Оленья кавалерия. Очерки о русских первопроходцах - Волынец Алексей Николаевич - Страница 2

Трагической, точнее трагикомической оказалась и судьба первого коменданта первого русского «городка» за Уралом. Профессия первопроходца была очень опасной – погибнуть в бою, умереть от голода или от разгула стихии было делом обычным. Но вот первый комендант первого острога за Уралом погиб так, что уже тогда прославился на всю московскую Русь – его загрыз собственный кот!

Нижегородский сын боярский Рюма Языков командовал несколькими десятками «казанских стрельцов», оставленными отрядом князя Семена Болховского в качестве гарнизона Верхтагильского городка. Как пишет летопись: «А воевода в нём был с Москвы Рюма Языков. И был у тово воеводы с собою привезён казанской кот большой. И всё де ево подле себя держал Рюма. И тот кот спящему ему горло преяде и до смерти заяде в том городке…»

«Котом казанским» тогда на Руси называли особую породу бойцовых камышовых котов, которую действительно вывели в Казанском ханстве. Считается, что эта порода до нашего времени не сохранилась – знаменитые сибирские кошки предположительно дальние, помельчавшие потомки «кота казанского».

Камышовый кот запросто рвёт кур, человеку с ним справиться трудно – так что загрызть спящего такой «котик» вполне может. Одним словом, перефразируя стихи Пушкина про нижегородского сына боярского Рюму Языкова, одного из первых государственных первопроходцев, можно сказать так:

И холод и сеча ему ничего…

Но примешь ты смерть от кота своего.

Золотоордынские дети

Рюма Языков был потомком старинного золотоордынского рода – его предок, мурза Енгулей Язык, принял крещение и перешел на службу ещё к Дмитрию Донскому. В эпоху Ивана Грозного «дети боярские» Языковы жили в Нижнем Новгороде и участвовали в покорении Казанского ханства.

Писцовая книга города Казани за 1565–1568 голды указывает, что «направо з Болшие улицы в переулок к Кабацким воротам…» седьмым по счёту стоит «двор сотника стрелецкого Рюмы Языкова». Именно с этого двора Рюма (это, кстати, не имя, а повторявшееся в его роду прозвище, что-то типа однокоренного «угрюмый») и выехал на восток, за Урал, с первым отрядом русского регулярного войска, отправленного на помощь Ермаку в Сибирь… Вероятно, отсюда же он увёз с собой и рокового «кота казанского».

Кот загрыз Рюму в 1586 году, уже в царствование Фёдора I, сына Ивана Грозного. Можно лишь гадать, что думали и говорили в Кремле, когда читали донесение, пришедшее с той стороны Уральских гор: «В городе Верхтагиле воевода Рюма Языков заеден казанским котом, которой был при нём несколько лет безотлучно…»

«Заеденный котом» Рюма явно был не первой молодости, то есть имел детей. Многочисленный род дворян Языковых в XVII–XIX веках хорошо известен в русской истории, вплоть до генералов эпохи наполеоновских войн и близкой подруги Гоголя. Жаль, Николай Васильевич не знал историю с «котом казанским», мог бы обогатить русскую литературу колоритным сюжетом.

Но нам сейчас куда интереснее иной сюжет, связанный с Рюмой Языковым, русским потомком ордынского мурзы. Одна из ярчайших деталей эпохи русских первопроходцев – это широкое участие в их отрядах… нерусских.

Спустя всего поколение после Ермака в войсках Красноярского острога во всех боях и походах 30–40 % оставляют «подгородние татары», племена «аринцев», «ястынцев» и «качинцев». Первые два это кеты, а третьи – хакасы. Также, например, уже в начале XVIII века в воюющих с чукчами русских отрядах от трети до большинства постоянно составляли якуты, юкагиры, коряки…

И такое положение характерно для всех географических районов и временных отрезков сибирской эпопеи. Умелое привлечение местных союзников – еще одна причина феноменального успеха первопроходцев. И начался этот процесс почти сразу: когда в 1618 году под стены Москвы в последний раз явилось большое польское войско, то при защите русской столицы отличился «касимовский царь Арслан», потомок Чингисхана и внук последнего сибирского хана Кучума.

Ссылка в сибирские казаки

Но на «сибирской службе» русских царей отличились не только аборигены. Например, в 1684 году на Енисее среди 43 «детей боярских» как минимум 15 (свыше трети!) имеют «польское» происхождение. Они не столько поляки, сколько «литвины», как в XVII веке в Сибири именовали всех пленных из Речи Посполитой, в основном с территории современных Белоруссии и Украины. Такие военнопленные, оказавшись за много тысяч вёрст к востоку, начинали вполне верой и правдой служить русскому царю.

Многие оседали в сибирских острогах, заводили семьи, и их потомки становились уже вполне русскими «детьми боярскими» и «служилыми казаками». Например, Иван Козыревский, первооткрыватель Курил и основатель первого православного монастыря на Камчатке, был внуком такого пленника «польской породы» (тоже реальный термин той эпохи).

Более того, в сибирских острогах XVII века на русской службе замечен даже француз. В документах тех лет он именуется «Савва Француженин». В Москву этот франкоязычный выходец из Брабанта попал около 1610 года в качестве дипкурьера от Морица Оранского, лучшего западноевропейского полководца той эпохи. В самый разгар Смуты «француженин» по неизвестным нам причинам задержался на Руси, а в 1615 году, опять же по неизвестным причинам, был сослан в Сибирь.

Ссылка его оказалась выгодной для государства – «француженин» был опытным командиром, к тому же грамотным (но все челобитные из Сибири в Москву писал исключительно по-французски). Поэтому в Тобольске его записали в «дети боярские» и положили приличное жалованье – 17 рублей в год, в 3 раза больше обычного оклада рядового «служилого казака».

Впрочем, большинство ссыльных составляли русские – и первыми из них еще в 1597 году стали жители Углича, обвиненные по делу об убийстве царевича Дмитрия и сосланные за Урал строить Пелымский острог. В зауральскую ссылку они шли уже по новой «барабинской» или «сибирской» дороге – первой в русской истории специально спроектированной и построенной трассе, которая соединяла бассейн Волги с притоками Иртыша и была в три раза короче прежнего пути, по которому за Урал шёл Ермак. Как видим, с самого начала эпопеи первопроходцев государство не забывало и вопросы логистики…

Ссыльные по делу царевича Дмитрия открыли историю каторжного освоения Сибири. Впрочем, до XVIII столетия каторга за Уралом обычно заменялась «пешей казачьей службой» – целый век все самые пассионарные элементы, участники «соляных», «медных» и пугачёвских бунтов, целенаправленно закачивались государством за Урал, где «русский фронтир» находил полезное применение их буйному нраву.

Русская мечта и воеводы без жалованья

«Профессия» первопроходца была смертельно опасной, большинство гибло, но примеры личного успеха манили на восток всё новых и новых «охочих людей». Иван «сын Мерькурьев» по кличке Рубец – первый русский, о котором документально известно, что он в 1662 году побывал на Камчатке. Его личная доля в меховой добыче, привезенной с ещё неведомого полуострова, на таможне в Якутске была оценена в 1050 рублей – стоимость сотни хороших домов в Москве того времени! Современники обоснованно подозревали, что ещё больше камчатских мехов Иван Рубец утаил, дабы не платить лишнюю пошлину. Первопроходец по кличке Рубец умер от старости в родном Тобольске в своей постели богатым человеком – и такие манящие примеры в ту эпоху были не единичны…

При этом первые сибирские воеводы XVII века не получали жалованья. Все находившиеся под их началом «служилые люди» получали его деньгами и хлебом. Сами же начальники были как в том анекдоте: «Выдали пистолет – крутись, как хочешь». Но государство ещё и строго запрещало сибирским воеводам заниматься коммерцией и торговлей!

Понятно, что в сибирских далях эти государственные требования нарушались – воеводы и приторговывали втихую, и нередко пускались во все тяжкие. Обычным источником воеводских доходов была коррупция и перегибы при сборе «ясака», налога мехами. Но в любом случае воеводская коммерция была абсолютно незаконна, а превышение налогов имело пределы, ибо вело к жалобам и бунтам «ясачных инородцев», что прерывало стабильный сбор меховой дани и считалось самым тяжким грехом в воеводской службе.