Я не прощаюсь - Ган Хан - Страница 5

Мне нужно было спросить в регистратуре номер палаты Инсон, но передо мной стояли озлобленные родители с ребёнком четырёх-пяти лет с забинтованной рукой, который плакал и прижимался к ним. Я решила повременить и посередине вестибюля полусидя выглядывала на улицу через вращающуюся дверь. Ещё даже не было двенадцати, но улицу словно уже покрыли сумерки. Под мрачным небом, вот-вот готовым разрыдаться снегом, бетонные здания через дорогу скрючились от холода и влаги.

Надо где-то снять деньги. Я направилась к банкомату на другом конце вестибюля. А зачем, интересно, Инсон попросила меня взять удостоверение? Вдруг ей провели какую-то сложную операцию и нужно оплатить счета? У неё ведь ни родителей, ни братьев, ни сестёр, никого.

Инсон.

Меня позвали внутрь палаты, там было шесть коек, она лежала на самой дальней. Когда я вошла, она нервно вглядывалась в входную дверь позади меня. Она ждала не меня. Может, ей нужен врач? Но не успела я об этом подумать, как она словно воспряла духом, заметив меня. Её сами по себе большие глаза распахнулись ещё шире и заблестели – и так же резко сузились в форме полумесяца, покрывшись мелкими морщинами.

– Ты пришла, – сказала Инсон.

– Что случилось? – спросила я, встав подле изголовья койки.

Из-под её широкой больничной рубашки остро выпирали тощие ключицы. Лицо её за год сильно исхудало, хотя, может, так казалось из-за отёков.

– Электропилой промахнулась, – выдавила шёпотом из себя Инсон, словно ей отрезало не пальцы, а шею.

– Когда?

– Позавчера утром.

– Хочешь посмотреть? – спросила она, вытянув свою руку.

Я ошиблась, подумав, что у неё вся ладонь была обёрнута бинтом. Верхние фаланги указательного и среднего пальцев торчали из-под повязки. Судя по свежим следам операции – перемежавшихся бордовых и розоватых оттенков крови – они совсем недавно ещё кровоточили.

Мои глаза невольно дёрнулись.

– Ты, наверное, впервые такое видишь, да?

Не сумев сыскать подходящие слова, я перевела на неё свой пустой взгляд.

– Для меня это тоже впервой.

Лицо Инсон украшала вялая, бесцветная улыбка. Скорее всего, из-за большой потери крови. И шептала она, вероятно, из-за боли от вибраций голоса.

– Мне сначала показалось, что это просто глубокий порез.

Я наклонилась к ней поближе, чтобы лучше слышать. Моих ноздрей слегка коснулся запах крови.

– Но потом боль стала только сильнее. Я еле сняла с рук разорванные перчатки, а две мои фаланги остались внутри.

Я вглядывалась в движения её губ, чтобы лучше понимать, что она говорит. Они были настолько бледными, что отдавали фиолетовым оттенком.

– И вот тогда из моих пальцев полилась кровь. Я сразу же подумала, что мне нужно остановить кровотечение, но что было дальше – не помню.

На лице Инсон было написано чувство вины.

– Я ведь знала, что с электронным оборудованием перчатки нельзя надевать, как бы холодно ни было. Я сама виновата.

Инсон обернулась на скрип открывающейся двери. По её лицу, резко расплывшемуся от облегчения, я сразу поняла, что это был тот человек, которого она ждала. Женщина лет шестидесяти с короткими волосами и коричневым фартуком направилась в нашу сторону.

– Это моя подруга, – представила меня Инсон, не повышая голоса.

– Эта медсестра присматривает за мной. У них две смены, она работает днём.

Медсестра коротко и тихо рассмеялась и поздоровалась со мной. Тщательно обработав руки антисептиком с запахом алкоголя из помпового дозатора, она взяла с прикроватного столика алюминиевую коробку и положила на колени.

– Мне, на самом деле, очень повезло, сын одной бабушки с нашего района, с которой мы близко общались, подвёз меня до больницы. Ему нужно было туда по делам, – сказала Инсон и остановилась, пока медсестра открывала коробку. Оттуда она достала две разные иглы, медицинский спирт, пластиковую баночку, прикрытую стерилизованной ваткой, и пинцет.

– Вообще, он занимается крупногабаритной доставкой, а бабушка его хотела по пути заехать ко мне и дать коробку мандаринов. Они заметили, что свет в мастерской горел, поэтому посчитали странным, что никто не выходит, и решили зайти проверить – а там лежала я без сознания. Было очень много крови, так что сначала они остановили кровотечение, а потом загрузили меня назад в грузовой отсек и спешно довезли до больницы Чеджу. Мои перчатки с фалангами бабушка взяла с собой. На Чеджудо не оказалось врачей-хирургов, занимающихся такого рода операциями, поэтому мы взяли первый же рейс в…

Инсон снова приостановилась – медсестра обработала иголку спиртом, поднесла к её указательному пальцу Инсон и без промедления воткнула. Губы и руки Инсон параллельно дёрнулись. Взяв вторую иголку и протерев её ваткой со спиртом, она так же проколола её средний палец, оставив на нём ранку. Медсестра снова дезинфицировала обе иголки и положила их обратно в коробку, тогда губы Инсон снова разъединились:

– Говорят, операция прошла без проблем.

Она продолжала говорить шёпотом, но между слогами проскальзывал её голос, словно ей стало труднее терпеть боль.

– Теперь самое главное, чтобы кровь не застаивалась.

Я чувствовала, как Инсон выдавливает из себя шёпот, поэтому голос ведущей новостей, доносящийся из подвешенного над входом телевизора, начинал действовать на нервы.

– Нельзя, чтобы там, где перешито, засыхала кровь. Поэтому они мне говорят, лучше не останавливать ток крови и чувствовать боль. В противном случае нервные окончания верхушек пальцев отомрут.

Не задумываясь, я задала ей встречный вопрос:

– А что будет, если отомрут нервы?..

Лицо Инсон покраснело, как у ребёнка, и мы чуть было обе не засмеялись.

– Ну, тогда пришитая часть просто сгниёт.

Я, всё так же в шоковом состоянии, смотрела ей в глаза, которые словно договаривали за неё: «Разве не очевидно?»

– Поэтому мы каждые три минуты проводим вот такую процедуру. Уже часов двадцать медсёстры мучаются.

– Каждые три минуты? – спросила я, словно попугай, способный только повторять за другими.

– А как ты тогда спишь?

– Я просто лежу, немного дремлю в перерывах между визитами медсестёр.

– И как долго ты ещё так будешь?

– Где-то недели три.

Я разглядывала её ещё более разбухшие посиневшие пальцы, по которым текла кровь, но в какой-то момент не выдержала и подняла голову, столкнувшись взглядами с Инсон.

– Жуть, да?

– Да нет, – ответила я.

– Даже мне кажется, что жуть.

– Не так страшно вроде, – соврала я во второй раз.

– Кёнха, честно говоря, я устала.

Она не врала.

– Врачи уверены, что я не сдамся. Тем более что без указательного пальца правой руки жить трудновато.

Под поникшими глазами Инсон блестели мешки.

– Но если бы я действительно не хотела с этим мучаться, я бы могла ещё в больнице на Чеджудо просто попросить зашить раны и ничего не пришивать.

На что я покачала головой и ответила:

– Ты ведь работаешь с камерой, так что эти пальцы тебе ещё как пригодятся – хотя бы чтобы нажимать на кнопку записи.

– Ты права. Тем более врач говорит, что распространены случаи, когда люди всю жизнь страдают от боли в пальцах, так что лучше всё же пришить их обратно.

В тот момент я поняла, что Инсон действительно не хотелось мучаться со всем этим. Наверное, она задумывалась об этом каждые эти три минуты, когда ей прокалывали пальцы. Почему она и поинтересовалась у врачей – что будет, если отказаться от всей процедуры? Фантомная боль – боль от несуществующей конечности. Может, она и не сравнится с мучениями Инсон сейчас, но отказавшись от этой процедуры, она обречёт себя на вечную муку, от которой не сможет избавиться.

– Три недели – это ведь очень много… – пробормотала я, не задумываясь о том, каково Инсон это слышать.

– И за содержание в больнице платить тоже, наверное, очень много.

– Да, страховка такое не покрывает. Поэтому люди чаще всего просто приводят родственников и просят их ухаживать вместо врачей. Неудобно, конечно, но ничего не поделаешь – денег жалко.