Оракул с Уолл-стрит 3 (СИ) - Тыналин Алим - Страница 16

В центре студийного пространства стоял величественный рояль Steinway, а вокруг него стойки для духовых инструментов, ударная установка и несколько микрофонов на высоких стойках. На стенах висели тяжелые бархатные драпировки, для улучшения акустики.

И посреди всего этого, словно генерал на поле боя, восседал Лестер Фриман.

Мощный, представительный мужчина лет сорока пяти, с залысинами, компенсированными пышными бакенбардами, и внушительным животом, обтянутым белоснежным жилетом. Фриман курил длинную темную сигару, выпуская к потолку идеальные колечки дыма. Его пальцы с массивными золотыми перстнями нетерпеливо отбивали ритм по крышке рояля.

— А вот и рекламный агент мистера Фуллертона! — воскликнул он, заметив наше появление. Голос у него был низкий и звучный, настоящий голос командира. — Входите, входите. Люблю пунктуальных людей.

Я подошел и протянул руку:

— Мистер Фриман, благодарю за возможность встретиться. Уильям Стерлинг. А это мой помощник, Патрик О’Мэлли.

О’Мэлли почтительно склонил голову.

Фриман крепко пожал мою руку, оценивающе осмотрел нас обоих и указал на два стула:

— Присаживайтесь. Надеюсь, вы принесли что-то более интересное, чем стандартное предложение: «Лестер Фриман рекомендует покупать шляпы в магазине Фуллертона!»

Сразу видно опытного человека, не первый раз сотрудничающего с финансистами.

— Поверьте, наше предложение далеко от стандартного, — улыбнулся я, доставая из портфеля папку с материалами. — Мы видим вашу роль гораздо шире обычного рекламного лица.

— Вот как? — Фриман выпустил еще одно идеальное кольцо дыма. — И что же это за роль?

— Вы мастер гармонии, — начал я, раскладывая перед ним эскизы. — Дирижер, который соединяет разрозненные инструменты в слаженное целое. Человек, создающий порядок из хаоса.

Я сделал паузу.

— Именно эту идею мы хотим использовать для нового универмага Фуллертона. Не простое «знаменитость рекомендует товар», а глубокая метафора: как дирижер создает музыкальную гармонию, так и новая концепция магазина создает гармонию покупательского опыта.

Фриман поднял бровь, его интерес явно пробудился.

— Продолжайте.

— Представьте себе полосу в «Saturday Evening Post», — я показал предварительный эскиз. — Вы в элегантном смокинге стоите в центре магазинного зала, как на подиуме перед оркестром. Одной рукой вы указываете на секцию мужской одежды, другой на женскую. Над вами заголовок: «Лестер Фриман: Великий композитор торговой симфонии».

Фриман взял эскиз, изучил его и хмыкнул:

— Неплохо. Но я слышал, что вы предложили нечто революционное мисс Ларсен и этому боксеру, как его?

— Честеру «Профессору» Рейну, — подсказал я.

— Да-да, ему. Так вот, я не хочу быть просто третьим в вашей коллекции знаменитостей, — он выпрямился, выпятив грудь. — Или я получаю что-то по-настоящему выдающееся, или никакой сделки.

Я осторожно кивнул:

— Разумеется. Поэтому я подготовил для вас особое предложение. Что, если универмаг «Фуллертон» станет спонсором вашего специального выступления? «Торговая симфония Лестера Фримана» — оригинальное произведение, созданное вами к открытию магазина.

Глаза Фримана блеснули.

— Специально написанное произведение? Это уже интереснее.

— Более того, — продолжил я, — мы предлагаем записать пластинку с этой композицией. Каждый покупатель, совершивший покупку свыше двадцати долларов в первую неделю после открытия, получит ее в подарок. Тысячи пластинок, тысячи новых поклонников вашего таланта.

Фриман откинулся на стуле, выпустил еще одно кольцо дыма и прищурился:

— А кто сказал, что я умею писать музыку, мистер Стерлинг? Я дирижер, а не композитор.

Я подготовился к этому вопросу.

— Но ведь вы делали аранжировки, не так ли? А это уже творчество. И, полагаю, у вас найдется талантливый помощник для записи нотной партитуры.

Фриман кивнул:

— Есть такой. Вы о нем наверняка слышали. Молодой парень, Дюк Эллингтон. Чертовски талантлив. — Он вдруг нахмурился. — Но все же мое условие пока не озвучено.

Ах да, знаменитое «необычное условие», о котором я говорил О’Мэлли. Я приготовился к любым эксцентричным требованиям.

— И каково ваше условие, мистер Фриман?

Дирижер затянулся сигарой и медленно выпустил дым.

— Я соглашусь только в том случае, если один из вас двоих сыграет со мной. Прямо сейчас. — Он указал на рояль. — Я должен убедиться, что имею дело с людьми, понимающими музыку. Не терплю работать с филистимлянами.

О’Мэлли бросил на меня обеспокоенный взгляд. Я сохранил невозмутимое выражение лица, хотя внутренне улыбнулся. Это даже проще, чем я ожидал.

— Что ж, справедливое условие, — кивнул я. — Я с удовольствием сыграю.

Фриман удивленно поднял брови:

— Вы играете на фортепиано, мистер финансист?

— В юности брал уроки, — скромно ответил я.

В прошлой жизни я играл достаточно хорошо. Семь лет частных уроков у русской учительницы с консерваторским образованием сделали свое дело. А настоящий Уильям Стерлинг, судя по найденным в его квартире нотам, тоже не чужд музыке. Удачное совпадение.

Я поднялся, снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула и подошел к роялю. Фриман отодвинулся, уступая мне место, в его глазах читалось скептическое любопытство.

Сев за инструмент, я на мгновение замер, положив пальцы на клавиши. Какую пьесу выбрать? Что-то слишком современное вызовет подозрения, что-то слишком сложное может не получиться…

Я начал с простого блюзового квадрата в фа-миноре, безопасный выбор для 1928 года. Правая рука вывела мелодическую линию, разбавленную синкопами, левая уверенно держала басовый рисунок.

После нескольких тактов я почувствовал, как напряжение отпускает, пальцы вспоминают годы тренировок.

Краем глаза я заметил, как О’Мэлли с облегчением откинулся на стуле. Фриман стоял рядом, его глаза чуть расширились, видимо, он не ожидал такого от «финансиста».

Я плавно перешел в нечто близкое к регтайму Джоплина, затем добавил элементы гарлемского страйда, стиля, который в этом 1928 году только набирал популярность. Мои пальцы двигались все увереннее, тело слегка покачивалось в такт музыке.

Перед заключительным аккордом я сделал неожиданную модуляцию и закончил джазовой вариацией на тему Шопена.

Студию накрыла тишина, затем Фриман медленно, с чувством зааплодировал.

— Черт возьми, Стерлинг, вы полны сюрпризов! — в его голосе звучало искреннее уважение. — Приличная техника и неплохое чувство джаза для человека с Уолл-стрит…

Я скромно улыбнулся:

— Музыка моя страсть еще со школьных лет.

— И где вы обучались? — поинтересовался Фриман, теперь уже по-настоящему заинтригованный.

— Частные уроки. Моим учителем был эмигрант из Европы с весьма эклектичным подходом.

Это было правдой, и для меня, и для Стерлинга, судя по найденным документам.

Фриман кивнул и внезапно улыбнулся с хитрым блеском в глазах.

— Впечатляет. Но позвольте испытать вас еще раз. — Он указал на рояль. — Сыграйте что-нибудь… неожиданное. Что-то, что покажет вашу истинную душу музыканта.

Я понял, что он проверяет меня по-настоящему. Руководствуясь внезапным импульсом, я снова сел за рояль. Пальцы на мгновение замерли над клавишами, пока в голове кружились мелодии из будущего.

Рискнуть? Я решился.

Начал с медленного, почти задумчивого вступления, несколько минорных аккордов, постепенно выстраивающих напряжение. Затем мелодия начала разворачиваться.

Лирическая, с легкой ностальгической грустью. Я играл композицию, которая в моем времени стала джазовым стандартом лишь в 1950-х. Мелодия, полная элегантности и скрытого чувства, с неожиданными гармоническими переходами, которые должны звучать новаторски для ушей 1928 года.

Осторожно глянув на Фримана, я увидел, как он застыл, прикрыв глаза и слегка покачиваясь в такт. Его лицо выражало смесь удивления и наслаждения. Я добавил несколько импровизационных пассажей, позволяя пьесе развиваться, но сохраняя ее узнаваемость.