Все цвета любви - Бернард Каролин - Страница 4

Алехандро тоже пострадал в аварии, но не сильно, и сейчас лечился дома. Об этом ей рассказали другие качучас, которые приходили ее навестить. Но если Алехандро не смог приехать сам, почему не написал ей? Разве ему не хотелось утешить ее и узнать, как у нее дела? Неужели его не волнуют ее мучения? Может быть, он винит ее в случившемся? Если бы она не задержала их тогда, если бы не купила сердце на рынке, а потом не забыла зонтик, то они бы сели в конку, избежав аварии.

— Ты говорил с Алехандро? — спросила она Мигеля, когда тот появился после обеда с цветами и шоколадом в руках. От него было взгляд не оторвать: молодой, пышущий здоровьем, готовый к приключениям. — Скажи мне, он злится на меня и поэтому не отвечает?

Мигель опустил глаза, и Фрида невольно восхитилась его длинными ресницами.

— Не знаю, — ответил он, — лучше спроси его сама.

— Я не могу, ведь он не приходит! Предлагаешь мне самой пойти к нему?

Всю ночь Фрида не могла сомкнуть глаз. Через несколько коек от нее женщина перебирала четки и читала одну молитву за другой. Фрида закрыла глаза и стиснула зубы. Ей хотелось крикнуть, что молитвы бесполезны.

Она сама много лет назад убедилась, что нет никакого доброго Боженьки. Фрида могла точно вспомнить тот день. Ей было тринадцать лет, и она, как обычно, сопровождала мать и сестер на службу. Церковь Святого Иоанна Крестителя была в нескольких улицах от их дома. У матери была там забронирована скамья, на которой вырезали ее имя. Как только Фрида шагнула за родными через массивные ворота, она очутилась в другом мире. Солнце и яркие краски остались позади, ее со всех сторон обступила прохладная полутьма. Запах жарящихся на жиру чуррос[4] сменился ароматом ладана, а шум улицы — тихим бормотанием молящихся. Фрида прошла по гладкому полу, выложенному плиткой вперемежку с досками. Отыскав свое место, они перекрестились и сели. Скамья тихо скрипнула под тяжестью их тел. Фрида стреляла глазами по сторонам, стараясь, чтобы мать не застукала ее за этим занятием. Девочку восхищали золото на алтаре, вышитая алтарная парча и потолочные росписи, но ее привлекали их яркие цвета, а не религиозный смысл. Через боковое окно широкий луч солнечного света, в котором танцевали миллионы крошечных пылинок, проник в неф и скользнул по распятому Иисусу, и тот будто улыбнулся Фриде. Подняв глаза, она проследила за лучом и заметила глубокие трещины в деревянном потолке. По углам скопилась паутина. Она снова перевела взгляд на Иисуса, но он больше не улыбался, а выглядел равнодушным. И тут Фрида поняла: этот изможденный человек на кресте не может быть спасителем мира. Иначе почему он позволяет расстреливать людей на улице? Ведь церковь в Мексике выступала орудием угнетения и контрреволюции. И почему сама Фрида заболела полиомиелитом, хотя была невинным шестилетним ребенком? Почему ее отец, прекрасный человек, страдает эпилепсией? Она сердито фыркнула, и мать шикнула на нее. В душе девочки бушевала буря. Она не могла перестать думать о своем внезапном открытии, которое наполняло ее торжеством. Да, ее терзают последствия полиомиелита, но никакой Бог не утешил ее. Зато она была свободна!

Она сама справится с недугом и не позволит ему влиять на ее жизнь. Она будет свободна от бремени религии. Сможет всегда решать за себя сама. Какое восхитительное чувство!

Когда мать дала сигнал уходить, Фрида покинула церковь последней, пропустив вперед сестер. Впервые в жизни она не перекрестилась перед алтарем. Занеся ногу над высоким порогом, она немного замешкалась, но затем смело шагнула на свет. И молния не поразила ее. Фрида вздохнула полной грудью.

Родители появились в больнице лишь через три недели после аварии. Столько времени понадобилось матери Фриды, чтобы справиться с потрясением. Фрида с тревогой спрашивала себя, не винит ли мать в аварии ее саму. Но теперь все сомнения исчезли, и она была счастлива видеть маму и папу. Фрида все еще была закована в корсет, но уже могла осторожно поднимать и поворачивать голову, поэтому видела, как мать, опираясь на отцовскую руку, сильно сутулясь и не глядя по сторонам, подошла к ее постели. Увидев дочь она тут же начала рыдать и за весь визит не проронила ни слова. На лице Гильермо Фрида прочла ужас и боль.

— Боже мой, Фрида! — прошептал он. Он попытался обнять и поцеловать дочь, но ему мешали многочисленные аппараты, к которым она была подключена. Отец сделал шаг назад и беспомощно развел руками.

— Я обязательно поправлюсь, папа, — сказала Фрида, — но я хочу домой. Не могу здесь больше оставаться. Не мог бы ты это устроить?

— Сегодня же поговорю с врачами, — пообещал он.

— Спасибо, папа, — сказала она.

Через неделю Фриду выписали из больницы. Два медбрата положили ее на носилки и загрузили в машину, которую арендовал отец. Санитары очень старались быть осторожными, но все равно носилки тряслись, и волны боли пробегали у нее по телу. Плевать. Наконец-то она едет домой! Наконец-то подставит лицо солнечным лучам и услышит пение птиц в саду. Несмотря на боль, Фрида улыбалась: спустя целую вечность она снова была счастлива и полна надежд.

Когда в первый же день дома ее постель вынесли во внутренний дворик-патио, Фрида была в таком восторге, что почти забыла про боль. Она играла с собаками, наслаждалась цветами и фруктами и слушала, как напевает кухарка, гремя горшками. И когда мимо проходила мать, до Фриды доносились ее тихие молитвы, в которых нет-нет да и проскальзывало ласковое слово.

Прошло еще несколько недель, прежде чем больной впервые разрешили встать с постели. Сначала она делала лишь по нескольку шажков, но со временем окрепла. И все же чувствовала: что-то не так. Ей было трудно ходить и стоять, потому что боль в спине не проходила.

Доктор Кальдерон, дальний родственник матери, развел руками:

— Надо сделать рентгеновский снимок спины. В больнице этим даже не озаботились.

Фрида заметила, как родители встревоженно переглянулись. Их беспокоило не только о ее здоровье: визиты к врачу и обследования стоили целое состояние.

Фрида мысленно проклинала докторов. Она никогда не согласилась бы на лечение, знай она заранее, какая это пытка! Она висела на толстых канатах, которые спускались с потолка в пустой палате больницы Франсез, и не могла пошевелиться. Пальцы ног едва достигали пола. Под наблюдением доктора Кальдерона хирург-ортопед, сеньор Наварро, привязал ей голову к канату, а затем обмотал верхнюю часть тела хлопчатобумажной тканью и начал замазывать гипсом. Он наносил слой за слоем белую однородную массу, точно лепя заново ее измученное тело, пока Фрида не стала похожа на мумию. Теперь гипс должен был высохнуть и превратиться в мощную броню. Подвешенная на канате, беспомощная и неподвижная, Фрида вспоминала, как в детстве лазала по апельсиновому дереву, росшему во дворе родительского дома, или как вместе с другими детьми на бешеной скорости съезжала на велосипеде по крутой дороге на площадь Идальго. Она всегда была впереди, и даже падения не могли ее остановить. Однажды она заметила, что другие дети перестали обзывать ее Фридой Хромоножкой. С годами радость движения стала частью ее натуры. О, как здорово было бы сейчас поднять руки и потанцевать!

— Когда гипс снимут, процедуру нужно будет повторить, — сказал ей доктор Кальдерон. — Но если все пройдет хорошо, через три-четыре месяца ты снова сможешь ходить.

Влажный гипс остыл и начать затвердевать. Фрида подумала о Достоевском, чьи романы только что прочитала залпом. Лицо девушки исказилось мукой. Достоевскому не было равных в описании внутреннего ада, и сейчас она ощущала себя героиней одной из его книг. Ах, если бы сестры были здесь и могли ей почитать! Но врачи не разрешили Кристине и Матите остаться с пациенткой, так что оставался лишь побег в воспоминания. По крайней мере, в воображаемом мире она могла делать все, что ей вздумается, и никто ей этого не мог запретить. «Зачем мне ноги, если у меня есть крылья для полета?» — подумалось ей.