Homo Bonus. Обнадеживающая история человечества - Брегман Рутгер - Страница 5

– Тот, которого ты будешь кормить, – улыбнувшись ответил старик.

Когда я говорил людям, про что пишу эту книгу, на меня смотрели как на сумасшедшего. Мне не верили. Немецкая издательница сразу отказалась от предложения о публикации – по ее словам, немцы не верят в «человека доброго». Один парижский интеллигент заверил меня, что французам просто необходима «твердая рука» правительства. А во время турне по США, куда я отправился после президентских выборов 2016 года, меня прямо спрашивали, все ли у меня в порядке с головой.

Большинство людей – хорошие? Что-что? Я вообще телевизор хоть иногда включаю?

Не так давно двое психологов из США провели исследование, показавшее, насколько люди свыклись с мыслью о своей эгоистической натуре. Ученые попросили испытуемых оценить несколько гипотетических ситуаций, в каждой из которых другие люди совершали хорошие поступки. К какому выводу пришли ученые? Оказывается, мы приучены видеть в окружающих эгоистов.

Кто-то перевел пожилую женщину через дорогу?

Вот ведь показушник.

Кто-то дал денег бездомному?

Явно тешит свое самолюбие, хочет почувствовать себя хорошим.

Респонденты не отказались от скептического взгляда на человечество даже после того, как ученые предъявили им конкретные доказательства: привели статистику случаев, когда люди возвращали незнакомцам потерянный бумажник с деньгами, или данные о том, что большинство из нас все-таки не воруют и не обманывают других. «Они оставались в убеждении, – отмечают психологи, – что люди, совершающие внешне благородные поступки, обязательно преследуют какие-то корыстные цели»[46].

Цинизмом легко объяснить все что угодно, и циник по умолчанию всегда прав.

Вы, наверное, думаете: «Постойте, меня совсем по-другому воспитывали. В моем окружении все доверяют и помогают друг другу, даже двери не всегда запирают». Вы правы – пока мы не выходим из ближнего круга, люди кажутся нам добрыми и порядочными. Это наши близкие, друзья, соседи и коллеги.

Но стоит только перевести взгляд на остальное человечество, как нас быстро охватывают сомнения. Возьмем хотя бы Всемирный обзор ценностей (World Values Survey) – глобальный исследовательский проект, в рамках которого начиная с 1980-х годов социологи опрашивают людей почти в сотне стран об их ценностях. Они задают респондентам в том числе и такой вопрос: «Как вы считаете, большинству людей можно доверять или при общении с ними нужно быть очень осторожным?»

Результаты опросов обескураживают. Оказывается, почти повсеместно люди боятся доверять друг другу. Даже в странах с устоявшимися демократическими традициями – Франции, Германии, Великобритании, США – бо́льшая часть населения плохо думает об окружающих[47].

Лично меня уже давно интересовало, почему так происходит. Если мы интуитивно склонны доверять ближнему кругу, почему человечество в целом мы оцениваем негативно? Почему законодатели, государственные институты и коммерческие организации исходят из предположения, что доверять людям нельзя? Почему мы продолжаем верить, что живем на планете Б, когда научные данные вновь и вновь подтверждают, что наш дом – планета А?

Может быть, дело в недостатке образования? Вряд ли. В этой книге я назову десятки интеллектуалов, которые твердо верят в безнравственность человека. Или все зависит от политических взглядов? Тоже нет. Многие религии постулируют, что люди с рождения грешны. Многие приверженцы капитализма верят, что человек по природе эгоистичен. Многие защитники окружающей среды считают человечество губительной чумой, уничтожающей планету. Тысячи разных мнений – и единый взгляд на человеческую природу.

Все это заставляет задуматься. Почему мы считаем друг друга плохими? С чего мы вообще начали верить, что человек по своей сути порочен?

Представьте на минуту, что в продаже появляется новый препарат. Он вызывает мгновенное привыкание, и вскоре на него подсаживаются абсолютно все. Исследовав действующее вещество, ученые приходят к выводу, что оно вызывает «ошибочное восприятие риска, повышенную тревожность, снижение настроения» и приводит к «выученной беспомощности, агрессии, недоверию к окружающим и снижению чувствительности»[48].

Стали бы мы использовать такой препарат? Сделали бы его доступным для детей? Получил бы он официальную регистрацию? На все эти вопросы ответ один: да. То, о чем я говорю, уже можно отнести к самым сильнодействующим наркотикам в истории. Мы прибегаем к нему ежедневно, на него выделяются огромные средства и его активно распространяют среди наших детей.

Этот наркотик – новости.

Когда я рос, считалось, что новости полезны для общего развития. Любой неравнодушный гражданин обязан читать газеты и смотреть по телевизору вечерние выпуски новостей. Чем пристальнее мы следим за новостями, тем больше мы знаем о происходящем вокруг и тем здоровее наша демократия. Так до сих пор думают многие родители, которые и детей воспитывают соответственно. А вот ученые приходят совсем к другим выводам. Десятки исследований указывают на то, что новости представляют угрозу для психического здоровья[49].

Первым этой темой еще в 1990-е годы заинтересовался Джордж Гербнер (1919–2005). Ему же принадлежит термин, которым называют этот феномен: синдром злого мира. Его клинические проявления – цинизм, мизантропия и пессимизм. Те, кто пристально следит за новостями, более склонны соглашаться с утверждениями вроде «большинство людей заботятся только о себе». Они чаще верят, что мы, обычные люди, не способны изменить мир к лучшему. И они куда больше подвержены стрессу и депрессии.

Несколько лет назад жителям тридцати стран был задан простой вопрос: «Как вы считаете, мир в целом становится лучше, остается прежним или становится хуже?» В каждой стране – от России до Канады и от Мексики до Венгрии – подавляющее большинство опрошенных ответили, что мир вокруг становится только хуже[50]. На самом деле это не так. За последние несколько десятилетий резко уменьшилось число людей, живущих в условиях крайней нищеты, и жертв военных конфликтов, сократилась детская смертность, упал уровень преступности, стало меньше случаев эксплуатации детского труда, смертей от стихийных бедствий и авиакатастроф. Мы живем в самое богатое, безопасное и благополучное время в истории человечества.

Почему мы об этом не знаем? Потому что в новостях нам рассказывают о редких событиях: чем исключительнее происшествие – атака террористов, вооруженное восстание, стихийное бедствие, – тем выше его новостная ценность. В медиа не бывает заголовков вроде «Число людей, живущих за гранью нищеты, за день сократилось на 137 тысяч», хотя об этом можно было бы сообщать каждый день на протяжении последних двадцати пяти лет[51]. По телевизору вам не покажут журналиста, который начнет репортаж словами: «Я нахожусь в абсолютной глуши, где до сих пор нет никаких признаков войны».

Пару лет назад группа нидерландских социологов проанализировала то, как СМИ освещают авиакатастрофы. В период с 1991 по 2005 год количество авиапроисшествий неуклонно снижалось, а интерес журналистов к этой теме с той же интенсивностью возрастал. Неудивительно, что теми же темпами увеличивалось и число людей, которые боялись летать на все более надежных самолетах[52].

В другом исследовании ученые собрали и проанализировали базу данных из четырех миллионов новостных статей и заметок на тему иммиграции, преступности и терроризма, чтобы установить наличие или отсутствие взаимосвязи между происходящими событиями и частотой упоминания о них в СМИ. Они выяснили, что в периоды снижения притока иммигрантов и уровня преступности СМИ уделяют этим темам больше внимания. «Таким образом, – заключили ученые, – если и существует зависимость между реальными фактами и новостными сюжетами, то разве что обратная»[53].