. Недолго думая, выхватил скальпель. Замахнулся, чтобы полоснуть им по тупой роже. И… опустил руку. Убогий, что с него взять? Бросился к Максиму Сергеевичу, чтобы срезать с него обгоревшую одежду.

… Коляска еле тащилась по липким колдобинам, но лучше все же ехать, чем грязь штиблетами месить. Плехов-младший время от времени стонал. Его пострадавшее тело и лицо, смазанные деревянным маслом, выглядели, прямо скажем, не айс. Я пытался его укрывать от летевшей пыли и порывов ветра и всерьез беспокоился, что не довезем моего благодетеля до уездной больнички в Липецке, до которой, по уверениям кучера, рукой подать. Максим Сергеевич ранее доказывал мне, что уезд относится к числу богатейших и мог похвалиться обилием транспортных путей. Тяжкий скрип коляски утверждал обратное — нечем тут хвалиться.

Лошадьми правил еще один мой милостивец. Тот самый Прохор, обыкновенный деревенский герой, спасший меня от смерти. Или злостный учинитель сельских беспорядков, если взглянуть на его деяния сквозь призму Уложения о наказаниях. «Я вам не суд присяжных», — сразу определил я свою позицию. И с того момента в наших отношениях мигом установилась та степень доверительности, которая возникает у людей, вместе переживших и пожар, и сопутствующие ему несуразности, вполне соотносимые со статьями Уголовного кодекса. Ну, пограбили люди под шумок малехо — с кем не бывает?

— Вась, а Вась! — слегка заискивающе первое время спрашивал меня Прохор каждые полверсты. — Не серчаешь? Не надо на людей серчать. Богаты только нищетой. Пощупай в кармане у любого: в одном пусто, в другом нет ничего.

Я лишь отмахивался рукой. Прохор удовлетворенно кивал своим мыслям.

«Не серчает, — наверное, рассудил он. — А с чего ему серчать? Одежонку господскую, дареную, вынес. Переоделся, что твой барин. Еще и пОрфель Сергеича прихватил. С червонцами. Ушлый паренек».

Если Прохор действительно так думал, то был недалек от истины. И прикид, мне одолженный по доброте душевной Плехова, спас (хоть и провонял он гарью, пока выносил из пылающего дома). И выгреб до последней бумажки все важные документы из старинного секретера. И даже разыскал и припрятал на теле солидную стопку банкнот невзрачно бежевого, фиолетового и розового оттенка, отчего-то называвшихся кредитными билетами. Как по мне, так лучше обзывать денежку четко и ясно — червонец или стольник. А кредитный билет? Типа, я тебе должен — приходи завтра?

Удостоверившись в моей абсолютной лояльности, Прохор внезапно принялся «барабанить». То есть, сдавать всех, кого можно и нельзя. Вот так я и узнал про злодейский план рейдерского захвата яблоневого сада, про его основных фигурантов и про то, что сноха Прохора — сучка, каких на ярмарке не найдешь, а так вполне себе достойная женщина.