Сосед будет сверху (СИ) - Левина Ксюша - Страница 42

Чтобы закончить образ, я плету Эмме две косички, пока она открывает очередную бутылку. Это странно и неожиданно, но рядом с ней я ощущаю такой подъем на душе, что я… да я, кажется, уже люблю просекко!

— Теперь куда? — спрашиваю я, размахивая бокалом, и пара капель падает на пол, а Феля тут же слизывает их.

Эмма достает связку ключей и ведет меня к вечно запертой двери, которую я считала кладовой.

Но-ни-хрена-ж-себе!

Да у меня челюсть отвисает, когда двери разъезжаются, и я понимаю, что жила в... десятой части квартиры? Ну, где-то так.

— Это что?

— Это моя половина, — скромно обзывает свои хоромы Эмма.

— А это… — Я оглядываюсь назад, откуда мы пришли.

— Это гостевая, мне так удобнее.

Ну конечно логично, что я не спала на кровати Эммы и не мылась в ее ванне! Правда, я об этом и подумать не могла. Только раз у меня мелькнула мысль, что гардероб у Робертовны хоть и большой по моим меркам, но для богатой модницы маловат.

— Когда Карлсон не продал мне квартиру сверху, я разобиделась, — пьяно поясняет Эмма и зовет меня кивком головы в свой дворец, — и купила три квартиры. Ту, где жила ты, эту и еще одну выше. В общем, в итоге я окружила его с трех сторон. — Она так мило хихикает, прикладываясь к бокалу. — Все это объединили в одну большую двухэтажную квартиру с оранжереей и выходом на смотровую и… вуаля! У меня нет крыши, но зато есть это.

Мы как раз выходим на красивую площадку. Вид тут скромнее (мне есть с чем сравнить, блин), зато отделка куда круче: пол обшит деревом, будто палуба корабля, повсюду стоят горшки с цветами, плетеные кресла и столики. Даже подвесные качели есть!

— Вау! — я не пытаюсь скрыть восторг. — А что у вас еще тут есть?

Я сама знаю, что глаза у меня горят. Потому что это и впрямь похоже на сказку про дворец и крестную фею.

— Сауна, спальня, еще одна гостевая, большой гардероб, моя, как я ее называю, обувная — святая святых! И… караоке.

— Кара... караоке? — не верю я своим ушам.

— Да, — торжественно кивает Эмма, а я мысленно потираю ладони.

— Ну вы же знаете. — Я поднимаю просекко, вроде как произнося тост с еще одной непочатой бутылкой в руках. — Что все всегда заканчивается в караоке?

Эмма громко хохочет, а спустя четверть часа мы уже поем «Тропикану-женщину» на два голоса. И мне реально легче. До утра мне почти хорошо.

Глава 21

Утром Робертовна обещает отвезти меня к деду. Она в черных очках, у нее страшное похмелье, а я помираю вместе с ней. За руль никто из нас, естественно, не садится. На место водителя Эмма вызывает незнакомого мужчину по имени Славушка — на вид ему под пятьдесят, но я тоже зову его так. Наверное, после вчерашнего: ночью он дважды привозил нам с Эммой горячительного для продолжения банкета.

О да, это был самый настоящий загул. Мы проторчали в караоке часа два. Потом Робертовна учила меня краситься, и я поражалась, как она дрожащими от вина руками рисует такие ровные линии у меня на глазах. Потом мы ели на террасе шаурму из круглосуточной доставки и заляпали в соусе пиджак Эммы от «Шанель». После смотрели сопливый фильм, и так и уснули — поперек кровати.

Утром еле ожили, умылись, выпили по чашке кофе и в путь. Робертовна до сих пор одета в футболку деда с «AC/DC» и мои джинсы, а я в какой-то пышной шифоновой юбке и белой майке. Выглядим обе, будто кутили всю ночь по клубам.

Кстати, на площадке перед тем, как мы уехали, Эмма нашла записку под кодовым названием «Что за дела?» — явно от Дантеса. А охрана передала, что по камерам видели, как среди ночи какой-то парень колотил в дверь не меньше получаса. Только у него не было шансов. Мы так громко орали песни в караоке, что я всерьез подумала, как бы соседи не вызвали полицию. Но потом вспомнила: вот счастье-то, что наш единственный сосед — Дантес.

Когда машина заезжает и останавливается в старом дворе с разбитым асфальтом и ржавыми качелями, я подхватываю вещи, а Робертовна берет мой рюкзак, и мы вдвоем плетемся к деду. Я открываю дверь подъезда и морщусь: да уж, с парадной элитной новостройки не сравнить, но чем богаты. Эмма смотрит на это с тоской.

— Он все еще тут, — шепчет она, убрав очки на голову.

То, что мы идем вместе, как-то не обсуждалось. Не знаю зачем, но это происходит. Наверное, ей нужно?

Мы поднимаемся в обшарпанном лифте, который скрипит так, что аж уши режет. Эмма с грустной улыбкой оглядывается по сторонам, подходит к панели с сожженными кнопками.

— Э+А, — читает вслух, найдя инициалы среди сотен других надписей-артефактов.

Я видела их и раньше, они крупнее остальных. Только никогда не думала, что это связанно с дедом.

— Это ваши?

— Нет, — Робертовна машет головой, — но мы шутили, что наши. Это были Эдик и Алена: она жила тут этажом выше, а он — в соседнем подъезде. Они поженились и съехали еще в те времена.

— А вы не оставили никаких надписей? — отчего-то удивляюсь я, будто этого быть не может. — Совсем ничего?

— О, отчего же! — Эмма звонко смеется, выдыхает и с улыбкой, которая делает лицо моложе, жмет на кнопку остановки лифта.

Ее движения кажутся слишком уверенными, будто она делала так сотни раз. Робертовна встает на носочки, футболка спадает с одного плеча, и я могу представить, что на этих руках, шее была когда-то гладкая кожа молодой девочки. Эмма тянется к решетке вентиляции и старой коробочке от радиоприемника, который никогда не работал. А может, это и не радиоприемник вовсе, он даже не подключен ни к чему, но она смело отщелкивает крышку.

— Боже мой, там что-то есть? И никто не украл?

— Кому это нужно? — хихикает Эмма, шарясь внутри пыльной коробки без внутренностей. — Странно, что лифт за сорок лет ни разу не ремонтировали. Я думала, это делают чаще.

— Ремонтировали, — вздыхаю в ответ. — Новый линолеум вот стелили. Ну так что там? Что-то есть?

Эмма хмурится, вытряхивает из коробки только пыль и старый советский рубль. А затем улыбается.

— А вот и оно, — Робертовна крутит в руках монету. — Тут еще записка была, но он, видимо, ее забрал.

В глазах Эммы мелькает что-то, что я не могу опознать, но похоже на грусть.

— А рубль что значит?

— Ничего особенного. Мы как-то гуляли, и он его нашел. — Робертовна переводит дух и снова запускает лифт. — Сказал, что на этот рубль может купить счастье, а я сказала, что не верю. Тогда он рассмеялся и объяснил.

Лифт останавливается.

— Мне нужно было быть дома к полуночи, иначе отец устраивал скандал. Если добираться на трамвае, то выходить приходилось в одиннадцать, иначе мы не успевали на последний. Или такси за рубль — тогда могли задержаться до половины двенадцатого, — Эмма мечтательно улыбается, будто вспоминает что-то очень личное. — У нас всегда был с собой этот рубль. В последний раз, когда я была тут, оставила свой в лифте. И вот... это он.

Уже перед квартирой она прячет монетку в карман джинсов, а я стучу в дверь.

— Сова, открывай, медведь пришел, — всегда так говорю, чтобы дед открыл, фразой из детского мультика.

Эмма смеется — я ей подмигиваю. Слышу шаги, ор дедова рыжего жирного кота, щелчки замка.

— Кот? Шерлок? — хмурится Эмма.

— Нет, Шерлок умер. Это Ватсон, — отвечает уже дед.

Он стоит на пороге, сейчас чертовски похожий манерой на Дантеса — как тогда, в нашу первую встречу с соседом. Без футболки, в одних только старых джинсах с пятнами от машинного масла. Волосы распущены и явно не расчесаны, но выглядят хорошо. Он — моя рок-звезда!

Я случайно оглядываюсь на Эмму, и мне хочется провалиться сквозь землю, потому что в ее глазах просыпаются мучительная нежность и, кажется, обожание. Она его и правда будто бы именно обожает. Это какая-то иная форма любви, да еще с сорокалетней выдержкой.

Дед смотрит на Эмму долгим внимательным взглядом. Почти холодным, но я знаю, что за ним спрятана высшая форма небезразличия. Злобного и слегка агрессивного. Деду плевать на всех, он не умеет испытывать к посторонним какие-либо эмоции. Злится — вот так, до мороза по коже — он только на горячо любимых.