Хозяйка старой пасеки (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 1

— Глашка! Глашка, проснись!

Я, застонав, потянула на голову одеяло. Вот же дал дед имечко! За всю жизнь так толком и не привыкла.

— Вставай, ленивая корова!

Это кто там такой добрый? У меня, между прочим, голова раскалывается — неудивительно, чудо, что вообще жива осталась.

— Да вставай ты, барыня недоделанная!

Щеку обожгла пощечина. Я подскочила в кровати, проглатывая ругательство.

— Нашатырку вы сами выпили, что ли?

Успела заметить движение, на автопилоте перехватила летящую к моему лицу руку. И замерла, ошалело хлопая глазами.

На меня, точно так же ошалело, смотрела никакая не медсестра и не санитарка, а женщина в застиранном и потерявшем цвет платье, будто добытом из костюмерной фильма про восемнадцатый век. Сама женщина выглядела чуть моложе платья — где-то на полтинник, если допустить, что чепец с кружевами и поджатые гузкой губы накинули ей лет пять.

А рука, которой я остановила еще одну пощечину, была явно не моей. Ни намека на маникюр, пара заусенцев и обломанные ногти. Четкая граница между загорелой кистью и белой кожей за узким, раза в полтора тоньше моего запястьем — похоже, от длинного рукава. Эти руки занимались грязной работой и не знали, что такое домашние перчатки.

Я вылетела из кровати, заметалась в поисках зеркала. Через пару секунд опомнилась: судя по интерьеру этой каморки, зеркало искать бессмысленно. Во всех отношениях: во-первых, ему неоткуда взяться в комнате, где половицы скрипят от каждого шага, по ногам немилосердно дует, а чем обиты или покрыты стены, и вовсе не различишь в жалком пламени одной свечи. Во-вторых, я, очевидно, не я.

Кажется, я не просто отключилась, надышавшись дымом, а отправилась прямиком на тот свет.

Эта мысль оглушила, я застыла, пытаясь припомнить. Дым, кашель рвет легкие, я на четвереньках подпихиваю под попу соседскую Василису, та волочит за собой трехлетнюю сестру — малышка перепугана так, что даже не брыкается. На полу дыма меньше, но у входной двери все же приходится встать, чтобы открыть замок — тут меня и накрывает, я вываливаюсь в подъезд вместе с дверью. «Глафира Ивановна!», а дальше — тишина. Надеюсь, девчонкам хватило ума не возиться со мной, а выйти в открытую дверь и сбежать по лестнице, чтобы все было не зря.

— Глафира Андреевна. — Дама с гузкой, похоже, опомнилась, яда в голосе было столько, что я поежилась. — Барышня, не соизволите ли вы одеться и спуститься на кухню?

— Чего? — отмерла я. Переступила окоченевшими ногами.

— Шевелись, корова ленивая! — рявкнула она. — Тетка твоя проснется, кофий к ней сам прискачет⁈ И готовить я одна должна?

Она хлестнула меня какой-то тряпкой, я машинально увернулась. Растерянность сменила злость. Не знаю, кто я сейчас и кто эта женщина, но я даже с отпетыми двоечниками так не разговариваю. И с собой так обходиться не позволю.

— Рот закрой, — негромко проговорила я. — Если не хочешь, чтобы я тебе его с мылом вымыла.

Кухарка, или кто там она, замерла, хлопая глазами. Отмерла.

— Чи-и-иво?

Она снова замахнулась тряпкой. Я поймала ее, дернула на себя. Тетка потеряла равновесие, взвизгнула. Пользуясь ее замешательством, я вытолкнула скандалистку в дверь, благо до той было три шага. Захлопнула ее. Крючка или какой-нибудь защелки изнутри было не предусмотрено. Быстро оглядевшись, я подхватила метлу, засунула ее в дверную ручку, заблокировав дверь.

Снаружи донеслись ругательства. Я покачала головой — пожалуй, рот с мылом этой даме придется вымыть еще не один раз. Встряхнула оставшуюся у меня в руках тряпку. Это было платье, такое же древнее, как и на горластой бабе, только еще и обтрепанное по подолу, и залатанное. Я огляделась еще раз, но больше ничего похожего на одежду не обнаружила.

В какую-то золушку попала, честное слово.

«Хорошо, что Шарик умер, — пришла в голову нелепая мысль. — А то как бы он без меня».

На глаза навернулись слезы. Я проморгалась, взобралась на кровать, пока не окоченела окончательно. Надо подумать. Надо очень хорошо подумать.

Тетка за дверью продолжала материться, но мне это не мешало — как не мешал шум из коридора на переменах. Даже успокаивало немного.

Итак, я умерла, но не совсем. По крайней мере, сейчас я чувствовала себя подозрительно живой, у покойников голова определенно не раскалывается.

Я соскочила с кровати, подбежав к окну, дернула заклеенную обрывками ткани форточку. Стало еще холоднее — кажется, печку вечером топили только для проформы — но в голове просветлело. А еще лучше будет, когда умоюсь. На табуретке рядом с кроватью — впрочем, в этой каморке все было «рядом» стоял медный таз и кувшин с водой. Вода оказалась ледяной, и шерстяные чулки, которые нашла на спинке кровати я натягивала, стуча зубами. Дурацкие завязки под коленом радости не прибавили. Гребень, он же заколка, обнаружился на подоконнике. Волосы мне достались прекрасные, коса толщиной в руку, но они окончательно испортили мне настроение — возись с этакой красотой. Жаль, под рукой нет ножниц — отхватила бы, и никаких забот. Все равно голову чепцом покрывать.

Что дальше? Наверное, спуститься в кухню, попробовать как-то столковаться с горластой бабой — при этой мысли все внутри передернуло — и приступить к своим обязанностям. Деваться-то пока все равно некуда. Пообживусь, поосмотрюсь, а там решу, что дальше.

Я мысленно поежилась, представляя выход на кухню. Но, прежде чем я собралась с духом, по дому разнесся истеричный визг.

— Убили! Барыню убили! Глашка, паскуда, барыню убила!

«Чего?» — чуть не заорала я во всю глотку. Распахнула дверь. Сразу за ней начиналась лестница, так что я чуть не сверзилась и не закончила бесславно новую жизнь. Чудом удержавшись, сбежала по ступенькам. Вопли продолжались. Странно, что весь остальной огромный дом не подавал признаков жизни. Не только барыню, что ли, прикончили? Нет, снизу послышались шаги — грузные, тяжелые. И еще одни — побыстрее и полегче.

Я пролетела по анфиладе комнат — не дом, а дворец, честное слово — и наконец нашла источник воплей.

Да, убили — однозначно. Вряд ли кто-то способен всадить топор себе промеж глаз. В комнате повис металлический запах крови. Я сглотнула, мысленно порадовавшись, что первыми моими книжками были отцовские атласы судебной медицины. Бабушка, обнаружив меня разглядывающей картинки, едва не поседела второй раз. Отец смеялся.

Я оборвала поток неуместных воспоминаний. На всякий случай проверила пульс на шее — и не нашла.

— Глашка убила!!!

— Может, хватит? — полюбопытствовала я.

Сказала я это негромко, но баба как раз прервалась глотнуть воздуха и прозвучали мои слова гласом с неба. По крайней мере кухарка, или кто она там, подпрыгнула и закашлялась.

— Вот и славно, вот и помолчи дальше, — все так же негромко сказала я. Подхватила ее под руку. — Пойдем отсюда, от воплей покойница не восстанет.

— Ты… ты…

Кажется, я веду себя совершенно не так, как моя предшественница. Но что поделаешь — не позволять же лупить себя по мордасам ради сохранения образа? Я учитель, в конце концов, а не актриса.

— Что случилось? — добавился третий голос.

В дверях появился мужчина лет сорока пяти. Когда-то, наверное, красивый, как бывают красивы юноши с тонкими чертами лица. Но сейчас он выглядел каким-то… потасканным и сладким, что ли. Может, потому, что бакенбарды ему не шли, а может, дело было в липком взгляде, который он на меня бросил. Да уж, невесело жилось моей предшественнице.

— Что? — Он картинно округлил рот и вздохнул, схватившись за сердце.

— Глашка… — завела свою шарманку кухарка.

Мое терпение лопнуло.

— Так. Здесь вам не цирк и даже не анатомический театр. Ты. — Я указала пальцем на дюжего мужика в кожаном фартуке, маячившего за спиной потрепанного ловеласа. — Выстави этих двоих из комнаты и встань караулить снаружи.