Троецарствие (СИ) - Алексин Иван - Страница 31

— Вот и я о том же думаю, — со значением заявил Трубецкой, намекая на своё согласие «поговорить».

— И что надумал? — хитро прищурился хозяин.

— А что тут думать? — ответил за князя Котырёв. — И дальше руку Шуйского держать, в немилость к будущему царю попасть. Понятно же, что ему на Москве не удержаться. Тут либо на сторону Дмитрия переходить, либо к Фёдору на поклон идти. Выбор не велик!

— То-то и оно, что выбора нет, — покачал головой Юрий. — К Годунову идти, честь родовую под ноги худородным кинуть. Совсем видно, Фёдор ополоумел, раз местничество решил отменить. На чести боярской царство и держится! А тут велят тебе под руку чуть ли не бывшего псаря идти, а ты и возразить не смей! Фёдор, вон, уже простого казака в бояре вывел! Негоже так!

— Тогда к царю Дмитрию уходи, — подначил князя Котырёв. Он честь боярскую блюдёт.

— Да какой он царь⁈ — уже всерьёз разозлился князь. — Годуновы хоть и худородного, но боярского роду будут. А тут жидовская отрыжка царскую шапку на себя напялить норовит! Дмитрия Гришка Валуев пристрелил да и тот самозванцем был. Нам ли не знать? И что же, мне, князю Трубецкому, перед каким то шишом голову склонить? Опять же донец Заруцкий не лучше черкаса Подопригоры будет. А боярску шапку на него вор одел. Вот и выходит, Иван Фёдорович, — подытожил свою речь Трубецкой, — что и податься нам некуда. Разве что Фёдору Ивановичу царский венец предложить.

— Слух дошёл, предлагали уже, — скривил губы в улыбке Котырёв. — Да только Мстиславский не дурной, добровольно голову под топор класть. Понятно же, что ни он и никто другой власть на Москве не удержит. Москва сейчас как орех, что между молотом и наковальней лежит. Хлопнут молотом, кожура во все стороны и посыпется.

Три стольника помолчали, осмысливая сказанное, выпили хмельного мёда, похрустели чем Бог на боярский стол послал.

— Так-то оно так, — неожиданно улыбнулся Троекуров. — А только долго голову клонить перед самозванцем не придётся. Как только в Шуйского с царства скинет да в москву войдёт, тут ему и конец.

— О чём ты, Иван Фёдорович?

— О том, что самозванцы долго не живут, — в голосе хозяина лязгнула сталь. — Вон Гришку с малолетства к тому готовили; Годунова с трона сковырнуть. А потом самого вслед за Борисом отравить собирались. Да тут гонения на Романовых начались, вот всё наперекосяк и вышло. И Гришка на престол без нашей помощи сел, и плодами нашей затеи Шуйские воспользовались. Да что я тебе рассказываю, — горестно махнул рукой Троекуров. — Ты у батюшки своего, Никиты Романовича поспрашивай. Он в том деле не последний человек был.

— Батюшка плох совсем стал, — покачал головой Юрий. — С ложа не встаёт и не узнаёт никого.

— Всё в руках Божьих, — даже не попытавшись изобразить на лице скорбь, перекрестился Троекуров. — Так вот, — продолжил он. — В тот раз не вышло. Только теперь уже другой самозванец к Москве с войском идёт. Соображаешь?

— Так за ним выходит, тоже Романовы стоят? — прищурил глаза Трубецкой.

— Филарет за ним стоит, — веско уточнил Котырёв. — Брат его, Иван, после пережитой ссылки шибко осторожным стал. Наших дел сторонится. Но мы и без него, Бог даст, управимся. Новый самозванец на прежнего «Дмитрия» ликом совсем не похож. Как только скинет Ваську, мы в нём вора и опознаем.

— И кто же станет царём? Филарету рясу не скинуть.

— У Филарета сын есть, — пожал плечами Троекуров. — А сам он вместо Гермогена патриархом станет.

— Михайла? — удивился Юрий. — Так он же малец совсем!

— Вот Филарет при нём и станет государством управлять. А мы боярские шапки оденем да рядом с ним встанем.

— Вас, может, и оденете, — не согласился Трубецкой. — Ты, Иван Фёдорович, на покойной сестре Филарета женат был, а Иван Михайлович, — покосился он на Котырёва. — на дочери. Такое сродство не забывается.

— И ты в накладе не останешься, — заверил князя хозяин. — В том, отец Филарет своё слово дал. И мы с Иваном Михайловичем за то поруку держим.

— И что нужно делать?

— А тут просто всё, — расплылся в улыбке Троекуров. — Шуйский ещё одно войско навстречу вору во главе с князем Михаилом Скопином-Шуйским посылает. И нам с ним идти повелел. Вот мы то войско взбунтуем и им самозванцу и поклонимся. Хватит Ваське на троне сидеть. Первый самозванец не казнил, так второй на голову укоротит.

23 июня 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Ты уверен, что вражина мимо этой поляны не пройдёт?

— Да где же ему пройти, царь-батюшка? — Филька, вновь чуть не бухнулся на колени, но устоял, покосившись в сторону Никифора. — C одной стороны болото, с другой бурелом непролазный на десяток вёрст тянется. А все тропки, по которым можно в сторону уйти, твои вои засеками перекрыли. Некуда ворам деваться.

Вот прямо беда с этим мужичьём! Пожилой охотник уже третий день при моей особе находится, а всё никак не обвыкнется. При каждом вопросе так и норовит в землю лбом ткнуться. Раздражает. Хотя, если честно самому себе признаться; и я не лучше буду. Уже задолбал, наверное, мужика одним и тем же вопросом.

Вот только, по другому, я не могу. Гложет душу непонятная тревога. Смрадным червем гложет. И вроде сделали всё по уму, и целую армию для поимки небольшого отряда задействовали, а меня всё равно не отпускает. Вот так бы и кинулся в лесную чащу, чтобы всё своими глазами рассмотреть.

К уничтожению отряда Лисовского я подошёл со всей серьёзностью. Понимал, что другого такого шанса просто не будет. Дерзкий рейд литвина с обходом Москвы с севера был рассчитан на то, что такого он него никто не ожидал. Поэтому всё и получилось у Лисовского в тот раз. Даже ни разу в бой не вступив, до Тушинского лагеря добрался. Но теперь то я о примерном маршруте движения его отряда знаю. Вот и подготовился к торжественной встречи «дорогого гостя» заранее. Нашёл опытного охотника, знающего окрестные леса как свои пять пальцев, выставил вдоль предполагаемого маршрута литвина стрельцов с копейщиками, перекрыл засеками все тропки, указанные Филимоном, пустил вслед дворянские тысячи, выдавливая полковника к нужной мне полянке, затерявшейся где-то между Троице-Сергиевой лаврой и Переяславлем Залесским. Ещё и Подопригору проконтролировать, чтобы вражеский отряд куда-нибудь в сторону не свернул, послал.

Понятно, что я сейчас из пушки в упор по зайчишке выстрелить пытаюсь. У Лисовского, по моим сведениям, после разгрома Куракиным под Коломной и тысячи воинов не наберётся, а я на него всей своей армией навалился. Ну, и пусть. Лучше перестраховаться, чем эту мразоту упустить. Слишком большой кровью это в будущем может обернуться.

— Хорошо, — кивнул я охотнику, загоняя в угол свою тревогу. — Попадут воры в ловушку, вознагражу. Ступай покуда, Филька, — проводив взглядом мужика, возвращаюсь в шатёр, внимательно разглядываю мрачного Никифора. — Ты чего такой смурной, Никишка? Слова лишнего от тебя с самого Ярославля не услышал. Ты, часом, не заболел?

— Здоров я, государь.

— Вижу, что здоров да только рожа кислая, — отмахнулся я, усаживаясь в походное кресло. — Давай, говори уже, что душу гложет. Говори, кому сказано! — добавил я в голос внушительности, заметив как набычился было глава моей охраны. — Тебе сам царь, приказывает.

— Семён.

— Что, Семён?

— Семён, — промямлил было Никифор и неожиданно зачастил, давясь словами: — Я ведь на тебя молюсь, Фёдор Борисович. Так облагодетельствовал, что и сказать нельзя. Видано ли, Никишка Семёнов в рынды вышел! Дома прознали, так вся округа гудит. Батюшка, что твой боярин, важный ходит, матушка светится вся, Иван Никитич сестру мою, Глашку, за своего сына сватать приехал. Любят они давно друг друга, — пояснил он мне, — да Иван Никитич раньше против был. Кому бесприданница нужна? А тут, как слух обо мне прошёл, сам к батюшке приехал.

— Пока всё хорошо, — усмехнувшись, констатировал я. — Давай теперь о плохом.