Олегархат им. тов. Сталина (СИ) - Номен Квинтус - Страница 40

— Лен, ты всего лишь слабая женщина, в смысле, у тебя нервы слабоваты.

— Я слабая⁈

— Конечно. Ты же предлагаешь, чтобы вся эта мразь обделалась легким испугом.

— Что они «легким испугом»?

— Именно то, причем они даже этого не почувствуют. А надо спокойно и хладнокровно, в полном соответствии с законодательством… практика показывает, что из тюрем строго режима на волю уже никто не выходит, им здоровье не позволяет. А вот они, точно зная, что ничего, кроме своей камеры, они в жизни никогда не увидят… затраты на такое удовольствие все же невелики, а моральное удовлетворение значительное.

— За рубежом тебя уже как только не обзывают в прессе!

— Брань на вороту не виснет, а от прочего ты меня защитишь.

— Да ты сама кого хочешь защитишь! Но ты права, лишняя защита уж точно лишней для тебя не будет…

Ну да, лишняя защита в подобной ситуации — явно не лишняя. Мне тихонько поменяли положенную по статуса «Чайку» — на такую же, но с кузовом из двенадцатимиллиметровой титановой брони и пуленепробиваемыми стеклами. Поменяли после того, как в одну «Чайку» (не в мою) выстрелили из винтовки. Стрелка, конечно, задержали, и выписали ему «высшую меру социальной защиты» — о чем даже в прессе сообщили в надежде на то, что желающих стрелять будет много меньше. Но все же решили, что стоит перестраховаться — и в Нижнем Новгороде потихоньку (то есть без особого шума, но довольно шустро) в уже изготовленные машины стали вставлять бронекапсулы.

Законодательство вообще прилично ужесточилось: умышленное убийство автоматом обеспечивало «вышку», еще ряд преступлений тоже теперь в эту же категорию попал. За хищения и взятки свыше ста тысяч рублей полагалось теперь посидеть и подумать над своим поведением уже двадцать пять лет, заметно более суровыми стали наказания за махинации в розничной торговле, совершение преступлений в пьяном виде автоматически удваивало срок. Ужесточение коснулось и «исправительной системы»: никаких условно-досрочных, за попытку побега срок тоже просто удваивался. За любые преступления сроки просто суммировались, причем за некоторые преступления — «с повышающим коэффициентом». Но самые суровые, по мнению Николая Семеновича, изменения я продавила для сидящих женщин: в случае беременности их не освобождали, а переводили в специальные учреждения, где они рожали, затем выкармливали младенца (максимум до девяти месяцев), после чего ребенок у них изымался и они отправлялись «досиживать» — причем три месяца беременности и все время выкармливания в срок отсидки не зачитывался, а за сам «факт» автоматом добавлялось еще полгода. И отказ от выкармливания тоже считался преступлением. Правда, тут мне «продавить» Президиум Верховного Совета не удалось, и это стало «преступлением средней тяжести», со сроком от полутора до трех лет…

Но вот Сережа меня поддержал, обозвав товарища Пономаренко весьма изысканно (хотя и цензурно). А сестры Ястребовы даже написали Пантелеймону Кондратьевичу письмо. Я его, правда, не читала и что ему старушки написали, так и не узнала, но он, встретив меня перед Новым годом, с усмешкой поинтересовался:

— Светлана Владимировна, эти ваши старушки-близняшки в войну в конвойных войсках бандеровцев не сопровождали?

— Нет, но они из-под Ленинграда, в войну и мужей, и детей своих потеряли.

— А… тогда понятно, им такое писать и говорить можно…

Но что именно «такое», он мне не сказал, а я старушек расспрашивать не решилась. Мне вообще не до того было: первого января началась «третья часть Марлезонского балета»: поголовный перевод системы сберкасс на пластиковые карты. Вроде бы чисто формальная замена сберкнижек на карточки — но с одним совершенно неформальным условием: сберкнижки «на предъявителя» заменялись картой при условии, что ее владелец лично и с паспортом в сберкассу придет и подробно объяснит, откуда у него возникли такие сбережения. И срок на перевод таких счетов в карточные был ограничен полугодом (за исключением случаев, когда владелец находился в тех местах, где сберкасс не имелось: за границей работал в советских учреждениях или в дальних экспедициях: для таких случаев полгода отсчитывались с момента «возвращения» владельца в зону доступности сберкассы).

И вот тут-то и начался настоящий праздник! В постановлении, опубликованном тридцатого декабря, особо отмечалось, что «сотрудники сберкасс вправе потребовать предъявить доказательства законного получения хранящихся на счетах средств», но требовали это далеко не у всех. Если человек на такую книжку постоянно вносил мелкие суммы (скажем, пару сотен с каждой получки или до тысячи с премии), то к владельцам таких счетов вопросов вообще не было. А если на счет единовременно клалась крупная сумма, то вопросы тут же появлялись — и сотрудники касс были тут вообще ни при чем. Все же работа готовилась два года, все счета (и все движение средств по ним) были введены в базы данных, так что система «сама определяла», требуется ли подтверждение или нет. А результат получился интересным: примерно семьдесят миллионов таких счетов так и остались «невостребованными». Потому что в первые дни, когда предъявлялись такие сберкнижки (совершенно «левыми» людьми зачастую) довольно много народу загремело в КПЗ «для выяснения»: ведь изменения в уголовном законодательстве тоже в прессе подробно излагались и там отдельно указывалось, что «попытка снятия средств с чужой сберкнижки на предъявителя считается воровством», а товарищи зачастую даже не могли «вспомнить», когда и почему они этот счет открывали. И уж тем более не могли внятно объяснить, откуда у них деньги взялись.

Особенно весело мероприятие проходило «в республиках», за исключением, к моему удивлению, Узбекистана и Азербайджана. В Азербайджане в основном такие счета открывались после свадеб: любой гость, даже случайный, считал своим долгом подарить молодым изрядную сумму, а счета именно «на предъявителя» открывали «для будущих детей» или «на постройку своего дома», и часто за дома просто такой книжкой и рассчитывались. А узбеки традиционно дарили на праздники (причем на любые) деньги «хозяину дома», а руководители часто на праздники чуть ли не весь район приглашали — так что тут придраться было не к чему. То есть с точки зрения русского человека это было взяткой, но там «традиции другие». Конечно, и в этих двух республиках далеко не все «легализованные» сберкнижки легализовались реальными их владельцами, но в будущем за транзакциями по ним можно было уже довольно легко проследить, так что даже в КГБ не считали это провалом, а в целом в бюджет поступили настолько огромные суммы, что впору было думать о приближении коммунизма: семьдесят миллионов счетов, на которых хранилось в среднем свыше ста тысяч рублей! Да за такие деньги!..

Заключительный аккорд должен был прозвучать к лету, когда планировалось заменить денежные купюры. Минфин посчитал, что в стране из оборота выведена чуть ли не половина напечатанной наличности и финансисты (по крайней мере «мои бухгалтера в штатском») были абсолютно уверены, что большая часть этих денег крутился в криминальном обороте, а меры по предотвращению легализации «криминальной налички» они предложили вроде бы действенные. Я в эту часть не вникала, мне и с безналичкой работы хватало. Ведь вся эта операция изначально планировалась с условием, что простые люди пострадать не должны, а периодически все же отдельные сбои возникали и мне приходилось в авральном порядке их устранять. Однако сбои — устранялись и народ в целом остался очень доволен произошедшим. Не говоря уже о пенсионерах, которым уже летом пообещали «погашение облигаций» до пятидесятого года включительно (деньги-то на это теперь в бюджете имелись с избытком), но и множество людей вполне себе работоспособного возраста вздохнули с облегчением: бюрократия на местах резко прекратила вымогать взятки. И потому что «страшно стало», и — в большей степени — потому что полученные в виде взятки деньги стало почти невозможно потратить: почти все непродуктовые товары теперь стали продаваться только с оплатой карточками, а внести кучу налички на карточный счет стало очень проблематично…