Наследие души - Холмс Е. е. - Страница 6

– И часто вы с ним видитесь? – спросила я, возвращая пустую миску в раковину.

– Конечно, я навещаю его так часто, как только могу, хотя нетрудно догадаться, что этого явно недостаточно, ведь работа у меня сумасшедшая. Как дочери мне бы хотелось стать лучше. Но, как верно заметила твоя мама, у него помутился рассудок; он даже не может вспомнить, кто я такая, поэтому я стараюсь не корить себя.

– Он где-то поблизости?

– Да, относительно. В Винчестере, примерно в получасе езды отсюда. – Она помолчала, а затем добавила: – Он был хорошим человеком. Любил своих девочек, и я уверена, что тебя тоже полюбил бы. Мне жаль, что ты так и не узнала его.

Внезапный переход на прошедшее время немного расстроил меня, но я все равно продолжила:

– Можно мне… я имею в виду, если ты не против, может, отвезешь меня к нему?

– Джесс, я правда не думаю, что это хорошая идея.

– Послушай, если ты слишком занята, я могу просто вызвать такси или…

– Нет, дело не в этом! – отрезала Карен. – Дело не в том, насколько я занята! Просто видеть кого-то в таком состоянии – это очень тяжелое эмоциональное переживание. – Она невольно содрогнулась. – Я не вправе подвергать тебя такому испытанию сразу после того, что случилось с твоей мамой… В общем, не думаю, что время подходящее.

– Послушай, прости, если я тебя расстроила, но тебе не кажется, что это мое решение? Он мой дедушка, а я никогда с ним не встречалась. Я имею полное право…

– Ты меня не расстроила, – сказала Карен. – Я просто не была готова… Давай ты сначала обустроишься здесь, потом отправим тебя в колледж и все такое, хорошо? Мы можем поговорить об этом снова, когда ты приедешь на рождественские каникулы.

Я пожала плечами, решив пока оставить все как есть. Впрочем, Карен солгала. Она расстроилась, я это видела. Ее прежде спокойное лицо раскраснелось от волнения, и она явно не могла снова сосредоточиться на газете.

Удрученная, я вернулась в комнату, чтобы распаковать вещи, и решила сама придумать, как повидаться с дедушкой.

Как оказалось, в этом не было необходимости. Позже в тот же день Карен появилась в дверях моей спальни и сообщила, что отвезет меня к деду ближе к концу недели, если я все еще хочу поехать. Я сразу согласилась, хотя и удивилась предложению. Думаю, она чувствовала себя виноватой из-за своей первоначальной реакции на мою просьбу. Однако когда наступила пятница, день нашего визита, не осталось никаких сомнений: она очень сильно переживает.

Я заметила это, как только спустилась по лестнице утром. Обычно жизнерадостное, приветствие Карен прозвучало приглушенно, как будто она плакала. Когда она повернулась, чтобы передать мне миску с хлопьями, мои подозрения подтвердились. Даже неизменно безупречный макияж не мог полностью скрыть красные припухлости под глазами и на кончике носа. От этого зрелища меня сразу окатило волной вины, и я почувствовала себя настоящим дерьмом из-за того, что затеяла все это.

– Мы отправимся в путь сразу после завтрака, – сказала Карен, храбро пытаясь сохранить свой обычный беззаботный тон.

– Карен, ты в порядке?

– Все хорошо, Джесс, даже отлично. Просто немного простудилась, вот и все. Или, может, аллергия, не знаю. – Она беспечно пожала плечами. – Не хочешь сделать остановку и выпить кофе по дороге? Думаю, мне нужно немного подкрепиться.

– Конечно. – Я уловила намек и быстро приняла решение.

Если она хотела объяснить мне, почему расстроена, – что ж, здорово. Если нет – это ее дело. Впрочем, мне казалось, что я могла бы ее понять. Она не потеряла своего отца физически, как я потеряла мать, но все равно лишилась его. Я догадывалась, что в некотором смысле это, возможно, даже хуже, чем если бы он действительно умер.

Я ждала в машине, пока Карен сбегала в «Старбакс» и вернулась через несколько минут с парой пенистых латте. Выезжая из города по шоссе в более тихие северные пригороды, мы молча пили кофе. Карен слушала ток-шоу по радио, проявляя повышенный интерес к политике. Не могу сказать, что я терпимо относилась к правым настроениям, но ханжеский голос ведущего странным образом гармонировал с ровным гулом двигателя автомобиля и как будто убаюкивал. Когда мы съехали с федеральной автострады на тихую обсаженную деревьями улицу, Карен заговорила:

– Просто помни, Джесс, он почти лишен рассудка. Иногда он узнает меня, но нечасто. И, естественно, не узнает и тебя, потому что вы никогда не встречались. Я, конечно, рассказывала ему о тебе, но не думаю, что он что-либо помнит. И порой… – Тут она сделала паузу, словно тщательно подбирая нужные слова. – Порой он несет совершенную бессмыслицу. В общем, делай скидку на то, что он не в своем уме.

Я с трудом сглотнула; нервозность Карен постепенно передавалась и мне.

Мы повернули и оказались перед белым викторианским зданием с отделкой в виде имбирных пряников и деревянной табличкой на воротах, гласившей: «Винчестерский дом престарелых». Снаружи дом окружала широкая веранда, уставленная пустыми креслами-качалками. От одного взгляда на эти заброшенные кресла мне пришлось бороться с внезапным и пугающим желанием расплакаться.

Дом, очевидно, когда-то был частным, и его переоборудовали для нового назначения. В его облике отчетливо ощущался стиль начала XX века, но последующие реновации бросались в глаза. Характерная современность поднимала свою уродливую голову, резко контрастируя с аутентичностью; стеклопакеты безучастно смотрели из высоких оконных рам, а кондиционеры усеивали стены безобразными наростами. Усиленные металлические поручни и пандусы для инвалидов добавляли последний штрих к картине глумления над стариной.

Внутри, в вестибюле с высоким потолком располагалось что-то вроде стойки администратора, за которой сидела медсестра.

– Доброе утро, миссис Хант. На этой неделе вы приехали с утра пораньше.

Она пододвинула к Карен планшет-блокнот, и та, явно зная правила, расписалась в нем.

– Да, я привезла племянницу из Нью-Йорка, чтобы она повидалась с дедушкой. – Карен склонила голову в мою сторону.

– О, как мило! Что ж, я уверена, он будет очень рад видеть вас обеих. Давайте я проверю расписание и посмотрю, в палате ли он. – Медсестра лучезарно улыбнулась и повернулась к нам спиной, чтобы позвонить по телефону.

Пока мы ждали, я осмотрелась. За дверью открывалась гостиная с камином. Солнечный свет струился сквозь белые кружевные занавески. Несколько столиков и кресел были расставлены по всей комнате в уютной, располагающей к отдыху обстановке. В гостиной было так тихо и неподвижно, что поначалу она показалась необитаемой. Однако когда я медленно обвела ее взглядом, стало понятно, что это не так.

В комнате тут и там расположились пятеро постояльцев, все совершенно недвижимые. Древняя сморщенная старушка в голубой флисовой ночной рубашке сидела в инвалидном кресле у окна, вероятно, чтобы любоваться видом, хотя выглядело все так, будто она вообще не подозревает о существовании какого-либо внешнего мира. Два старика сгорбились над шахматной доской; чья была очередь ходить, оставалось только гадать, потому что оба озадаченно смотрели на доску, как будто не уверенные в ее предназначении или отношении к ним. Над спинкой розового дивана виднелись две седые головы на костлявых плечах, обращенные к беззвучному телевизору, где внизу экрана мигали субтитры… Нет, я не ошиблась в своем первом впечатлении: комната была пуста. Боже, умоляю, сделай так, чтобы кто-нибудь пристрелил меня, пока я не состарилась настолько.

– Джесс? Теперь мы можем подняться. Медсестра сказала, что папа в своей комнате. – Карен указала на лестницу, ведущую из холла.

Я последовала за ней наверх.

Лестница выглядела как портретная галерея семьи, никогда не знавшей молодости. На меня смотрели фотографии пожилых людей, спонсоров дома престарелых и его программ. Под рамками размещались золотые таблички с именами жертвователей и, что очень печально, датами их рождения и смерти. Я с трудом сдерживала дрожь, но продолжала читать. Это было похоже на прогулку по кладбищу, оклеенному обоями, с надгробиями в виде позолоченных рамок.