Гений АвтоВАЗа (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 13

Если кратко, в бумаге горкома утверждалось: комсомолец Сергей Брунов вступил в аморальное внебрачное сожительство с гражданкой Оксаной Востриковой, совратил, обещал жениться, но обещания не сдержал и бросил её, узнав, что та забеременела. Поскольку по лимитам горпромторга ей предоставлена отдельная квартира и оплачены курсы делопроизводства, данная сотрудница исполкомовской структуры считается дорого обошедшимся кадром, выбывающем из общественно-полезной деятельности на время декрета из-за безответственного и распутного поведения Брунова.

— Что скажешь, комсомолец Брунов? — вопросил Коротченя, отчего-то перескочив сразу на «ты».

— Скажу. Летом прошлого года директор горпромторга Тольятти товарищ Лев Иосифович Гринберг пригласил упомянутую вами Оксану Вострикову из Москвы на место своего личного секретаря, выбил ей однокомнатную квартиру и посещал еженедельно по четвергам в 19−00, в тайне от законной супруги.

— Что ты себе, позволяешь, мальчишка! — взревел Коротченя. — Вздумал грязью облить уважаемого товарища и честную девушку?

Испугал ежа голой жопой… Я не моложе его, на самом деле. И повидал не только советскую эпоху, но и лихие девяностые, и последующие четверть века, когда для выживания требовалась большая зубастость, чем в этом аквариуме. Поэтому, не повышая голос, обратился к комсоргу цеха.

— Пётр Петрович! Товарищ Коротченя — не член нашей комсомольской организации и всего лишь лицо приглашённое. Попрошу обеспечить, чтоб он меня не прерывал и мне не тыкал, я с ним на брудершафт не пил и не намерен.

Наверно, зря так. Дедок начал наливаться красным, будто ему на макушке открутили пробку и начали заливать внутрь башки томатный сок.

— Да кем ты себя возомнил, щенок…

— Оскорбление прошу занести в протокол. Буду жаловаться. Копию протокола прошу предоставить после заседания.

Партиец замолк, но не от осаживания комсоргом, а потому, что просто растерялся. Сидел, открывал и закрывал рот, демонстрируя стальные протезы, спасибо — больше пока не встревал.

— Продолжайте, Сергей, — нехотя промямлил Пётр Петрович. Или просто Петька в обиходе, всего-то 26 лет, такой же как я инженер.

— Вострикова забеременела от Гринберга, познакомилась со мной прямо на улице около Дворца культуры и отдалась на первом и единственном свидании. Затем обвинила в отцовстве, хоть я принял самые надёжные меры для предотвращения беременности. Если уж лезете в мою личную жизнь, поясню: презерватив. Он не порвался и не соскочил.

— Гадость… Пошлятина… — прорезался дедок. — Да таких как ты, лагерную пыль, я пускал в расход без суда и следствия… Да и сейчас могу!

О, служил не просто во внутренних органах, а в ГУЛАГ НКВД. Если у меня что-то шевелилось вроде терпимости и уважения к сединам, как ветром сдуло. Припомню.

— Секретарь, занесите в протокол. Мне понадобится доказательство в милицию, угроза убийством — это статья.

— Серёжа, можешь писать заявления куда хочешь, — устало сказал начальник цеха. — Тут всё просто как три гвоздя. Или ты прямо сейчас заявляешь, что осознал ошибку, признаёшь отцовство и завтра подаёшь заявление в ЗАГС с гражданкой Востриковой, или мы заносим в протокол, что не желаем тебя видеть в нашем коллективе по моральным соображениям и ходатайствуем об увольнении с завода. Говори: ты — отец?

— Нет. И по советским законам это собрание не имеет права признать меня отцом. Только суд — если проживал с матерью ребёнка и вёл с ней общее хозяйство. Пацаны, подтвердите — жил как всегда, в заводском доме, каждый вечер все меня видели. И последнее время провёл на ралли-многодневке. Какое, к чёрту, сожительство?

Слесаря и инженеры одобрительно загудели. Мужики понимают, что такое бабья подстава.

Начальник цеха убедился — резолюция о моём увольнении голосованием не пройдёт, но не имел права отступиться.

— Тебе предложат по собственному желанию, откажешься — по статье. В любом случае сгорает бронь военкомата. Осенний призыв — и обувай сапоги. Выбирай!

Вот он, гроссмейстерский ход товарища Гринберга. Силён, Фишер. Просчитал, что чужого ребёнка не приму даже под расстрелом, решил удалить меня через армию. Прости, папик, не на того напал.

— Выбираю. Вы сейчас готовите незаконное решение, противоречащее Уставу партии, Уставу ВЛКСМ и КЗоТу. Давайте мне копию. Пойду искать правды — в суд, а там хоть до ЦК КПСС.

— И пойдёшь! На х… пойдёшь, пидарас, — вежливо подвёл черту ветеран.

Собрание распустили, не оформив протоколом вообще. Я получил на руки только «решение актива», подписанное начальником цеха, прятавшим глаза, а потом признавшимся — если пролечу мимо квартиры, жена убьёт. Вторая и последняя — Коротчени, никто больше эту гнусность не подмахнул.

Отстранённый от работы, я с утра осаждал кабинет генерального. Когда его секретарша прочитала моё заявление, нет, не об увольнении по собственному, а донос в ЦК, пулей рванула к нему в кабинет. Оттуда через минуту выперла двух замов и трёх начальников цехов, впустив меня одного.

— Смерти моей хотите? — спросил Поляков, снова на «вы». — Ветерана зачем обидел?

Ага. Ушлый дед успел настучать до моего прихода. Ну-ну.

Включил кассетник. Это потом как-нибудь придумают, что запись разговоров можно вести только с согласия и уведомления собеседника, в СССР было проще. Как раз лента стояла на том месте, когда посылал меня на три буквы и причислял к секс-меньшинствам.

Сунул вторую бумажку.

— Вот полная расшифровка аудиозаписи собрания. Матерные ругательства в общественном месте — это мелкое хулиганство, 15 суток административного ареста. Уже побывал у юриста. Потом, на основании протокола милиции, подам в суд — за оскорбление и угрозу убийством. Деда не посадят, конечно, но до конца жизни будет перечислять мне половину пенсии — за моральный ущерб. Кроме того, горком партии получит информацию, какого кадра содержит партком АвтоВАЗа. Ну, а в письме для ЦК всё разложено по существу.

— Вы не понимаете, какую снежную лавину спустите…

— Ничем не хочу помешать лично вам, Виктор Николаевич. Отношусь с максимальным уважением.

— Но если ваше заявление, да с документами, попадёт в ЦК накануне моего назначения в министерство…

— Так это не все документы. Ещё у меня записаны показания соседок Востриковой о визитах любовника, если дело дойдёт до суда — о клевете или восстановлении на работе, с радостью дадут их в суде официально. Не любят старушки «шалаву».

Генеральный вздохнул.

— Давайте так, Сергей Борисович. Раз вы не отправили заявления ни в ЦК, ни в милицию, ни в суд… Точно не отправили?

— Счёл своим долгом сначала прийти к вам. По-честному. Вы позавчера нам руки жали, для коллектива — как отец родной. Народ в трауре, что уходите от нас. Не верил, что не разберётесь по справедливости.

— Но заявление всё же заготовили… Понятно, скорее — для меня, а не для Москвы. Что вы хотите?

— Другой разговор. Ничего не хочу. Чтоб вообще ничего не было. Ответ в горком: сигнал проверен, информация об аморальном поведении не подтвердилась.

— Обгажу с ними отношения. А, плевать. Пусть преемник налаживает. Все? — требовательно надавил Поляков.

— Коротчения. Я не обидчив. Если прямо вчерашним числом оформить его на пенсию, максимум — сегодняшним, то забыли и проехали. Никакой милиции и судов, пусть живёт, сколько ему осталось. Для пользы завода.

— Шантажируешь?

— Ни в коей мере. Вношу рационализаторское предложение об изгнании мерзавца, бесплатно — без него на заводе будет чище. Я же не агрессор, не доносчик. Но на меня напали. Защищаю свои права, стараюсь, чтоб никто невинный не пострадал. Особенно вы. Разве неправильно?

Генеральный вызвал секретаршу, продиктовал ответ в горком. Обождал, пока та распечатает, подмахнул, приказал: зарегистрируй исходящим и отправь срочно.

Я хотел порвать своё заявление, но Поляков не позволил.

— Сегодня партхозактив в мэрии. Сначала первый увидит. Потом отзову Гринберга и покажу ему. Найду правильные слова, чтоб, когда узнает про ответ с завода, не залупался.