Пейзаж в изумрудных тонах - Яворская Майя - Страница 14

Ему в книге отводилась большая глава. Она сопровождалась не только фотографиями работ мастера, но и снимком его дома, который во всем мире известен как Вилла Джика. Кира и раньше видела этот шедевр XIX века, даже находила здание в одном из номеров старого журнала L’Illustration. Правда, дом тогда произвел на нее скорее тягостное впечатление – мрачное здание с нависающим верхним этажом и обилием печных труб скорее наводило мысль о готике, нежели о модерне. Девушка сравнивала его с известным особняком Рябушинского и находила, что Шехтель все же значительно тоньше чувствовал этот стиль. Теперь же Самойлова посмотрела на творение иначе. Возможно, все дело было в освещении – залитый закатным солнцем особняк смотрелся изысканно и даже таинственно. Здание выглядело настолько необычно, что полностью завладело ее вниманием. Пристально всматриваясь в изображение, девушка невольно отвлеклась от тягостных мыслей и успокоилась.

Интерес к изучению нового предмета очень часто проходит через призму личности педагога. При желании первичный интерес к наукам можно отбить у любого, даже самого любознательного человека. Кира это знала по себе – часть школьной программы для нее просто осталась за гранью восприятия. С фотокурсами все было наоборот. Алексей Алексеевич ничего не навязывал, ни к чему не принуждал, он просто рассказывал, и его хотелось слушать. И никогда не злоупотреблял специальной терминологией, если все можно объяснить простым языком. За это его все особенно ценили.

Он и внешне был очень приятен: маленький, толстенький, улыбчивый, какой-то домашний. Казалось, житейские бури и драмы пронеслись где-то высоко у него над головой. То, что преподаватель в прошлом оказался военным корреспондентом, объездившим все горячие точки, для всех ребят в группе явилось полной неожиданностью. Между тем совершенно случайно выяснилось, что его снимки в свое время публиковались не только у нас в стране, но и в таких серьезных изданиях, как The World Street Journal.

Алексей Алексеевич никогда не кичился своим опытом и не грузил прописными истинами, а просто на примерах показывал, что значит удачный снимок, особо обращая внимание на свет и эмоциональную насыщенность. В этом человеке снобизм отсутствовал напрочь, и сам он признавался, что, даже щелкая «от пуза», можно создать шедевр. Правда, оговаривался, что вероятность такого события ничтожно мала, так что все же стоит постигать азы. Спорить с ним не хотелось. Было желание только внимать. И главное, преподаватель не позволял себе грубой критики. Если кто-то из одногруппников демонстрировал не самый удачный кадр, Алексей Алексеевич с легкой иронией замечал: «Ты погиб, как муха в рассоле» или «Ты погиб, как швед под Полтавой». Такие замечания вызывали только улыбки, и никто никогда не обижался. Если же кто-нибудь посягал на шедевр, преподаватель уважительно замечал: «Пять только за попытку», хотя никаких отметок на курсах не ставили. Он всегда аргументировал свои замечания. Досконально разбирая каждую работу, он умудрялся при этом ненавязчиво дать как раз ту самую базу, которая требовалась любому новичку. После очередного урока Кира выходила какой-то обновленной, будто увидев мир другими глазами. В голове тут же начинала роиться куча замыслов и идей.

Но именно в этот день на занятия поставили нового преподавателя. Голова Киры и так была забита другими вещами и не очень приспособлена к восприятию свежей информации, а тут еще он. Глядя на педагога, девушка думала: «Если кто-то спросит меня, кто такой зануда, я покажу эту тоскливую ворону, и вопрос отпадет сам собой». К уроку тот подготовился тщательно – сделал целую презентацию. С первого же взгляда на нее всем стало понятно, что придется запастись терпением и мужеством. Залипнув на первом слайде, состоящем из убористого и нечитаемого текста, он стал так монотонно бубнить какую-то нудятину, что многие из одногруппников Киры тут же впали в анабиоз. Те, что покрепче, чуть не порвали рты от зевоты. Минут через двадцать нервы у одного из курсантов все же сдали, и он выпалил: «Мужчина, перейдите к следующему слайду!» Педагог очнулся, нашел глазами говорящего и прожег в нем дыру.

Критику молодой человек не воспринимал ни в каком виде. В отместку за нетерпеливость все оставшееся время лекция превратилась в одну большую нотацию. В ней автор доказывал присутствующим, что ничего путного из них не выйдет по определению. Для усиления эффекта он периодически делал театральные паузы. Склонив голову, преподаватель углублялся в созерцание костяшек пальцев. Всем начинало казаться, что педагог задремал и появилась надежда посидеть тихо до конца занятий. Но тут он снова вскидывал на аудиторию глаза и продолжал выедать мозг чайной ложечкой.

Встать и уйти просто не позволяло воспитание, впасть в кому – физические возможности, а спать совсем не хотелось. Пришлось пойти по пути наименьшего сопротивления: Самойлова просто выключила звук и стала думать о том, что ее в данный момент тревожило больше всего.

Смерть Наташи произвела на Киру такое впечатление, как если бы под ее ногами взорвалась бомба. Это просто не укладывалось и не могло уложиться в голове. Иногда она даже спрашивала себя, не придумала ли разговор с Олей ее богатейшая фантазия. Но нет, Самойлова четко помнила весь разговор, вплоть до интонаций.

Отринув в очередной раз сомнения в своей адекватности, она пыталась найти хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение происшедшему. Веричева не получала деньги по гос-контрактам на строительство чего-нибудь мегаэпичного, но абсолютно ненужного, не прокладывала газопроводы в неведомые дали, даже не владела сетью бензоколонок, которая покрывала бы полстраны. Ее бизнес давал вполне приличный доход, чтобы закрывать все текущие потребности. Но не более. Никто в семье не ездил на Ferrari и не носил обувь от Louis Vuitton. Хотя возможно, для Наташи арт-салон служил только прикрытием для какого-нибудь более серьезного бизнеса, о котором никто не знал в ее семье. Если так, в материальном отношении это было бы заметно. Хотя, возможно, она не возглавляла его, а была только исполнителем. Что-то сделала не так, и ее убрали. Но кто сможет и захочет ответить на этот вопрос? Да и смахивала эта версия на какие-то мафиозные разборки, так что верилось в нее с трудом.

Оставался еще вариант бытового убийства. Кстати, он, судя по криминальным хроникам, являлся самым распространенным. Но представить себе Андрея или Олю с ножом или сковородкой в руках у Киры не получалось. Веричева-младшая была совершенно оранжерейным созданием, которая даже не представляла, откуда берется хлеб. Всю жизнь ее кто-то опекал и заботился о ее хрупком здоровье. Вообразить, что та решила убить мать, все равно как допустить, что истинно верующий католик решил прикончить папу римского. Копылов тоже не тянул на роль Джека-потрошителя. Несмотря на весьма поверхностное знакомство, Самойлова довольно четко уяснила: Андрей приходил в бешенство только от грязи и беспорядка. Однако он при этом хватался не за кинжал, а за тряпку. Наводя порядок, тот мог зудеть часами, доводя всех занудством до нервного срыва. Однако при этом никогда не повышал голос. Самойловой как-то довелось быть свидетелем, как тот оттирал брызги зубной пасты на зеркале в ванной. В тот момент она узнала про Наташу и ее дочь за десять минут столько бытовых подробностей, сколько не удалось набрать за предыдущие несколько лет общения.

Дальше мысль двигаться отказывалась категорически. Все остальные возможные причины смерти Веричевой выглядели еще более фантастическими. Мозги скрипели так усердно, что, казалось, этот неприятный звук уже должен быть хорошо слышен в аудитории. Сломать шаблоны и расширить горизонты исключительно силой воли также не получилось. В итоге Кира пришла к единственно правильному выводу: в текущих обстоятельствах информации настолько мало, что просто зацепиться не за что.

Еле отсидев занятия, Самойлова отправилась к Оле. Она спешила так, будто в данной ситуации время имело значение: лавировала в толпе на переходах между станциями метро, бежала вверх по эскалаторам, четко вымеряла, в какую дверь какого вагона надо войти, чтобы оказаться ближе к выходу. Но подходя к дому подруги, Кира вдруг затормозила. Неожиданно она поняла, что совершенно не представляет, как следует себя вести. Надо же соответствующим образом реагировать: что-то говорить, утешать, соболезновать. Но ни одна из заготовленных фраз ее не устраивала. Все выглядело какой-то казенщиной, а не отражением того, что сейчас на душе.