Разве мы не можем быть подругами - Брайс Денни С. - Страница 2

– Ну-ну, как скажешь, – бурчит Джорджиана. – Я бы не шутила с Глорией Стайнем, Элла. Она представляет новое поколение. Тебе не помешало бы появиться на страницах журнала, который читает молодежь.

Я знаю, что она не отступит, но и сама сдаваться не собираюсь.

– Журнал, может быть, долго и не продержится. – Джорджиана бросает на меня взгляд через плечо. – Норман на это намекнул. Но вот твои слова о Мэрилин людям точно запомнятся.

– Когда это ты говорила с Норманом?

– На днях. Он услышал про статью и упомянул ее в разговоре.

Норман Гранц работал моим менеджером несколько десятков лет. Сейчас он живет в Швейцарии, но по-прежнему за мной приглядывает.

– Значит, мне надо придумать, что бы такое сказать.

Джорджиана закатывает глаза:

– Ну не упрямься, Элла.

– Ничего не могу с собой поделать.

Я смотрю, как она открывает раздвижную дверь и заходит в дом, а потом вспоминаю Мэрилин и наше с ней знакомство. Хорошие моменты и не очень.

Представьте, что вы участвуете в гонке, несетесь в «Ягуаре» по трассе Ле-Мана, соревнуясь в Гран-при по скорости и выносливости. Чтобы прийти к финишу первым, вы бесстрашно лавируете, разгоняетесь на поворотах, до упора выжимаете газ на прямых участках. На такой скорости прошлому вас не догнать. Вы мчитесь вперед, потому что знаете: остановиться – значит проиграть.

Я не останавливаюсь. Мэрилин тоже не желала останавливаться. Как и я, она хотела оставить прошлое за спиной, а боль – в зеркале заднего вида. Как и я, она хотела отогнать воспоминания о потерянных матерях, злых отчимах, сиротских приютах и ранних замужествах, распавшихся так быстро, что воспоминания о них похожи на сон.

Я никогда не хотела вспоминать прошлое. Это нелегко – отпустить столь большую часть себя. На момент встречи с Мэрилин я находилась где-то между прошлым и будущим. Я была королевой джаза, она – королевой большого экрана. Но на публике мы, как и все знаменитости, были совсем другими людьми, чем за закрытыми дверями.

Казалось бы, мы должны были повстречаться там же, где и остальные сливки Голливуда и шоу-бизнеса, – в ночном клубе или на церемонии награждения, в каком-нибудь задымленном уголке, где можно расслабиться.

Но нас не привлекали такие места. Нет, мы познакомились не случайно и не ради внимания журналистов. Нас свела песня.

Поначалу отношения между нами складывались не очень-то гладко. По крайней мере, для меня. Я была занята тем, что тосковала по давно прошедшей любви и пыталась компенсировать свои неудачи бесконечными живыми выступлениями и студийными записями. Однако Мэрилин каким-то образом удалось подобраться ближе. Ко мне нелегко втереться в доверие. Но эта девочка… Упорство могло бы стать ее вторым именем. Клянусь, другой такой не было. Она напоминала мне меня. А я ей, наверное, напоминала ее. Пока все не покатилось по наклонной.

Раздается звонок. Джорджиана открывает раздвижную дверь:

– Журналистка приехала. Мне остаться?

Я сую руку в карман юбки и достаю упаковку жвачки.

– Нет, все будет нормально. Я знаю, что сказать. Пригласи ее в дом. Я готова настолько, насколько это возможно.

1952 год

– Чем ты занимаешься, Элла?

Джорджиана стоит в дверях моей ванной комнаты и задает вопрос, на который я вот-вот отвечу. Но после вчерашней ночи мне трудно держать себя в руках. Мою уставшую голову переполняют эмоции, серьезные размышления, переживания о ее чувствах, о моих чувствах, о моем муже. Мне нужно сосредоточиться.

Или, может быть, мне нужно перестать себя накручивать и просто дать ответ.

– Я занимаюсь именно тем, что ты видишь, – сижу перед туалетным столиком и наношу макияж.

Судя по кислому выражению лица Джорджианы (она выглядит так, будто между зубов у нее застрял кусочек арахиса), мой ответ прозвучал чересчур грубо, так что я извиняюсь:

– Прости. Прости. Дай мне пару минут.

Джорджиана машет в воздухе стопкой писем:

– Уже полдень, тебе нужно ответить на письма, а через два часа у тебя встреча с модельершей на Манхэттене. Ты же не забыла про новый гардероб? В Европу нельзя ехать в лохмотьях.

Я смотрю на ее отражение в трельяжном зеркале. Джорджиана одета в модный темно-синий костюм от Chanel, волосы у нее коротко подстрижены «под пуделя», а крупные жемчужные клипсы служат эффектным завершающим штрихом. Джорджиана всегда выглядит безупречно. А мысли ее занимают совсем другие проблемы, чем у меня.

Она заходит в ванную, внимательно глядя по сторонам, будто надеется что-то найти.

– Ты начнешь собираться или так и будешь смотреть на себя в зеркало?

– Может, и буду, – обиженно говорю я. Мне не нужно ни готовиться к выступлению, ни спешить на запись. Я была бы не против просидеть весь день в розовом халате и с розовыми бигуди в волосах. От усталости мне даже двигаться неохота.

Вчера поздно ночью я вернулась из Калифорнии после четвертых американских гастролей «Джаза в филармонии»[4]. Долгий перелет, спор с моим мужем Рэем и бессонная ночь меня вымотали. Джорджиана зря рассчитывала, что к полудню я буду бодра и полна энергии.

Я прожигаю кузину взглядом:

– Почему ты вечно ко мне врываешься? Донимаешь. Мне это не нравится.

– Я ассистентка. Донимать тебя – моя работа. На самом деле ты не возражаешь, – говорит она. – Я врываюсь к тебе уже двадцать лет.

– И все же я имею право на личные границы, Джорджиана.

– Как и все мы, – протяжно отвечает она, по-прежнему пристально разглядывая ванную комнату, будто видит ее впервые.

В прошлом году я переоформила интерьер ванной после очередного разрыва с мужем. Мысленно я пытаюсь подсчитать эти разрывы. Кажется, в последнее время они происходят по два раза в месяц.

Пока я погружена в размышления, Джорджиана подходит к запасному табурету, который я держу в ванной для Рэя (или, скорее, держала для Рэя). Она прищуривается, глядя на душевую кабину, и задумчиво наклоняет голову.

Вдруг я понимаю, в чем дело.

– Рэй не прячется за розовой шторкой, Джорджиана. Можешь не искать, – говорю я непринужденным тоном. Моя злость никогда не слышна в моем голосе. Раньше я думала, что с возрастом это пройдет. Но за долгие годы спокойный тон не раз мне пригождался, и теперь, в тридцать пять, я не готова с ним расстаться.

Нависнув надо мной, Джорджиана чуть приседает – будто хочет меня обнять. Наверное, заметила, что я в расстроенных чувствах.

– Что это за помада? – Она протягивает руку, и я передаю ей тюбик Revlon оттенка «красный ворон». – Спасибо. – Джорджиана красит губы. – Как я выгляжу?

– Как я, только понарядней. И стройней.

– Элла, прошу. Не начинай. Сегодня такой чудесный день, не надо его портить.

– Все нормально. Я просто широка в кости, но зато знаменита. Так ведь написали в журнале Jet[5], в той статье с ужасным названием «Знаменитые толстушки», да? Все делают вид, будто оказаться в этом списке было большой честью. Верно?

Джорджиана садится на табурет Рэя.

– Давай не будем снова обсуждать ту статью.

Я захлопываю пудреницу.

– Почему журналисты вечно выбирают самые нудные темы?

Джорджиана громко вздыхает и кладет письма себе на колени.

После долгой паузы я решаю сменить тему:

– Мне нравится твоя прическа. Очень симпатично.

Она пожимает плечами:

– Не пытайся меня задобрить. Тебе все равно нужно поторапливаться. – Она собирает письма в стопку. – Ты хорошо себя чувствуешь? Я слышала вашу с Рэем ругань с другого конца дома.

Боже праведный! Мы правда так раскричались? Комнаты Джорджианы расположены далеко от моих. Мой тюдоровский особняк, как называет его Рэй, – самый что ни на есть тюдоровский из всех, с остроконечными крышами, каменной кладкой и облицованный кирпичом. В нем много просторных комнат и длинных коридоров. Я хотела, чтобы в моем доме было место и для близких, и для дальних родственников. Не только для Джорджианы, маминой сестры Вирджинии Уильямс и, конечно, моего приемного сына Рэя-младшего, но также и для многочисленных заглядывающих в гости кузенов, дядюшек и тетушек. Мне хотелось, чтобы все, кого я люблю, могли уместиться под одной большой крышей.