Экс на миллион (СИ) - "Greko" - Страница 3

— Очнулись? — отвлек меня бодрый уверенный голос, принадлежавший высокому мужчине, рядом с которым стоял человек, очень похожий на говорившего, только помладше годами. — Я доктор Плехов, Антонин Сергеевич, а это Максим, мой младший брат и владелец имения, куда вас принесли крестьяне. Горло я вам зашил. Все с вами будет в порядке, скоро пойдете на поправку. Вот вам местная пресса, чтобы не скучать. Читать умеете?

Я кивнул и протянул руку, чтобы забрать газету. Одного взгляда на заголовок хватило, чтобы все встало на место. Июль 1905-го года, «Тамбовские губернские ведомости». Что в сухом остатке? Имею ни много, ни мало попаданство 2.0. Хронотурист, ёксель-моксель, поневоле. С вип-пакетом, но без обратного билета. Попрыгал по Кавказу при царе Николашке по кличке Палкин, теперь пришел черед России при Николашки № 2.

Газета выпала из моих рук…

Утром я перестал себя жалеть. Просто за ночь сам себе признался, что мне свезло. Как псу Шарику, попавшемуся на пути профессора Преображенского. Если бы не «дохтур», быть бы мне покойником. Без вариантов. Сволочь Руфин Дорохов хорошо постарался.

И не свезло. Тут уж как посмотреть. Занесла меня нелегкая в революционный 1905 год в окрестности города Липецка, на берега реки Воронеж. Нашли меня случайные крестьяне, непонятно за каким чертом забравшиеся в Черторойку. Так называлась пересохшая по летним жарам балка, упиравшаяся в ту саму реку.

Об обстоятельствах моего обнаружения мне наутро поведали братья Плеховы. Уверяли, что там красиво. Ага, так я и понял: пейзане полезли в овражный бурьян природами любоваться. Или сюжет подбирать для пейзажа на пленэре. А как без этого в деревне-то? Никак. Не найдешь сюжет, все краски пересохнут. Если они есть, в чем я сильно сомневался.

Но мне ль роптать? В общем, спасибо, вам, неизвестные мне спасители-милостивцы и доктор Антонин Сергеевич. За то, что нашли, за то, что донесли, не уронив, за то, что сподобил Господь в хорошие руки попасть с разверстой раной. За все, за все за это нижайший вам поклон. А также Максиму Сергеевичу, что взял на себя обо мне попечение и приютил в собственном доме, а не отправил в уездный город Липецк, чтоб не путался под ногами.

Мой взгляд, наверное, мог соперничать с глазами кота Шрека. Старший Плехов усмехнулся, подобрел, ласково махнул рукой.

— Через пару месяцев запоешь канарейкой! — уведомил меня Айболит, сверкавший не белым халатом, а накрахмаленной рубашкой. Без пиджака, по-дачному, как он выражался.

«Мне сейчас не о песнях нужно думать, а как встроиться в ваше общество, — только и мог я подумать в ответ. — Опять двадцать пять: ни документов, ни денег, ни завалящих нар в казарме, ни армейской пайки. Куды податься бедному попаданцу⁈»

— Как думаешь, Тоша, кого занесло в наши Палестины? Какой-то ряженый, ты не находишь? — разглагольствовал Максим Сергеевич, не стесняясь моего присутствия. — Старая солдатская форма, «Егории» старинные. Артист погорелого театра?

— Про форму я могу тебе предложить свой вариант ответа. Был указ от военного министерства, что ратники народного ополчения могут прибывать на службу и даже ее проходить в своей одежде — с денежной компенсацией! Что же касается Георгиевских знаков военного отличия, полагаю, наш найденыш нацепил из патриотических соображений дедовские кресты и его форму заодно, которую полвека хранили в сундуке. Номера на орденах есть, можно сверить их с капитульными списками. Так установим фамилию его родни.

— Пустое, — отмахнулся младший брат. — Горло заживет, сам расскажет. Интересно другое. Кто ж его так приголубил? Истинный приключенческий роман в духе моего тезки Пембертона. Мистика и загадка! Увлекательнейший сюжетец. Не хватает лишь кражи драгоценных камней.

— Боюсь, брат, — снисходительно покачал головой Антонин Сергеевич, — ты слишком увлечен витаниями в эмпириях и хочешь разглядеть авантюрный роман там, где царит проза жизни. Во-первых, наш пострадавший совсем не прост, о чем мне ясно свидетельствуют его многочисленные ранения на теле. Довелось ему в переделках побывать, уж ты мне поверь, — слова брата лишь еще больше разожгли интерес у Максима. — Во-вторых, не стоит недооценивать местное население. За его скромным невинным видом таится безжалостность, какую поискать.

— В крестьянах⁈ — вскричал Плехов-младший. — В этих добрых деревенских людях, с коими живу душа в душу? У нас отсутствуют даже споры из-за пашни, как у других. У меня всего-то и есть, что покосы, которые они категорически отказываются у меня арендовать, да яблоневый сад, к которому селяне не имеют никакого отношения. Не ими сажено, не их руками поддерживается. У меня даже прислуга своя. Из города. Один лишь кучер из местных, он же сторож. И пара девчонок на подхвате на скотном и птичьем дворе.

— Вот и держись от селян подальше, — предупредил Антонин. — Я наслушался историй о деревенских расправах с конокрадами. Бросят такого на землю, накроют мокрыми тряпками, сверху доской и давай ее охаживать цепами да мотыгами, пока внутри у истязуемого живого места не останется. Потом выбросят, как нашу находку, где-нибудь у дороги или в овраге. На теле ни царапины. А проведешь вскрытие… — доктор страдальчески закатил глаза. — Или иной способ практикуют. Свяжут вместе руки и щиколотки, подвесят на блоке через верхнюю перекладину воротины и резко отпускают.Роняют выгнутой спиной на землю. И так много раз, пока позвонки не разобьют.

— Страсти какие, ты рассказываешь. Вот ведь звери-то! Креста на шее нет.

— А ты не идеализируй деревенскую жизнь. Здесь нравы суровые. Муж, к жене обращаясь, непременно назовёт ее сукой и может избить за здорово живешь. Мне вообще претит повальное увлечением народом у нашей молодежи и разглагольствования о вине господствующего класса. В чем, скажи, ты или я виновны? Тем, что у нас дом в десять раз больше, или тем, что его колонны украшают?

Когда я смог ходить и выбрался впервые на улицу, тут же убедился, что чем-чем, а отчим домом братьям Плеховым гордиться не стоило. Хоть из меня еще тот спец по архитектуре, но даже мне было очевидно: более несуразного «дворянского гнезда» трудно вообразить. Одноэтажный, деревянный, на каменной подклети, он напоминал скорее длинный барак. А толстые и низкие колонны псевдопортика смотрелись нелепым обезьянничаем, лишенным подобия вкуса.

Правда, справедливости ради, нужно признать: внутри было по-домашнему уютно, хоть и бедненько. Хозяину дома к лицу такая атмосфера. Максим Сергеевич оказался трогательно, но докучливо заботлив. Докучливость выражалась в постоянных поползновениях разгадать мою тайну, а забота… За мной ухаживали как за членом семьи. Даже когда нас покинул старший брат, успев перед отъездом снять с меня швы и строго наказав не давать мне много болтать, младший носился со мной как с писаной торбой. Нежная пища, чистая сорочка и даже сюртук с барского плеча — мы оказались примерно одного роста, хотя плечами я вышел куда шире. И штиблеты! Обувку мне тоже организовали, как и носки на подтяжках. Бррр… Какая дикость! А еще пристяжные воротник и такие же манжеты, рубашка на завязках под сюртук без спинки и рукавов (а иная на меня не лезла). От моего вида без сюртука свежий шов из-за хохота мог разойтись. Короче, лучше одеваться, не поглядывая в зеркало.

… Шли дни. Я все тверже стоял на ногах, и все труднее мне было уклоняться от настырного Максима Сергеевича. Он же с меня не слезал. Так и норовил подловить на том, что мне по силам уже отвечать, а не только мычать и мотылять головой, как фарфоровый китайский болванчик, украшавший гостиную. Толкни такого в лоб, голова и закачается, высовывая и пряча язык — почти как у меня, игравшего в несознанку.

Как-то раз, когда на улице уже заметно стало к вечеру холодать, а яблочный дух, разливавшийся от сада, казалось, заполнял каждую щелочку дома, мы сидели за поздним ужином. Хозяин в своей манере мне подливал домашней наливки из вишни и приставал с вопросами. Я, как мог, отбивался, отделываясь междометиями.

— Милейший, признайся: ты социалист-подпольщик? В версию брата, что ты из ратников-ополченцев, я не верю.