Восьмая наложница (СИ) - Буланова Юлия - Страница 1

Бывают ли счастливые семьи? Этот вопрос интересовал меня давно.

Знаю, что есть те, кто старательно изображают счастье на публику.

Есть те, кто готов уничтожить тех членов семьи, кто портит тщательно выстроенный фасад внешнего благополучия. Ведь для них то, что скажут какие-то абстрактные люди, гораздо важнее их детей.

В детстве мне казалось, что я живу в очень странной, заколдованной семье, где абсолютно всё не так, как должно быть. Потому, что взрослые требовали от меня невозможных вещей, но считали то нормальным. Я одновременно должна была всегда говорить правду, но на вопрос: «пьёт ли папа?» — искренне отвечать: «нет». Отвечать так, чтобы никто не усомнился в правдивости мои слов. Но лгать при этом было нельзя.

Казалось бы, сам собой напрашивался вывод: врать чужим можно, а родным — нет. Но бабушки были родными, а говорить им правду про папу всё равно оказалось нельзя.

Папа пил много и часто. И мог прилечь отдохнуть в палисаднике — прямо среди пионов соседки тети Светы. По пьяни справлял нужду там, где находился в данный момент, а не в местах для это предназначенных. Но всего этого, как бы, не было. Нам нельзя было обсуждать данные события не только с чужими, но даже между собой.

Мне иногда казалось, что кроме меня этого никто не замечает. Словно злое волшебство отводит им глаза. Как будто что я могу видеть подобные вещи — делает меня какой-то неправильной.

Ещё в моей семье не было правил, как в детском садике или школе. Предугадать за что тебя накажут в этот раз не представлялось возможным. Это определялось настроением отца.

Часто папа, если приходил домой недостаточно пьяным, чтобы упасть где-нибудь и сразу уснуть, начинал нас бить, гордо называя данное действо воспитанием. Сколько я себя помню, братьев он воспитывал ремнём, чтобы они стали «настоящими мужиками», а меня и сестёр, чтобы мы не стали проститутками. При этом, надо было не просто говорить всем, что папа очень хороший и нас любит, а ещё и так думать.

Тщательно скрывать синяки. Если же следы «воспитания» появлялись на лице, где их невозможно спрятать, следовало активно убеждать всех, что это — следствие падения.

Меня все считали очень глупой и неуклюжей. Потому что слишком часто повторяться в объяснения было нельзя. Изобретая всё новые и новые оправдания, я всё чаще выставляла себя идиоткой.

Еды дома особо не водилось. Но если знакомые или родственники угощали чем-то вкусным, обязательно нужно было отказываться, говоря, что не хочешь. А в магазинах следовала разыгрывать театрализованное представление, когда мама на кассе спрашивала, хотим ли мы конфету, надо было отказываться, говоря, что мы такое не едим, не любим или, что дома такого добра выше крыши.

Со временем я поняла: от меня требуется говорить не правду, а то, что взрослые хотят услышать. Мне лишь нужно угадать, что не вызовет недовольства.

Из пять детей Виктора и Елены Васильевых я была старшей и самой любимой. По мнению тех, кто не знал, как мы живём.

Мама учила меня стирать вручную вещи отца после его лежания в грязи или похода в туалет, если он не пожелал перед этим снять штаны, взращивая во мне хозяйственность. Учила убирать, готовить и, конечно же, ухаживать за младшими, которые должны были выходить на улицу в чистых и выглаженных вещах. Все, чем она не желала заниматься, приходилось делать мне. И, конечно, мама делала то из любви ко мне. А как иначе? Ведь, если не научить меня всему, кому я тогда нужна буду? Замуж не выйду, опозорив этим самым всю семью.

А папа любил находить во мне сходство с моей тётей — старшей сестрой мамы, в которую он был когда-то влюблен. Любовь эта превратилась в жгучую ненависть после того, как «меркантильная тварь» выскочила замуж за молодого бухгалтера и уехала с ним из нашего захолустья — покорять столицу. Несмотря на проклятия и прогнозы бывшего кавалера о том, что Верка ещё приползёт к нему на коленях, в большом городе девушка с мужем прижились. Не сказать, чтобы разбогатели, но квартиру купили и сейчас растят сына. В родные края приезжают крайне редко. Мне кажется, чтобы не сталкиваться с моими родителями. В чём-то я их понимаю. Стоит лишь вспомнить, как это было.

После вероломного отказа возлюбленной двадцатилетний Витя Васильев начал заливать горе водкой. А мама моя, в ту пору ещё шестнадцатилетняя девчонка, начала бегать за ним, дабы послушать нытьё начинающего алкоголика о том, как его предала гадина-Верка. Чего там было больше: искреннего сочувствия или злости к более удачливой сестре, которая обзавелась сразу двумя поклонниками, желающими жениться, я не знаю.Наверное, всего понемногу. Но хотя бы одного она твердо решила отбить.

Периодически страдалец заводил свою шарманку о том, что жизнь ему больше не мила и он прямо сейчас пойдёт под поезд бросаться. Ближайшая, кстати, железнодорожная станция от нас была в шестидесяти километрах. Шёл бы он до неё дня три, как минимум. А за такое время Витечка, обязательно, протрезвел бы и передумал. Это понимали все, кроме Леночки Швабриной, самоотверженно утешающей бывшего своей старшей сестры.

Мама моя — женщина не слишком умная. Была бы умной — не связалась бы с таким экземпляром. Но хитромудрая, как говорила тётя Лида — двоюродная сестра моей бабушки. Потому как, она всегда умела придумать, способ получить желаемое.

А возжелала мамочка в ту пору пожалеть, спасти, обогреть и исцелить своей любовью Витечку Васильева. И дожалелась до того, что он по пьяни к ней под юбку залез. Говорят, так рада была, что с первого раза залетела и теперь замуж пойдёт. На целых четыре года раньше, чем сестра. Месяц птичкой порхала.

Дед мой, как об этом узнал, хотел было заявление писать, но родня будущая отговорила. Мол, раз сделали ребёнка — пусть женятся. Иначе же позора не оберёмся. Соседи пальцем показывать будут и на работе обсуждать, что дочка малолетняя им в подоле принесла, а дед семью разрушил. Надавили, что, если молодой папаша в тюрьму отправится, некому будет о Лене и будущей ляльке позаботиться. А раз свадьбу сыграем, как положено, то всё станет правильно и хорошо.

Ну, не аборт же в такой ситуации делать⁈ Нельзя — грех. Дале шли сомнительные рассказы про заек с лужайками и любовь до гроба. И дед поплыл. Даже денег на свадебные гуляния дал.

Про то, что дети тех, кто на водку налегает, часто, не очень здоровыми рождаются, никто думать не хотел. Это же где-то там, у кого-то другого. А у их кровиночки здоровая деточка будет.

Папа мой жениться желанием не горел, но в тюрьму ему хотелось ещё меньше. Поэтому он из двух зол выбрал Леночку. И, по слухам, поначалу даже, воодушевился семейной жизнью. Пить стал лишь по выходным, на работу устроился. Наследника ждал.

Но вместо долгожданного сына родилась я. Тогда, как его, теперь уже, свояченица родила мальчика. Все Витечку утешали, что в следующий раз, уж точно, мальчик будет. Да и, как говорится: «сначала нянька, потом лялька».

Но утешение бедный мой папочка предпочитал находить старым и проверенным способом — напиваясь до беспамятства.

А мама, видя это, решила со вторым ребенком не тянуть, что стало фатальной её ошибкой. Это со мной повезло. Может, потому что отец тогда пил меньше? Или, просто, так сложилось.

Егорка родился через год после меня. Недоношенным. И был он не совсем здоровым. Плохо ел, много плакал. А потом стало ясно, что он сильно отстаёт в развитии. Если я болтать начала в два годика, то он в четыре знал едва ли десяток слов. Но это бы ничего. У него часто случались приступы ярости, когда брат начинал кричать и крушить всё вокруг. Это меня ужасно пугало. Потому, что предугадать их было еще сложнее, чем настроение отца.

Такой «бракованный» наследник главу семейства не устраивал. И он начал угрожать маме, что выгонит её и нас с Егором, если она ему нормального сына не родит.

К тому моменту, когда мне исполнилось шесть, в нашей семье появились Катя и Лиза. У Лизы было то же самое, что у Егорки. Только вместо приступов ярости с ней случалось нечто другое — не менее странное и страшное. Она садилась и начинала раскачиваться всем телом, подвывая на одной ноте.