Золото Стеньки (СИ) - Черемис Игорь - Страница 5

— Жди здесь, — бросил я и толкнул дверь.

Она не открылась. Я чертыхнулся про себя и потянул её за тяжелую чугунную ручку.

* * *

Внутри было пусто. Большой массивный стол, заваленный бумагами и книгами — вид у всего этого был очень подходящим для архива древних актов, но я сомневался, что смог бы найти там хоть что-то из этого, хотя и не мог полностью исключать разные совпадения. Черненая доска на смешных ножках, на которой написана какая-то цифирь; рядом на чем-то вроде высокого табурета — грязная тряпка и кусок мела неправильно формы. Самого Симеона не было. На всякий случай я заглянул в следующую комнату, но и там никого не нашел.

Я подошел к доске, взял мел и провел неровную линию. Это был природный минерал, рисовал он плохо, но при известном трудолюбии пользоваться им было можно. В будущем его смешивали с чем-то — я забыл, с чем именно — и придавали форму брусочков, которые не крошились и не слишком сильно пачкали пальцы. Я положил мел на место и попробовал отряхнуть пальцы; потом всё же не выдержал и вытер их тряпкой. Получилось, но не слишком хорошо.

Я со скепсисом посмотрел на заваленный рукописными бумагами стол, за содержимое которого ученые с моей кафедры многое могли отдать. Но я подавил желание покопаться в этих залежах — рукописный церковнославянский язык не был моим коньком, я смог бы, наверное, разобрать эти каракули, но на это мне потребовалась бы уйма времени. Правда, была надежда на память царевича, который читать и писать умел на приличном уровне, а также в какой-то степени знал латинский и польский языки, которые были для меня настоящей загадкой.

Я всё-таки взял один листок, лежавший отдельно. На нём оказалась написана арифметическая задача: лошадь съедает воз сена за месяц, коза — за два месяца, овца — за три месяца. Нужно было узнать, за какое время все эти животные вместе сожрут этот воз. Я вспомнил, как много лет назад изучал на курсе математики интегралы по окружности и дифференциальные уравнения второго порядка, и хмыкнул. Такую задачу я наверняка решил, если бы учился в четвертом или пятом классе обычной школы. Но после университета с преобладанием гуманитарных наук я вынужден был признать поражение.

Пришлось насиловать свою новую память — Алексей решал эту задачу несколько раз и хорошо знал ответ: шесть одиннадцатых долей месяца. Я всё же напрягся и перевел это в более привычные мне единицы — получилось чуть больше половины месяца. [2]

Кстати, решение там было записано — округлым детским почерком. Память подсказала, что это писал Федор Алексеевич; этому царевичу сейчас было восемь лет, и его уже допустили до изучения арифметики. Это означало, что он покончил с букварем, а также умел читать Псалтирь и «Деяния святых апостолов». Ну и писать научился. Скоро ему предстоит изучать Закон Божий в его новой, никонианской редакции, известную сейчас географию, а также Лицевой летописный свод. Царевич Алексей с год назад окончил весь курс у Симеона и теперь учился в чем-то вроде аспирантуры — они обсуждали принятые на Боярской думе решения и думали, можно ли было их улучшить. Ну и тренинг по языкам и Закону Божьему не забывали.

Я положил лист с задачей обратно на стол и задумался. На латинском языке я знал несколько крылатых фраз и выражений, а этого явно было мало. С польским дела обстояли совсем плохо — он у меня был на уровне «бобр курва» и «пшепрашам пани»; ещё я уверенно мог сказать «бардзо дзекуе». Для письменных текстов, наверное, можно было использовать память царевича, а вот для разговоров… Я было начал искать на столе хоть какой-нибудь польский текст, чтобы проверить свою догадку, но быстро оставил эту идею. Если повезет, мне это не потребуется, а если не повезет… В общем, мне в любом случае надо пока держаться подальше и от этой аспирантуры в частности, и от учителя царевича в целом.

Симеон всё не появлялся, и я осторожно раскрыл самую большую книгу, которая оказалась тем самым Псалтирем. Буквы были знакомые, они складывались в слова, и я смог разобрать: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста». Наверное, я путал ударения, но мне это было простительно — устный церковнославянский мы проходили мимо, да и письменный был у нас факультативным, хотя чего-то я нахватался, когда работал в архивах.

Псалтирь открыл ещё одну проблему — я не знал ни одну молитву. Вернее, память услужливо подсовывала несколько, но я не был уверен, что смогу уверенно воспроизвести эти странные слова и предложения в нужном темпе и не опозориться. А молиться тут надо часто, это вам не Москва двадцать первого века, где можно даже в церковь не ходить годами — и никто слова дурного не скажет. Я немного покатал на языке идею подбить Алексея Михайловича на установление религиозной свободы, но быстро выбросил эту мысль из головы — Тишайший-то он Тишайший, но темы религии с ним лучше не касаться. Во всяком случае — не с моими знаниями и убеждениями.

* * *

Дверь скрипнула, я оглянулся — Симеон. Он вежливо склонился в поклоне.

— Благословение Господне да пребудет с тобой, царевич, — сказал этот не старый ещё человек.

Ему в этом году должно было исполниться сорок; умрет он через десять лет в пятьдесят. Но в моих учебниках я видел гравюры с его изображением — на них этот Симеон выглядел, как столетняя развалина. В действительности всё было не так страшно, хотя монашеские одеяния и добавляли ему несколько лет. Да и на свои парсуны он был не слишком похож.

— Благодарю тебя, отче Симеон. Извини за опоздание, я молился на могиле матери.

Сказал — и посмотрел ему прямо в глаза. Он отвел взгляд.

— Богоугодное дело, грех не простить. Готов ли ты к уроку?

— Нет, отче, не готов, — признал я.

Он всё же вскинул голову — видимо, Алексей ни разу так не отвечал.

— Отчего же?

— Во время молитвы было мне видение, — охотно ответил я.

Придумать какую-то вескую причину для своего отъезда из Кремля за отведенное время я смог с трудом, да и то лишь потому, что вспомнил — нынешний царь был очень религиозным человеком. Регулярные поездки на богомолья, щедрые пожертвования церквям и монастырям, скрупулезное следование всем постам и запретам, молитвы, молитвы и ещё раз молитвы сделали его очень восприимчивым ко всякого рода мистической чепухе. Я даже где-то читал, что он очень внимательно прислушивался к разного рода юродивым, устами которых якобы говорил сам бог. Причем у него всё это было с юности, когда он очень рано потерял отца и остался один в окружении бояр, которые могли предать в любой момент. Ну а сейчас у царя за спиной было ещё и двадцать лет церковного раскола, что вряд ли заставило его быть чуть большим реалистом, чем это допустимо нормами семнадцатого века.

Именно поэтому я и решил всё списать на видение, которое якобы посетило меня, пока я молился на могиле матери. Конечно, это был прямой обман — молился не я, а царевич, я ни слова молитвы не произнес после того, как оказался в этом времени, да и Мария Ильинична не была мне матерью, но вряд ли царь сможет уличить меня во лжи. Раскрывать перед ним свою личность было бы высшей формой безумия, до которого мне было очень и очень далеко. Ну а Симеон Полоцкий должен подтвердить или опровергнуть жизнеспособность моей придумки — и местный академик не подвел.