Компас желаний (СИ) - Кас Маркус - Страница 2

Что, если и правда можно создать возможность для того, кто не хочет уйти на тёмную сторону силы? Просто дать шанс и показать прочим, что не магия делает людей скверными. А выбор. И порой другие люди, да.

Артефакт может и правда стать символом. Как и Лопухин — для прочих мальчишек и девчонок по всей империи, а может, и за её пределами. Надеждой, что всё может быть иначе.

— Вы знакомы с князем Лопухиным? — предположил я, слишком уж горячо говорил Воронцов о неизвестном парне.

— С Ильёй, — едва слышно ответил граф.

С бастардом, откуда? Я вдруг сообразил, отчего сенатор так изменился в лице. Ну конечно же, Казаринов! Такой же незаконнорождённый ребёнок, в чём я уже давно не сомневался. Сходство их было налицо. Скорее всего, Илья был знаком Михаилу по приюту.

Воронцов всё понял по моему выражению, которое я не успел скрыть, и подтвердил мою догадку. Отвернулся, уставившись на пустую улицу, и сухо рассказал, как всё было.

Граф происходил из рода древнего, но нищего, что нередко случалось. Титул не давал богатства без усилий. Несколько неудачных вложений, плохое управление, и от состояния ничего не остаётся. Так что Христофор Георгиевич женился не по любви, а по нужде. Не по своей, он тогда был молод и подчинился воле отца, которому надоело прозябать в бедности.

Будущая графиня в девичестве была купеческой дочкой. Её батюшка, в свою очередь, страстно желал приобщиться к дворянству. И имел средств столько, чтобы, по сути, купить титул для дочери. И таким образом вступить в высший свет. Ситуация, вполне понимаемая и принимаемая в обществе.

Но было одно условие, на беду подписанное юным тогда ещё Христофором Георгиевичем. Супружеская неверность лишала его всего состояния. К слову, в сторону дочери это работало тем же образом. Да и состояние не возвращалось купцу, а уходило на благотворительность. Как приданое, так и нажитое за время брака. Один адюльтер и лишаешься всего, своего тоже.

Но что значит запретить мужчине воспылать страстью к прекрасной даме?

Кем была возлюбленная графа, он не сказал. Как и что с ней случилось дальше. Но итогом стал сын. Итогом и доказательством, способным оставить Воронцова на улице с пустыми руками.

Решение отдать ребёнка в приют явно не было простым. До сих пор сенатора пронзала острая боль, я это ощущал.

Пусть приют был хорошим, специально для бастардов богатых родителей. С лучшим образованием и условиями. Но приют есть приют. Тем более шанса на признание у Михаила не было никакого.

Там-то и познакомился Казаринов с Ильёй Лопухиным. Тогда тоже бесфамильным. Разница в возрасте у них была приличная, но худой и бледный мальчишка чем-то зацепил будущего теневика. Может, их свёл дар. Михаил защищал слабого от нападок прочих. Так они и сдружились.

У Лопухина, несмотря на то, что он был младше, дар пробудился первым. Дар смерти, который перепугал всех в приюте. Всех, кроме единственного друга. Пожалуй, Казаринов спас тогда мальчишку, просто не отвернувшись от него. А потом Илью забрал отец.

Воронцов тайком навещал сына. Год за годом смотрел, как тот рос. Терзал себя и распорядителя приюта. Так что всё знал о происходящем. Пытался помогать, но отношения складывались тяжело. Юношеская обида и взрослая слабость стали непреодолимым препятствием.

Когда дар Михаила показал себя, то Христофор Георгиевич позвал Баталова. И тот взял пацана под крыло, фактически вырастив. Они отдалились ещё больше, и лишь недавно всё стало налаживаться.

А потом Казаринов пришёл к отцу и впервые в жизни попросил о помощи.

Я замер, слушая эту скупую с виду исповедь. Но наполненную такими эмоциями, тщетно подавляемыми сенатором, что перехватывало дух.

Да, это было очень личное. И пожалуй, единственное, что можно было сделать для тёмного.

— Больше я ничего не могу ему дать, понимаешь, Саша? — обратился ко мне Воронцов, глаза его сверкнули. — Всё, что хочешь, проси, только сделай артефакт.

— Христофор Георгиевич…

Я умолк, раздумывая. Конечно же, я хотел помочь графу. Как и Лопухину, потому что идея была действительно сто́ящая. Но соглашаться на эмоциях, наплевав на всё остальное? А необходима ли помощь тому, о ком просят?

— Сначала мне нужно встретиться с Ильёй Лопухиным, — решительно закончил я.

— Я… — было собрался возразить граф, вероятно желая убедить меня в праведности тёмного, но не стал и кивнул: — Я понимаю, Александр. И ты совершенно прав, что хочешь удостовериться сам. Я не имел права требовать от тебя ответа сразу же.

— Вы сможете организовать нашу встречу?

Являться к князю без повода я не мог. Одно дело — визит к равному по титулу либо приглашение. Я вообще сомневался, что Лопухин меня примет. Рассчитывать на такое я точно не мог.

Но раз уж Воронцов стал членом попечительского совета, то его полномочий должно быть достаточно. Даже выступай я как заведующий кафедрой, артефакторика не имела отношения к магии смерти. Ну, не напрямую, конечно.

— Я попробую… Я сделаю, — уверенно ответил граф. — Задействую все связи, но завтра ты увидишься с Ильёй.

Завтра? Я вздохнул, мысленно прощаясь с банькой и запечённой щукой в Вознесенском. Ладно, поездку можно ненадолго отложить. Времени оставалось очень мало, но сам артефакт мне представлялся несложным. Должен успеть.

— Ты извини меня, Саша, — виновато сказал Воронцов, уловив мои мысли. — До последнего дотянул, каюсь. Пока придумал, как быть. Пока всё это официально оформлял и пробивал наверх… Много времени упустил.

Что же теперь жалеть об этом. Вольно или нет, но сенатор выдал ещё одну свою тайну. Впрочем, об этом тоже можно было догадаться. Вызвать Баталова, чтобы тот забрал мальчишку из приюта? Для начала его надо знать. И не просто, а очень хорошо, чтобы доверить своего сына.

У графа тоже были весьма разносторонние знакомства. А то и служба.

— Не стоит извинений, Христофор Георгиевич. Я обещаю вам, что сделаю всё, что будет в моих силах. Большего пообещать не могу.

— Мне этого достаточно, — он коротко поклонился. — Вверяю судьбу в твои руки.

— Право, граф, — рассмеялся я. — Не сто́ит давить, уж тем более подобным способом. Ваша судьба лишь в ваших руках. Что вы сейчас и продемонстрировали.

— Знаешь, Александр, — прищурился Воронцов, пристально глядя на меня. — Порой я не узнаю́ тебя. Иногда мне кажется, что передо мной совсем другой человек.

— А я и есть другой человек, — честно признался я.

Сенатор рассмеялся:

— И это хорошо, Саша. Это очень хорошо!

Мы наконец-то вернулись в сад, где продолжался праздник. И Воронцов заметно повеселел. Даже дед подметил эту перемену и вопросительно посмотрел на меня. Я ему просто по-мальчишески подмигнул, чем заслужил шутливо-неодобрительное покачивание головой.

Знал ли Лука Иванович о главной трагедии друга? Наверняка. Хотя ведь и патриарх в своё время не обратился к сенатору за помощью. А я был не вправе обсуждать, что сейчас узнал. И безо всяких клятв.

Засиделись мы, как всегда — далеко за полночь. Всё никак не могли разойтись, словно такой вечер нельзя повторить. Но он и был неповторимым. Как и другие хорошие вечера. В том-то и суть.

Сначала уехал Воронцов, за ним и графиня, за которой приехал личный водитель. Дед порывался её провожать до дома, но Нина Фёдоровна мягко отказалась, очаровав всех напоследок своим молодым звонким смехом.

Тимофей давно клевал носом, а Гордея отправили спать ещё несколько часов назад, причём не без помощи тигра. Я передал желание уложить упрямого пацана, и зверь просто схватил того за шкирку, как котёнка, и поволок во флигель.

Иллюзорные мотыльки улетели, я отправил их к звёздам. Даже призраки разошлись по своим ночным делам.

А мы всё сидели втроём и не могли наговориться.

О прошлом, о будущем. О настоящем. О планах, как наших общих, так и каждого в отдельности. Патриарх размечтался о семейной жизни, Прохор — о новых кулинарных достижениях.

— А что собираешься делать ты, Саша? — спросил меня дед.