Муля, не нервируй… Книга 3 (СИ) - Фонд А. - Страница 20

А там, у форточки стояла и дымила, как паровоз, Фаина Георгиевна.

При виде меня она улыбнулась и спросила:

— Ну что, провёл Верку?

— Угу, — односложно ответил я и принялся перемывать посуду под краном.

— Муля, ну вот скажи, какая из неё актриса, если у неё такая жопа-игрунья? — она смачно затянулась и с озорным видом уставилась на меня.

Я продолжил перемывать чашки, не вступая в диалог.

— Муля, ты что, сердишься на меня? — спросила Фаина Георгиевна и подошла ко мне, — тебе помочь мыть?

— Нет, спасибо. Я уже справился, — ответил я, собрал чашки и вышел из кухни, оставив Раневскую в озадаченной задумчивости.

А утром пришла Дуся (она ходила ночевать на квартиру к Мулиному отчиму). И была она сердитая-сердитая. Долго гремела посудой, вздыхала и печалилась.

Когда Дуся такая, лучше не приставать и не спрашивать — это я знал по опыту. Но сегодня с утра я тоже был не в духе: то ли размолвка с Фаиной Георгиевной и моя сердитость на её глупую выходку и непослушание, то ли проблемы последних дней — в общем, забыл я о Дусином таком характере и полез с расспросами:

— Дуся, что случилось?

Сначала она демонстративно отмалчивалась и недовольно поджимала губы, но я стал настаивать, и в конце концов она раскололась:

— Да Модест Фёдорович меня беспокоит, — сказала она виноватым голосом. — Не надо было его одного так надолго бросать.

— Что с ним случилось?

— Ох, Муля, не ест он ничего, — вздохнула Дуся и покачала головой. — Даже свои любимые котлеты и то не ест.

— Почему не ест? Заболел? С Машей поссорился? — я начал себя корить, что давно уже не заходил к ним. Решил, что у них всё хорошо, они счастливы и не нужно мешать: пусть, мол, насладятся обществом друг друга. Я хоть и не посторонний, но тем не менее.

— И ночует он теперь на диванчике в кабинете, — призналась Дуся.

— Неужели разводиться будут? — нахмурился я.

— Да вроде нет. На работе у него что-то там серьёзное случилось. Волнуется он, — поведала мне Дуся. — Он же, когда сильно волнуется, совсем есть перестает. Только курит всю ночь. Потому и перебрался в кабинет. Ты забыл разве?

— А что Маша говорит?

— Да что она говорить может? — фыркнула Дуся. — Ей бы ещё в куклы играть, а не за солидного мужчину замуж выскакивать. Толку от неё нету.

Дуся, конечно же, была несправедлива и предвзята к Маше. Вслед за Надеждой Петровной, она низвела Мулину мачеху до роли дурочки, которой повезло отхватить принца и полкоролевства в придачу.

Поэтому я больше поднимать эту тему не стал, хоть Дуся и продолжала вздыхать. Зато прямо с работы отправился к Мулиному отчиму в его НИИ.

Модеста Фёдоровича на месте не оказалось — всех заведующих лабораторий и кафедр вызвали на методическую комиссию. Насколько я понял, это надолго, ещё полчаса точно.

Возвращаться обратно было глупо, ждать столько — тоже. Поэтому я решил заглянуть к Машеньке.

Она была, как обычно, в своей лаборатории. Стояла возле высоченного штатива и капала из какой-то бюретки в небольшие колбочки по очереди. Раствор в колбах был бледно-оранжевым. Когда она капала, он потом становился ярко-зелёным. Красиво. Маша смотрела на отметки в бюретке и записывала в тетрадь.

— Привет. Не помешаю?

— Муля! — искренне обрадовалась она, однако капать не перестала. — Ты чего это пропал?

— Да вот пашу, как раб на галерах, — сказал я, — без выходных и проходных. Совсем времени нету. Да ещё и мать срочно решила женить меня. Ты представляешь, Маша, она устроила дома смотрины и наприглашала гостей с дочками на выданье.

— Ого! — вытаращила от удивления глаза Маша и чуть не уронила очередную колбочку.

— Смотри невест, в общем, был, — хмыкнул я.

— И как? Понравился кто-то? Красивые хоть?

— Да там они все красивые, — вздохнул я, — одна похожа на свежезамороженного палтуса, вторая — на овечку. А вот третья — на пекинеса… Он хоть породистый.

— Тебе никто не понравился, — хихикнула Маша и выставила на стол следующую партию колбочек, — угодил ты, Муля, в зоопарк из невест.

— А у вас как дела? — осторожно перевёл разговор на интересующую меня тему я.

— Да нормально всё, — сказала Маша, хотя по складке между бровей я видел, что не всё там нормально.

— Рассказывай! — велел я.

— Да что там рассказывать? — заюлила она и торопливо отвела взгляд, как будто внимательно рассматривает содержимое одной из колб, — я же говорю, нормально всё.

— А вот Дуся говорит, что не всё, — наябедничал я и обличительно уставился на мачеху, — говори всю правду, Маша. Зачем ты его в кабинет спать выгнала?

— Я выгнала⁈ — аж задохнулась от возмущения Маша, — Да он сам…

И тут она поняла, что проболталась и укоризненно посмотрела на меня.

А я посмотрел на неё. И тоже пристально. Мол, признавайся теперь, раз уж сама проболталась.

Маша вздохнула, отставила колбу подальше, и тихо сказала:

— Да с Поповым у него проблемы.

— У него всегда были с Поповым проблемы, — ответил я, — но это не помешало ему даже жениться.

— В этот раз всё серьёзно, — прошептала Маша, — Попов в курилке говорил Фёдорову и Криволуцкину, что не успокоится, пока не уничтожит Модеста совсем.

Она всхлипнула. Было видно, что она напряжена и еле сдерживает себя.

— И ещё он взял на работу Ломакину.

— Что-о-о? — вытаращился я. — После того, что она творила?

— Угу, — обречённо кивнула Маша, — я даже ходить в столовку перестала. Не хочу с нею столкнуться.

— С ума сойти! — пробормотал я, — она же опасна для общества. Как же это так? А суд её оправдал?

— Да не было никакого суда, — нахмурилась Маша, — списали на несчастный случай при работе с едкими веществами. И дело закрыли. Влепили ей выговор, но без занесения в трудовую даже.

— Но она же изуродовала тебя! — никак не мог поверить в такое вот скотство я, — а если бы лицо! А если бы глаза!

— Но не лицо и не глаза, — развела руками Маша, — а рана на плече небольшая, почти уже зажила. Сказала — ничего страшного.

— Так шрам же остался…

— Кому какое дело, — между бровями у Маши пролегла горестная складка, — более того, Муля, ты не поверишь, но Попов поменял Ломакиной тему диссертации и теперь помогает ей писать. Сказал, что она защитится раньше меня. Мол, Бубнов слабый руководитель и это он виноват в том, что талантливая девочка Ломакина не могла написать диссертацию. Типа он не давал ей. И ещё он сказал, что я вообще не защищусь. Уже несколько человек даже подговорил против меня.

— И что они тебе сделают? — не понял я.

— Они — все члены спецсовета, — пояснила Маша, — проголосуют против меня на защите и всё.

— Мда… — это всё, что я смог сказать на это.

В общем, научные организации — ещё хуже серпентарий, чем даже в театрах.

Тут за дверью, в коридоре, послышались шаги, голоса.

— Методкомиссия закончилась, — прислушалась к шуму Маша.

— Пойду я тогда, к отцу загляну, — сказал я, — на работе ненадолго отпросился.

— Ну, давай, — кивнула Маша, — извини, но я с тобой не могу — нельзя прерывать титрование, пока раствор свежий.

Я попрощался с мачехой и двинул к отчиму.

В кабинете у Модеста Фёдоровича ничего не изменилось.

Сам он сидел за столом и что-то записывал.

— Привет! Можно? — заглянул в кабинет я.

— О! Сын! — обрадовался тот. — Заходи!

Он резво подхватился из-за стола, двинулся ко мне навстречу и крепко обнял:

— Как дела у тебя? Надеюсь, всё хорошо?

— У меня-то хорошо, — сказал я, отстраняясь, — а вот у тебя…

— Откуда знаешь? — пристально посмотрел он на меня.

Я молча усмехнулся и развёл руками.

— Женщины, — вздохнул Мулин отчим и вытащил сигареты, — будешь?

Я отрицательно покачал головой. Я уже второй день боролся с этой пагубной привычкой. Да, не сразу. Постепенно. Но теперь я разрешил себе выкуривать лишь по две сигареты в день — утром и вечером. И всё.