Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ) - Караева Алсу - Страница 5

— Тебе нужно присесть, — мама подходит ко мне, обнимает за плечи. — Мурад, принеси воды.

Сын бросается к кувшину на столе, наливает воду в стакан, протягивает мне. Я делаю глоток, но вода кажется безвкусной, как и чай до этого.

Мурад садиться рядом, заключает мою руку в свои широкие ладони.

— Я надеялся, что папа вновь станет прежним, — Мурад выглядит таким несчастным, что мне становится его жаль. — Я не хотел причинять тебе боль.

Я вздыхаю.

мы всегда надеемся н лучшее, а в итоге получаем… то, что получаем. Не исправить уже сделанного.

— Ты не причинил бы мне боль, — говорю я тихо. — Бывает так, что любовь уходит, мальчик мой, — ставлю стакан на стол и треплю своего старшего сына по плечу.

Мурад молчит, и в этой тишине я слышу правду: мой сын разрывается между любовью к обоим родителям. Но ему не нужно принимать чью-либо сторону, он уже взрослый мужчина, чтобы понять… некоторые поступки.

Неужели предательство можно понять?

— Мама, — наконец произносит он, и его голос дрожит. — Я не хочу, чтобы ты сдавалась. Не хочу, чтобы ты закрылась в этом доме и перестала жить.

Я смотрю на своего первенца. Мальчик, которого я родила в девятнадцать лет, теперь стоит передо мной — взрослый мужчина, успешный юрист, отец двух прекрасных девочек. Он так похож на своего отца внешне, но сердце у него другое — мягче, добрее.

— Я не сдавалась, Мурад, — улыбаюсь грустно, даже не знаю, на что надеюсь. — Но мне нужно время.

Мурад кивает: — Конечно. Я просто хотел, чтобы ты знала… что мы с Ахметом на твоей стороне. Всегда.

За окном начинает темнеть. День клонится к вечеру, а я чувствую себя так, будто прожила целую жизнь за эти несколько часов. Год назад всё было иначе. Год назад у меня был муж, который, как я думала, любил меня. Год назад у меня были планы на старость рядом с ним. Год назад вместе с детьми планировали как отметить выпускной младших…

А теперь…

— Останешься на ужин? — спрашиваю я сына, и этот простой вопрос возвращает меня к реальности. Я всё ещё мать. Всё ещё живу. И буду жить дальше, что бы ни случилось.

В глазах Мурата теплеет, он словно расслабляется. Снова проводит по волосам пятерней, зачесывая назад. Ерошу как раньше ежик на его голове и сама улыбаюсь.

— Конечно, мам, — улыбка расцветает на его губах. — Я такой…

Его слова прерывает звонок мобильного.

Старший быстро стучит по карманам и достает разрывающийся мелодией телефон.

Опускает глаза к экрану, потому смотрит на меня, поджимает губы. Я бросаю взгляд на мобильный, а там высвечивается "Папа".

— Я накрою на стол, — подбадривающе улыбаюсь сыну, который остался между двумя родителями и он благодарно кивает, принимает звонок, отходя в сторону.

— Да, папа, слушаю, — слышу за спиной напряженное.

А затем даже на расстоянии до моего слуха долетают интонации голоса мужа, недовольный, сердитый, возмущенный.

Я решаю подальше от греха пойти накрывать на стол. Нужно посмотреть что вообще есть в холодильнике. Если ничего из готового не осталось, все испортилось, что логично за неделю простоя, то у меня в морозилке есть заготовки, можно на скорую руку приготовить что-то. Отвлекаю себя вариантами того, что можно вытащить из морозилки.

Не успеваю я отойти даже на десяток шагов как в спину доносится напряженный вопрос сына:

— А зачем тебе мама?… Что?

Стою как парализованная. Мысли о еде вмиг сдуваются. Сердце отбивает глухой ритм. Хочется бежать прочь и не слышать их разговора, но тишина за спиной затягивается.

И я медленно как мазохистка разворачиваюсь на носочках, затаив дыхание.

Сын стоит крепко прижав телефон к уху, он весь напряжен, губы поджаты, глаза метают молнии. Он замечает меня и, закрыв глаза, выдыхает:

— Хорошо…

С силой разлепляет веки и, протягивая мне телефон, шагает навстречу:

— Папа не может до тебя дозвониться…

Я беру телефон из рук сына, и мир вокруг меня как будто замедляется. Каждое движение дается с трудом, словно я преодолеваю невидимое сопротивление воздуха. Пальцы дрожат, когда я подношу трубку к уху. Сердце отстукивает в висках так громко, что я едва слышу свое хриплое:

— Алло.

— Рания, наконец-то, — голос Рамазана звучит раздраженно и нетерпеливо. Такой знакомый баритон, от которого раньше теплело внутри, а теперь каждая нота отдается болью. — Я не могу до тебя дозвониться уже целую неделю.

Я молчу, прижимая трубку к уху так сильно, что телефон вдавливается в ушную раковину вызывая боль. Но и эта физическая боль не помоагает прийти в себя.

Перед глазами мелькает картина: Рамазан в тот день, когда мы праздновали двадцатипятилетие свадьбы. Его высокая фигура в безупречном костюме, широкие плечи, четко очерченный подбородок, строгие, но такие родные черты лица… Он поднимал бокал, и золотое кольцо на его пальце сверкало в свете люстры…

— Ты здесь? — его голос выдергивает меня из воспоминаний. — Рания?

— Да, — едва слышно произношу я. — Я слушаю.

— Нам нужно подавать документы на развод, — говорит он деловым тоном, будто обсуждает рабочий контракт. — Мой адвокат уже подготовил бумаги. Будет лучше, если мы поделим имущество по обоюдному согласию, без судебных разбирательств.

По обоюдному согласию? Когда это я соглашалась на развод? Когда соглашалась на то, чтобы тридцать лет нашей жизни перечеркнули одним росчерком пера? В груди поднимается волна горечи, но я сдерживаюсь. Потому что меня никто не спрашивал…

Оглядываюсь на Мурада, который смотрит на меня с тревогой, на маму, застывшую у кухонного стола.

— Да, — отвечаю я, удивляясь спокойствию собственного голоса. — Лучше без судов.

— Отлично, — в его тоне слышится облегчение. — Тогда мы можем встретиться завтра с моим адвокатом и…

— А что с детьми? — перебиваю я. — Мурад и Ахмет уже владеют акциями компании, но Фариду и Лейле тоже нужно выделить проценты. И недвижимость.

Пауза.

Я почти вижу, как Рамазан хмурится, как между его бровей появляется та самая морщинка, которую я столько раз разглаживала кончиками пальцев.

— Я уже всё предусмотрел, — наконец отвечает он, и я слышу в его голосе нотки раздражения. Он всегда злился, когда я лезла в его дела. — Разумеется, младшим детям тоже достанутся акции и недвижимость. Я составил список доли каждого.

Перед глазами плывут черные точки. Значит, он уже всё распланировал, разделил, расписал… Пока я выла по ночам в нашей спальне, он методично делил то, что мы создавали вместе три десятилетия.

— И… что мне? — вопрос вырывается сам собой, и я тут же жалею о нем. Как унизительно спрашивать о своей доле у человека, которому ты отдала тридцать лет жизни.

— Ты была мне хорошей женой, Рания, — его голос теплеет, и от этого еще больнее. — Поэтому тебя я не обделю. Тебе тоже положены выплаты и…

Внезапно в трубке раздается приглушенный женский смех, а затем игривый, томный голос:

— Милый, ты там долго? А то я заждалась…

Зумрут.

Это она.

Она там, с ним. Пока мы обсуждаем раздел нашей жизни, она ждет его. В животе у нее растет его ребенок. Женщина, которая моложе меня на шестнадцать лет, смеется над его словами. Над тем, что я была "хорошей женой". Будто это какая-то шутка, будто мои тридцать лет рядом с ним — это что-то, над чем можно посмеяться.

Я вцепляюсь в край стола свободной рукой, потому что пол под ногами начинает качаться. Во рту пересыхает, а в груди растекается холод, который не может унять даже жар, поднимающийся к щекам.

— Прости, я не один, — быстро говорит Рамазан, и в его голосе не слышится даже тень смущения. — Так что по поводу встречи…

— Да, — перебиваю я, не в силах слушать дальше. — Я согласна на всё. Пришли документы через адвоката.

Каждое слово дается с трудом, будто я выталкиваю их из пересохшего горла. Мурад подходит ближе, его рука ложится мне на плечо в жесте поддержки.