Слово шамана (Змеи крови) - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 30

— Тогда садись на коня! Ногайские сотни уже ушли вперед.

Недовольно поморщившись, Тирц все-таки встал и забрался в седло подведенного ему бейским телохранителем мерина. За пару часов отряд нагнал основные силы. Сотни уже выстроились в несколько рядов, закрывая дорогу незнакомому врагу. Тирц мог бы поклясться, что впереди перегораживают степь точно такие же ногайцы, как и в отданных Девлет-Гирею родах — если бы не одна деталь. В центре вражеского войска стояло несколько десятков русских витязей — одетых в русскую броню, русские шлемы, русские пояса, имеющих русские бороды и русское оружие.

Нет, среди татар тоже имелось в избытке тех, кто пользовался добрым и доступным московитским снаряжением — но чтобы одеться под витязя с ног до головы, да еще собрать вместе сразу несколько таких воинов…

— Может, кто-то из местных беев? — неуверенно пожал плечами Тирц.

— Аза, передай Халилу, пусть проверит их, — повелительно махнул рукой Гирей.

Один из его телохранителей сорвался с места, помчался на левый фланг войска. Вскоре с фланга отделилась и двинулась вперед сотня воинов, на ходу вынимающая из колчанов и натягивающая луки. И почти сразу стоящая через поле конница, опустив копья, дружно ринулась в атаку. Татары рванули навстречу — огромные массы людей и коней столкнулись с сухим деревянным треском, еще через мгновение донеслись крики, ржание, звон сабель.

— Ведьма моя в палатке осталась, — поморщился, признавая свою неправоту, Менги-нукер. — Нужно немедленно начинать рыть глину.

Обоз с невольниками остался слишком далеко позади, и поэтому ковыряться в глине, пока русский умчался за шаманкой, пришлось личной сотне бея. Но воины не роптали — им совсем не хотелось, чтобы добытая с таким трудом добыча оказалась потеряна чуть не у колодца собственного кочевья. Ради спасения набранного с таким трудом, потом и кровью добра они готовы были сражаться день и ночь, лечь костьми на этой никому неизвестной прогалине и даже — ковыряться в грязной, еще влажной после недавних дождей земле собственными руками.

Прислушиваясь к доносящимся крикам боли и ярости, лязгу оружия, нукеры кромсали глину ножами, выволакивая ломти в общую кучу и выкладывая их в примерное подобие большой человеческой фигуры. К сумеркам глиняный воин был почти готов. Прискакавшие Менги-нукер и его рабыня придали фигуре окончательный вид, подравняв и загладив тело, увеличив ступни, нарисовав лицо и даже сделав великану глаза из двух оловянных мисок. На ночь готового голема они оставили лежать на земле, а поутру, когда солнце осветило его своими ласковыми лучами, а наскоро перекусившие воины уже выстроились перед русскими рядами, начали свое действо.

Обряд, который за последние годы пришлось проводить уже не один раз, прошел быстро и привычно, почти буднично — и вскоре новый ребенок татарской шаманки и нежити, еще не родившейся, опершись руками о траву, выпрямился во весь рост.

В этот раз до сражения дело не дошло — едва увидев голема, вражеская конница кинулась врассыпную. Несколько татарских сотен рванули в погоню за трусливыми беглецами, но большинство воинов Девлет-Гирей успел остановить. Он не желал столкнуться с новыми неожиданностями, не имея в своих руках сил, достаточных для отпора очередному врагу.

К вечеру его верные ногайцы подошли к перекопскому валу и остановились под стенами Op-Копы. А к полудню следующего дня сюда же подтянулся и собранный ими в путивельских землях богатый обоз. По дороге, что еще несколько дней назад пропустила на волю почти пятнадцать тысяч обретших свободу татарских невольников, теперь шли в рабство более трех тысяч новых жертв.

Нa этот раз, остановившись перед воротами дома боярского сына Толбузина, Костя раздумывал довольно долго. Душу его грязла мелкая трусливая мыслишка, что все это не к добру. Не так просто любимый опричник государя снова вызывает в Москву боярина, совсем недавно вызвавшего царский гнев. Вот войдешь сейчас в ворота — и сгинешь в безвестности, как четыре столетия спустя исчезали командармы, разведчики и чиновники разных рангов. Правда, ныне век не двадцатый, а шестнадцатый — люди в нем живут куда более цивилизованные и не настолько подлые, как в будущем. В конце концов, боярин он или шантрапа? Не станет же прятаться и бегать, аки кот нашкодивший?

Росин кивнул своему холопу, и тот громко забарабанил в ворота:

— Боярин Р-росин Константин Алексеевич к боярскому сыну Толбузину в гости пожаловать изволил!

После недолгой задержки ворота заскрипели. На этот раз боярский ярыга ненамного приоткрыл только одну створку, и во дворе их никто не встречал — но как раз это Костю Росина и успокоило. Раз лживой и приторной ласковости нет — стало быть, и в остальном можно ожидать искренности.

— Доброго тебе здравия, Константин Алексеевич, — низко поклонился с крыльца пожилой толбузинский подворник. — Боярин в покоях тебя ждет, проводить наказывал.

— Холопов моих покормите, или в кабак отправить? — хмуро поинтересовался Росин.

— Покормим, барин, как же не покормить? И в людской уложим. Идем, барин, хозяин ждет.

На этот раз Костю проводили не в трапезную, а в одну из комнат, носившую налет как аскетичности, так и небывалой роскоши. Рубленные бревенчатые стены — и роскошный персидский ковер на полу. Икона в потемневшем окладе — и резное французское бюро красного дерева. Ничем не закрытые окна с распахнутыми во двор ставнями — и книга в тисненом золотом переплете на подоконнике. Грубо сколоченный табурет — и чернильница венецианского стекла. На простом столе из струганных досок — серебряный пятирожковый подсвечник с причудливо переплетенным лиственным орнаментом.

Сам хозяин из-за августовской жары сидел в одной только черной шелковой рубахе и цветастых штанах из какой-то блестящей ткани — то ли атлас, то ли тонкая парча, то ли люстрин. В общем, какая-то иноземная поволока.

— Это ты, Константин Алексеевич? — поинтересовался опричник.

— Здрав будь, боярин Андрей, — с кривой ухмылкой кивнул Росин, ясно понимая, что ответной здравицы не услышит.