Ариадна Эфрон: рассказанная жизнь - Эфрон Ариадна - Страница 2

12 июня 1969 года. Первый приезд в Тарусу.

В месткоме Большого театра оказалась горящая соцстраховская путевка в дом отдыха «Поленово». Я мигом собралась и поехала.

В день приезда, во второй половине дня, на катере доплыла по Оке и пошла в город на разведку. Интуитивно пошла налево по берегу и, поднявшись на Воскресенскую горку, пошла вдоль улицы, заглядываясь на каждый дом. Дом Ариадны Сергеевны я помнила по фотографии, виденной у Анастасии Ивановны Цветаевой. Но, конечно, без людей я бы его не нашла, ибо дома не было видно с улицы за высоким забором из широких некрашеных досок и черемухи у калитки. Улица тихая, пустая. Наконец появились двое мужчин в рабочей одежде, подхожу и спрашиваю, не знают ли они, где живет такая высокая седая женщина из Москвы. Постояли, подумали. «Нет, не знаем, девочка. Вон женщина идет, ее спросите». Сами окликают пожилую женщину, повязанную платком: «Вот девочка ищет…» Повторяю приметы. «А фамилия как?» Называю. «Так… Ифрун… не знаю чтой-то. А вон, должно быть, Мишка знает, он здесь живет и всех знает. Миш, а Миш! – на всю улицу, а стоим мы, между прочим, прямо напротив калитки Ариадны Сергеевны. – Миш, не знаешь, женщина такая, из Москвы, Ифрун фамилия». Миша отрицательно качает головой, однако подходит. Я ему описываю Ариадну Сергеевну: высокая, седая, в очках. Миша показывает на калитку: «Вот в этом такая живет, зайдите. Или в этом, рядом, они соседи, друг друга знают».

Благодарю всех, иду к калитке, но останавливаюсь поправить сапог, чтобы дождаться, когда они разойдутся. Расходятся. Из дома напротив выходит старуха в платке. Женщина, которая подозвала Мишу, останавливается, разговаривает с ней, указывая на меня, потом кричит: «Барышня, а барышня! Правильно, туда иди, там она живет! Иди-иди!»

Иду. У калитки скрываюсь за кустом черемухи. Стою. Потом заглядываю в щелку меж досками забора. Дом далеко и почти невидим из-за зелени. Постояв немножко, выхожу и иду вниз к пристани. Старуха из дома напротив кричит мне вслед: «Ну что? Нашли?» – «Да-да, спасибо большое».

Погода меж тем стояла дождливая, глинистые тропинки были скользкими, и назавтра, спускаясь к катеру в Поленове, я не удержалась на косогоре и проехалась левым боком по спуску. Пучками мокрой травы кое-как оттерла свою красную юбку и так в мокрой и поехала, ибо переодеваться было некогда, я бы пропустила катер.

Часа полтора ходила я по пустынной улице Ефремова от зеленого забора бывшей Воскресенской церкви до ограды могилы Борисова-Мусатова, не решаясь подойти к калитке Ариадны Сергеевны и надеясь, что просохнет моя юбка. Когда же начался тихий дождик, подошла и постучала. И так я стучала, то тихо, то погромче, пока проходящая женщина в синем дождевике не остановилась, сказав: «Так вы никогда не достучитесь, дом далеко. – Подошла, повернула железное кольцо, нажала плечом, калитка отворилась. – Вот, пожалуйста!» – «Спасибо». – «А за собой закройте изнутри на задвижку». – «Хорошо».

Закрываю калитку, осматриваюсь. Узенькая дорожка к дому. Полная тишина. Участок крошечный, кругом цветы и трава. Подхожу к высокому крыльцу. На моих сапогах по пуду грязи. Захожу за угол дома и около бочки кое-как вытираю их о траву. Поднимаюсь по ступенькам, стучу в дверь.

Не буду останавливаться на первых неловких минутах, весьма долгих, перейду к следующей мизансцене: Ариадна Сергеевна, в синем платье и синей вязаной кофте, сидит в темном углу комнаты на топчане, застланном домотканой дорожкой, перед столом, у окна, курит и вяжет. Я в отдалении, на парусиновом раскладном стуле, поджав под него босые ноги (сапоги я, конечно, сняла перед дверью в дом). Мы тихо разговариваем, то есть говорю я, отвечая на вопросы Ариадны Сергеевны. Рассказываю про маму, про папу, где я живу, где работаю, как поступала в институт и провалилась на экзамене по литературе, как готовлюсь опять в августе сдавать вступительные экзамены, про что я пишу – нет, не стихи, нет, не прозу…

Улица Ефремова, 15. Дом А. С. Эфрон.

Вид из сада В. И. Цветаевой. 1972

Улица Ефремова, напротив дома 15. 1972

Воскресенская церковь (тогда склад). 1974

Дом священника напротив Воскресенской церкви. 1974

«Пьесы? Я совсем не авторитет, но… я как-то не совпадаю с этим делом, наверное. Мне даже пьесы Чехова тяжело читать, хотя я Чехова очень люблю. А кого вы там любите?» – «Ну, из последнего, что знаю, Жан Ануй, например». – «Ануй? Да, пожалуй, это интересно. Я смотрела его „Антигону“. И еще вот пьеса его была в „Иностранной литературе“, как же она…» – «„Всё в саду?“» – «Да-да, „Всё в саду“. Хорошая, правда?» – «Да. А еще Пиранделло». – «А его я совсем не знаю. Когда я выросла, мода на него уже прошла, а потом читать мне его как-то не приходилось. Интересно?» – «Очень! В прошлом году приезжала на гастроли итальянская труппа Джорджо Альбертацци и Анны Проклемер, и привозили они спектакль по пьесе Пиранделло „Такая, как ты хочешь“, – я два раза смотрела. Так изумительно все закручивается-закручивается, как пружина, а потом – раз – и выстреливает неожиданно и потрясающе». – «Да, есть такие таланты, умеющие выстраивать. Но я редко хожу в театр и в кино, только уж если на очень стоящее. Недавно мы смотрели в Моссовете „Странную миссис Сэвидж“, мне понравилось. А вы видели?» – «Да». – «Я в юности, примерно в вашем возрасте, очень увлекалась кино. Я знала всех артистов наперечет. Причем знала я их не только по именам, но и кто у кого родственники, и даже какой у кого объем талии – вот до чего дело доходило. И вот был такой фильм, назывался он „Улица без радости“ (у нас он известен как „Безрадостный переулок“. – Е. К.), играли там Грета Гарбо и Вернер Краус. Сюжет очень простой: бедная девочка (Грета Гарбо), у нее мама. На этой улице мясник, он ее соблазняет, а им жить с мамой не на что, ну и так далее, очень бесхитростно. Но вот что: вся русская эмиграция ходила на этот фильм, и только о нем и говорили кругом. А в эмиграции были очень большие умы, очень жаль, что они там оказались, а может быть, и лучше – по крайней мере живы остались. Так вот, эти большие умы только об этом фильме и говорили, причем говорили не о том, хорошо это или плохо, а о том, как это хорошо! Меня тогда в кино еще не брали, из высших соображений, конечно, и потом, мы всегда жили бедно, но на этот фильм меня повели. Мы смотрели его несколько раз. И моя мама им восхищалась, и не просто – моя мама, а Марина Цветаева, которую на мякине провести было не так-то просто… И вот недавно была я у кого-то из знакомых, и по телевизору показывали отрывки из старых фильмов, в том числе из этой самой „Улицы без радости“. И я просто ужаснулась. Понимаете, я почувствовала дыхание вечности. Понимаете, это было… Грета Гарбо, плоская как доска и с такими вот жестами, этот мясник с приклеенными усами, который вот так вращал глазами… Чем же тут восхищались все те люди? На моей памяти произошло такое превращение. И это было страшно. Вот почему я вам говорю, что зрелища принадлежат только своему времени. Через двадцать-тридцать лет ничего от всего этого не останется».

Про «дыхание вечности» я хотела привести пример, контраргумент, но тогда промолчала, ибо в первый визит не чувствовала себя свободно. Я только что видела Аспасию Папатанасиу. Она одна выходила в Зале Чайковского в освещенный круг на авансцене и исполняла монологи Антигоны, Федры, Электры, Ифигении. Одна, без хора, без музыкальных пауз, без каких-либо атрибутов. Фигура, как на барельефах, в струящихся складках пеплоса; воздетые руки и голос – слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи. Вот это было дыхание вечности. Через две с половиной тысячи лет.