Энни из Зелёных Мансард - Монтгомери Люси Мод - Страница 12

– О мисс Катберт!.. Вы на самом деле сказали, что, возможно, позволите мне остаться в Зелёных Мансардах? – спросила она прерывистым, едва слышным шёпотом, похоже, опасаясь более громким вопросом спугнуть свой единственный шанс. – Вы действительно это сказали или я только вообразила себе?

– Тебе следует научиться управлять своим воображением, Энни, если не отличаешь действительности от фантазий, – хмуро глянула на неё Марилла. – Да, ты слышала, а я сказала именно это. Но не более. Окончательного решения ещё нет. И возможно, мы всё-таки отдадим тебя миссис Блуэтт. Ей-то ты уж точно нужна больше, чем мне.

– Я лучше вернусь обратно в приют, чем жить с ней, – содрогнулась девочка. – Она выглядит точь-в-точь как… буравчик.

Марилла, с трудом подавив улыбку, сочла своим долгом укорить Энни.

– Такой маленькой девочке стыдно так отзываться о взрослой леди, да к тому же незнакомой, – сурово выговорила она. – Вернись на место, сядь тихо, придержи язык и соблюдай приличия.

– Я буду стараться делать, и соблюдать, и вести себя так, как вы захотите, только оставьте меня, – пообещала Энни и замерла на пуфике.

В Зелёных Мансардах Мэттью поджидал их на подъездной аллее. Марилла приметила ещё издали, как беспокойно он там бродит. И так как причина его беспокойства была ей понятна, то она поняла и облегчение, возникшее на его лице, когда он увидел, что она приехала не одна. Марилла, однако, ни слова не сказала ему по этому поводу до того, как они ушли вдвоём на скотный двор доить коров. Там-то она и изложила ему вкратце историю девочки, а также суть беседы с миссис Спенсер и с миссис Блуэтт.

– Да я этой Блуэтт даже собаку не отдал бы, коли та бы мне нравилась! – с редкой страстью воскликнул Мэттью.

– Мне тоже её повадки доверия не внушили, – призналась Марилла. – Но выбор у нас таков: либо отдать Энни ей, либо оставить себе. И поскольку, похоже, ты склонен, чтобы она жила с нами, я тоже готова. Ну то есть вынуждена. Думала, думала и в результате свыклась. Мне теперь кажется, что таков наш долг. Только я никогда не воспитывала детей. Тем более девочек. Опасаюсь, мало что у меня получится. Но постараюсь. В общем, с моей стороны возражений нет, Мэттью. Пусть остаётся.

Лицо у застенчивого Мэттью просияло.

– Ну что ж, я полагал, ты посмотришь на это именно так, Марилла. Она ведь очень забавная малышка.

– Было б гораздо уместнее, если б ты мог мне сказать, что она полезная малышка, – парировала сестра. – Но уж я постараюсь придать ей такое свойство. И запомни, Мэттью: ты не должен вмешиваться в мои методы. Может, конечно, старая дева вроде меня не слишком много знает про воспитание детей, но, полагаю, всё же побольше старого холостяка. Так что предоставь-ка мне наставлять её. Ну а потерплю неудачу, тогда у тебя будет достаточно времени, чтобы самому приложить усилия.

– Ну, ну, Марилла. Делай по-своему, – умиротворяюще проговорил Мэттью. – Только будь к ней, насколько можешь, добра. Ну, конечно, не балуя. Сдаётся мне, она из таких, что, если полюбит, потом в чём угодно послушается.

Марилла фыркнула, тем самым выразив полное недоверие к суждениям Мэттью относительно свойств женской души, и отправилась с вёдрами на маслобойню. «Не стану сегодня вечером ей говорить, что мы оставляем её, – заливая молоко в сепаратор, размышляла она. – Иначе разволнуется и всю ночь потом глаз не сомкнёт. Ну ты, Марилла Катберт, и попалась. Тебе когда-нибудь приходило в голову, что настанет день и ты удочеришь девочку-сироту? Скажи мне кто раньше, удивилась бы и не поверила. Но куда удивительнее, что случилось всё из-за Мэттью, который прежде до дрожи боялся маленьких девочек. Как бы там ни было, мы на это решились, и бог весть что из этого выйдет».

Отведя Энни наверх спать, Марилла сухо сказала:

– Энни, вчера вечером я заметила, что ты раскидала свою одежду по полу, когда сняла. Это очень неаккуратно. Я такого позволить тебе не могу. Как только снимаешь что-нибудь из одежды, аккуратно складывай и клади на стул. Мне тут совершенно не нужны неаккуратные девочки.

– Вчера вечером у меня было столько мыслей в голове, и я совсем не думала о своей одежде, – объяснила Энни. – Сегодня я её ровненько сложу. В приюте нас так всегда заставляли делать. Правда, половину времени я забывала. Так торопилась забраться в постель, чтобы тихо, спокойно попредставлять себе разное.

– Тебе придётся немножко лучше запоминать, если собираешься остаться здесь, – строго предостерегла её Марилла. – Да. Так более-менее получилось. А теперь помолись и ложись в кровать.

– Я никогда не молюсь, – объявила Энни.

Марилла глянула на неё в совершеннейшем потрясении.

– Что ты хочешь этим сказать, Энни? Тебя разве никогда не учили молитвам? Господу угодно, чтобы девочки молились. Надеюсь, ты знаешь, кто такой Господь Бог?

– Бог есть дух, бесконечный, вечный и неизменный. Суть его мудрость, сила, святость, справедливость, добро и истина, – быстро и бойко ответила Энни.

На лице Мариллы отразилось сильное облегчение.

– Значит, всё же хоть что-то знаешь, благодарение Господу. Не совсем язычница. Где ты этому научилась?

– О, в приютской воскресной школе. Они заставили нас выучить весь катехизис. Мне это очень понравилось. В некоторых словах есть какое-то великолепие – «бесконечный, вечный и неизменный». Разве это не грандиозно? Такой ритм. Будто играет большой-большой орга́н. Полагаю, это не совсем можно назвать поэзией. Но звучит очень похоже, не так ли?

– Мы говорим не о поэзии, Энни. Мы говорим о твоих молитвах. Разве тебе неизвестно, что ужасный поступок – не помолиться перед сном? Боюсь, ты очень плохая девочка.

– Будь у вас рыжие волосы, вы бы поняли, что плохой вам быть гораздо легче, чем хорошей, – с укором отозвалась Энни. – Люди, у которых нет рыжих волос, не знают, что такое беда. Миссис Томас сказала мне, что Господь намеренно сделал мои волосы рыжими. Вот с тех пор мне и стало на Него наплевать. А кроме того, я к вечеру чересчур уставала для молитв. Нельзя ожидать их от людей, которые целыми днями присматривают за близнецами, что у них вечером будут силы молиться. Неужели вы думаете, что они смогут?

У Мариллы созрела уверенность, что приступать к религиозному просвещению Энни следует незамедлительно. Каждая потерянная для этого минута показалась ей угрожающей.

– Под моей крышей, Энни, ты обязана читать молитвы, – тоном, не допускающим возражений, проговорила она.

– Ну, конечно же, если хотите, – жизнерадостно согласилась девочка. – Я сделаю всё, чтобы вы были мной довольны. Только вы мне скажите на первый раз слова, которые я должна говорить. А потом я лягу в кровать, придумаю настоящую хорошую молитву и буду уже её каждый вечер читать. Теперь, когда я об этом задумалась, мне самой уже интересно стало.

– Ты должна встать на колени, – в полном смятении чувств распорядилась Марилла.

Девочка, преклонив колени возле самых её ног, серьёзно и выжидающе глянула снизу вверх ей в лицо.

– А почему люди молятся обязательно на коленях? Я, например, если бы просто сама захотела помолиться… Я вам скажу, как это бы сделала. Вышла бы совершенно одна на преогромное большое поле. Или ушла бы в самые дебри дремучего леса, там посмотрела бы на небо – вверх, вверх, вверх. На прекрасное лазурное небо, лазури которого просто нет конца, и тогда бы просто почувствовала молитву. Ну а теперь я готова. Что мне нужно сказать?

Марилла почувствовала себя в ещё большем смятении, нежели прежде.

Она собиралась научить Энни простенькой традиционной детской молитве «Теперь, укладываясь спать», но, обладая, как я вам уже говорила, намёком на чувство юмора, вдруг спохватилась, насколько несопоставима эта молитва для деток в белых одеждах, лепечущих возле нежных матерей и сквозь родительскую любовь познающих милосердие Всевышнего, с Энни, сознания которой Божья любовь не коснулась именно потому, что девочке этой не довелось испытать к себе любви человеческой.