Троецарствие (СИ) - Алексин Иван - Страница 36

— Всё будет сделано, Фёдор Борисович.

— Всё будет сделано, — прошептал я, выходя из кабинета. — Вот только паренька это не вернёт.

Уже в спальне вспомнил об оставленном на столе письме, но только махнул рукой. Ничего не хочу. Сысой же сказал, что дело не спешное. Вот завтра и почитаю.

А на следующий день объявился Давид Жеребцов.

4 августа 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Выдвинув из петель массивный запор, дюжий стражник потянул на себя дубовую дверь в узилище. Оттуда пахнуло кровью, потом, застарелой сыростью, намертво впитавшейся в затхлый воздух. Звякнул цепями в углу узник; заскулил, словно угодивший в ловушку пёс, вжался всем телом в стену.

Служки шустро внесли в каменный каземат два факела, закрепили в торчащие в стене скобы, осветив неприглядную картину. Следом внесли небольшой столец (табурет), ткнули, повинуясь моему жесту, толстыми резными ножками прямо в мешанину из остатков прогнившей соломы.

— Оставьте нас.

— Государь!

— Да что он мне сможет сделать, Никифор? В кандалах да цепью к стене прикованный? За дверью подожди.

Главный рында мои доводы не оценил, но спорить дальше не решился. Хлопнула за спиной дверь, наглухо отсекая каменный мешок от внешнего мира.

— Государь! Я не знал! Господом нашим Иисусом Христом клянусь, что не знал!

— Вестимо не знал, — мрачно согласился я, пристально разглядывая своего собеседника. — Если бы знал; со всех ног как можно дальше из Ярославля убегал, а не в своих хоромах пьянствовал. Вон Понкратку, что тебе книгу всучил, до сих пор найти не могут. Да, скорее всего, уже и не найдут.

Мда. Быстро заморского принца мои молодцы сломали. Вон всем телом словно студень трясётся, лицо словно набок перекосило, в вытаращенных глазах неописуемый ужас плещется. Неприятное зрелище. Даже непрошенные ростки жалости к этому недотёпе в душе подниматься стали.

А зачем я тогда сюда пришёл, если даже покуражится над моим несостоявшимся убийцей, желания нет? Расспросить о деталях покушения? Так мне и так уже всё об этом в подробностях известно. Как мне Барятинский доложил, Густава и пытать то толком ещё не начали, как он обо всём, что знал, взахлёб начал рассказывать. Князю даже вопросы задавать не пришлось.

Хотя, не мне в этом случае шведа судить. Ещё неизвестно, как бы я себя, окажись на его месте, повёл. Может быть, даже в том, что я не настоящий Годунов, сознался бы. Другое дело, что вот так, по-глупому, я бы не подставился.

— Вот только вины с тебя это незнание не снимает. Ты в покушении на жизнь царственной особы напрямую замешан. Здесь за такое воровство лёгкой смертью не умирают.

— Это всё письмо, — звякнул цепью принц. — Он мне от самого Сигизмунда письмо принёс, этот пушкарь.

— Не пушкарь, а пушкарский полуголова, — скривился я будто от зубной боли.

Ещё один предатель, хоть и не входящий в число ближников, как Шило, но идущий вместе со мной почти с самого начала. Этого Понкрата Мизинец в Ельце в моё войско переманил. А позже, он же, для получившего увечье в схватке с отрядом князя Ушатого пушкаря, место начального человека над пушечным нарядом в Ярославле выпросил.

И сколько вот таких засланных «казачков» ещё в моём окружении окопалось? Думай теперь. Нет, пора уже что-то среднее между тайной канцелярией и контрразведкой создавать. Своих «кротов» и недоброжелателей выкорчёвывать, к соседям тайных агентов засылать. Знать бы ещё как. Я даже с какого конца к этому делу подступиться, ещё не решил. Отправил Грязнова к Ваське Шуйскому в Москву и на этом успокоился.

— Простил тебя, значит, кузен. Ещё и герцогскую корону в Финляндии пообещал. Легко обещать то, чем не владеешь.

Хотя, Сигизмунд обещал Густаву эту корону только после заключения союза со мной. Мол, против объединённых сил Речи Посполитой и Московии Карлу IX не устоять, а прогнав дядю со шведского престола, благодарный «союзничек» и Густава в герцоги возведёт, и мне Шуйского с самозванцем одолеть поможет.

Полный бред, в общем. Только при одной мысли об благодарности Сигизмунда меня в дрожь бросает. Хорошо ещё, что карманы в этом времени ещё не изобрели, а то бы пришлось их срочно зашивать! (Кстати мысль. Давно пора себе карманы в одежде наделать. За мной, правда, и так всё нужное следом таскают, но всё равно — удобно).

Но Густав поверил, с болезненным энтузиазмом начав напрашиваться ко мне на приём, в полной уверенности, что сможет уговорить Федьку на этот союз. Ещё и, как признался принц на дыбе Барятинскому, мечтал, как во главе моей армии шведские полки громить начнёт.

Ну, не идиот ли?

Вот только встретится со мной будущему великому полководцу никак не удавалось. Как не сунется; занят, государь, и хоть ты тресни! И здесь опять напомнил о себе иуда Понкрат, вынув жестом фокусника пресловутую книгу. В самый последний момент вынул, когда в городе уже слухи о моём скором отъезде пошли. Ещё и проводить незадачливого шведа до моих хором вызвался. А этот придурок книгу Сысою и передал…

— А ты не подумал, Густав, отчего брат мой, Сигизмунд, мне это предложение о союзе, со своим послом не передал? Такие договоры вот так окольными путями не заключаются. В таких случаях целый ряд вопросов обсудить нужно, позиции будущих союзников согласовать, обязанности, план будущих действий, примерные сроки их выполнения. Там много чего сделать нужно, — махнул я рукой. — А тут приходишь ты ко мне с этим письмом и я тут же под твоё начало войско выделяю и платочком вслед машу. Не, так не бывает!

— И что теперь⁈ — в голосе принца прорезалась паника. — Опять в пыточную⁈

— Зачем? — искренне удивился я. — Я же не садист какой, чтобы от чужих страданий удовольствие получать. Всё что знал, ты уже рассказал. На том точку и поставим. И с казнью лютовать не буду. Ни к чему это варварство. Так что ни четвертование, ни кол, — я непроизвольно передёрнул плечами, гоня прочь неприятное воспоминание, — тебе не грозят. Казнь завтра, сразу после похорон Никиты. Так, зачем же я приходил то? — сморщил я лоб, вставая. — А! Последняя просьба есть?

— Вина. И пусть меня вытащат из этого хлева, — неожиданно твёрдо взглянул мне в глаза Густав.

— Будет тебе вино, Густав. Прощай.

— Фёдор Борисович, — уже ждал меня на выходе из темницы князь Барятинский. — Там у городских ворот Давидка Жеребцов с малым отрядом стоит. Впустить его в город просит.

— Жеребцов⁈ — я даже не попытался скрыть от князя свою радость. Наконец-то! Нашлась пропажа! Я уже думал, что он и не объявится никогда. — И почему ты его не впускаешь?

— Так откуда мне ведомо, чью он руку держит? Не было бы тебя в городе, Фёдор Борисович; впустил бы да дознание провёл. А так, на всё твоя воля.

— Тогда поскакали к воротам, — вскочил я на коня. — Давно уже от Жеребцова весточку жду, — объяснил я князю уже на скаку. — Да и обоз с мехами Давид привезти с собой должен был. Я ему о том в своей грамотке особо отписал.

Привезённой пушнине я был, наверное, рад чуть ли не больше воинской силе, что пришла вместе с Жеребцовым. Армию я и без того неплохую успел собрать, а вот казна опять дно показала. С этими иноземными купцами я скоро с протянутой рукой пойду. Мда. В какой век не сунься; и там Запад за счёт России жирует. Симптоматично, однако.

Жеребцова я заметил сразу. Да и довольно трудно не заметить этакого гиганта, почти на полголовы возвышающегося над остальными воинами своего отряда. Лицо грубое, заросшее густой, лопатообразной бородой, глаза колючие, недобрые, так и буравят взглядом собеседника, грозя на куски порвать. И держится настороже. Вроде и недалеко от ворот со своим отрядом расположился, а случись что, мигом в один из проулков, что в слободу кожевников ведёт, свернёт.

— Ну, здравствуй, Давид Васильевич, — решительно тронул я коня в сторону застывшего гиганта. — Заждался я тебя. Всё зову тебя, зову да всё бестолку.

— И вправду, Фёдор Борисович! Живой! — свирепое лицо бородача неожиданно расплылось в широкой улыбке. — Не соврал, выходит, Василий. А я ведь поначалу его чуть в поруб не сунул.