Макабр. Книга 1 - Ольховская Влада - Страница 2

Сабир не видел, что стало с его напарником, не до того было. Он почувствовал, как невидимая сила подхватила его, сжала удушающей хваткой, сделала так, чтобы мир вокруг него закружился. Сабир пытался изменить хоть что-то, но не мог, от него уже ничего не зависело, он даже не понимал, где верх, где низ, откуда веет жаром, что можно сделать… Потом была металлическая стена тоннеля, приблизившаяся слишком быстро, будто из пустоты вынырнувшая, удар, вспышка боли – и тишина.

Он не думал, что очнется. Да он вообще ни о чем подумать не успел, даже о том, что исчезнет! И все же на этот раз Сектор Фобос сжалился над ним, не добил, отпустил. Когда сознание начало проясняться, Сабир почти сразу вспомнил, что произошло. Хотел тут же вскочить на ноги, бежать, помочь, но тело оказалось резко против. Какой уж там бег, если даже глаза открыть не получается: веки опухли, скорее всего, без сотрясения мозга не обошлось.

Но он все равно был жив и даже не ранен серьезно – по крайней мере, контроль над телом он сохранил, да и боль пульсировала лишь в голове. Сабир заставил себя не спешить, даже если спешить очень уж хотелось. Беспокойство гнало вперед, первыми пришли мысли о Лейсе: этот придурок малолетний мог и не спастись, он всегда был неорганизованным! Сабир понимал, что помогать ему, возможно, уже поздно, и все равно должен был хотя бы попытаться.

Второй в памяти мелькнула Шукрия, однако за нее Сабир по-настоящему не беспокоился. Она наверняка выжила, она умная и осторожная. Она не отмахнулась бы от сигнала тревоги, она за пять минут нашла бы себе лучшее убежище из возможных! Поэтому сначала нужно было отыскать Лейса, потом только выяснить, что случилось с Шукрией.

А до всего этого – как-то отскрести себя от пола, что тоже было непросто.

– Эй, – прозвучал совсем близко знакомый голос. – Ты как? Живой?

Сабир все-таки заставил себя открыть глаза, хотя головная боль от этого усилилась. Хорошо еще, что свет в коридоре стал совсем тусклым, иначе можно было снова потерять сознание. Уже этот тусклый свет говорил о многом: похоже, станция получила серьезные повреждения, и теперь центральный компьютер бросил основные ресурсы на поддержание жизнеобеспечения, а не комфорта.

Зрение постепенно адаптировалось к сумраку, и Сабир смог рассмотреть, что рядом с ним по-прежнему находится один лишь Дем. Напарнику досталось меньше: ссадина на лбу, кровь заливает лицо, но на этом – все, взгляд спокойный, движения уверенные. Судя по всему, Дем пришел в себя уже давно, ему не требовалась долгая пауза, чтобы просто не развалиться на части.

– Паршиво, – тихо отозвался Сабир. Губы болели: то ли потрескались от жара, то ли были рассечены во время падения. – А со станцией что?

– Тоже паршиво. Рация работает, так что я успел связаться с нашими. Есть одна хорошая новость и много плохих.

– Начни с хорошей.

– Ну да, так быстрее будет. Хорошая новость в том, что погибших очень мало. Только те, кто совсем уж неудачно упал или задохнулся в дыму – были пожары, их потушили. Мы пока не всех посчитали, но уже можно сказать, что случаев массовой гибели нет.

Это не означало, что Лейс и Шукрия выжили – но Сабир предпочел думать, что означает.

– Давай плохие, – позволил он.

– Было прямое попадание… Значительная часть тех глыб, которые мы с тобой видели, врезалась прямиком в станцию. Система защиты раздробила их, что-то отклонила, но не всё.

– И?

– Есть повреждения… Серьезные. Система жизнеобеспечения задействовала резерв, но пока держит. А вот двигатели… Есть подозрение, что нашим двигателям по большей части каюк. Если не случится чудо, может оказаться, что мы застряли здесь… надолго.

Перед словом «надолго» Дем сделал слишком очевидную паузу, которая сводила все его попытки приукрасить ситуацию к нулю. Ложь была настолько явной, что ученый, предельно честный в другое время, не смог произнести ее уверенно. Он и сам понял свою ошибку, смущенно отвернулся, однако объясняться не стал. Он ведь не с ребенком разговаривал, Сабир готов был принять правду.

Конечно же, Дем имел в виду не «надолго».

Если не случится чудо, они застряли в Секторе Фобос навсегда.

Даже у заключенных, приговоренных к смертной казни, есть определенные права. Ну такие, сувенирные скорее – но тем не менее. Например, право составить меню последнего ужина. Не из чего угодно, а на определенную сумму, и никто не гарантирует, что тебе туда не плюнут или чего похуже, однако для правозащитников такие моменты не уточняются. Или право выбрать одежду, в которой ты будешь казнен. Или возможность записать последнее видеообращение, своего рода исповедь перед всем миром с поправкой на то, что всему миру эти душевные излияния не покажут, порадуются им только психологи-криминалисты.

Я не возмущаюсь, если что. Я считаю, что тех, кто наработал на смертную казнь, в принципе можно хранить в темной коробке вплоть до последней инъекции или заряда в затылок, как предполагалось в моем случае. Потому что за хорошие дела и искреннее добро такое наказание обычно не присуждают, и заключенные-смертники – это не обиженные миром изгои, а ублюдки, каких мало. Но обществу нравится изображать святош и, делая мелкие поблажки моральным уродам, ощущать собственную неописуемую доброту.

Я от всех этих забав сразу отказался. Не от чувства вины, его как не было, так и нет, хотя насчет себя я иллюзий не питаю. Просто ничего из этого набора не могло меня развлечь. Однако если бы мне предложили такое теперь, один пункт я бы все-таки отметил: возможность выбрать надгробную надпись. Думаю, мне подошло бы что-нибудь вроде «Единственный в мире великий злодей, который ушатал сам себя во имя добра». А, как звучит? В меру пафосно для могильной таблички, в меру честно для очищения души.

Поверить не могу, что я действительно это сделал. Ну, ничего, времени на самобичевание и осознание глубины той ямы кретинизма, в которую я себя загнал, у меня хватало. После многоуровневой медицинской комы только и можно, что думать. Помнится, смотрел я какой-то старый фильм, в котором герой после двадцатилетней комы бодро вскочил с койки и попрыгал кузнечиком в сторону рассвета да по ромашковому полю.

А так делать нельзя. Даже если ты в коме провел не годы, а месяцы или недели. Любая попытка попрыгать после такого приведет лишь к тому, что внутренние органы слипнутся в неопрятный комок, который захочет покинуть тело скорее рано, чем поздно, и интрига лишь в том, какой путь он для этого выберет.

Я в медицинской коме оказываюсь не первый раз, знаю, что это такое – и что нужно делать. Преимущественно ничего. В первые часы после пробуждения сознания телу нужен абсолютный покой, чтобы мозг снова обрел над ним полную власть. Поэтому я не дергался, да еще и предусмотрительно оставил глаза закрытыми. Со стороны наверняка казалось, что я сплю, и ко мне не приставали с дурацкими вопросами. Я же в это время анализировал собственное положение.

Новость номер один: хорошая. Медицинская кома помогла, насколько я могу судить на начальном этапе, тело восстановилось полностью. А это оставалось под вопросом до последнего, я-то прекрасно помню, до какого состояния себя довел! И, что еще приятней, мозг работает как раньше. Чтобы убедиться в этом, я мысленно начертил формулу «рипера», потом просчитал, сколько противопехотных бомб потребуется, чтобы убить всех солдат на «Виа Феррате», провел полное вскрытие среднестатистического кочевника… Не то чтобы я собираюсь это делать – в ближайшее время или вообще. Мне просто важно знать, что я могу. Память тоже не подводила, хотя ее я касался с привычной осторожностью, в этом лабиринте не туда свернешь – ощущения похуже будут, чем от воспаления мозга. Например, смотреть, как сектант корчится в предсмертных муках, весело и даже познавательно. А говорить с Кристиной больно… все еще больно. Но я как личность уцелел, и на том спасибо.

Новость номер два: хорошая. Мое внутреннее оборудование не тронули. Не представляю, сколько им вообще об этом известно – все зависит от того, какое обследование провели, пока я был в коме. Но даже если рассматривать худший вариант, это не так уж важно. Что с того, что они знают? Повлиять на внутренние хранилища оружия можно только моим же нейрочипом, а он на месте. Работает нормально, вскрыть даже не пытались, да и не смогли бы. Короче, когда пройдет болезненная слабость и я смогу восстановить потерянную мышечную массу, у меня есть все шансы стать прежним.