Конец войны (СИ) - Старый Денис - Страница 12

Я остановился. Стал прикидывать, как часто это делаю перед принятием неотвратимых и важных решений, что же мне делать. Когда я выйду из этого подвала, не получится ли так, что меня обвинят во всех злодеяниях, что тут произошли? Весьма вероятно, хотя я и не чувствовал опасности.

Так ли мне нужно идти на контакт с властями? Мне нужно сделать выбор. Сбежать я смогу, это точно. В конце концов, меня ждёт только один человек — и это всего лишь человек, который, может, и обладает какими-то способностями, но вряд ли они очень сильно выходят за рамки человеческих. А вот то, что в ближайшее время могут обложить дом так, что и я не убегу, факт. Или бежать сейчас, или…

Не мне дают возможность решать, я сам решаю. Я снова вспомнил это существо, которое способно заставлять покоряться себе… менять облики, обманывать, подчинять, овладевать. Убивать без счёта. С такими проявлениями нужно бороться. И майор в этом поможет.

Так что я поговорю с ним, и лучше бы он меня выслушал.

Поднявшись по лестнице, я протиснулся во все еще открытую дверь и направился в комнату, где, как я и предположил, сидел майор.

Ещё пару шагов, и моё решение уже сложно будет изменить. Несмотря на то, что мозг всё ещё выдавал необычайную активность и быстрый анализ данных, я всё же остановился, чтобы ещё раз прокрутить в голове все последствия моего контакта с советской властью.

Во-первых, я уже чувствовал себя сопричастным, частью народа Советского Союза. Без всякого дискомфорта или протеста. А что в этом такого? Собственно говоря, рос я именно советским человеком. Правда, образца восьмидесятых годов, а тут всё иначе. Ну, что ж. Раз я в прошлом, нужно жить и думать реалиями этого времени.

Мысли о том, чтобы рвануть за кордон, не возникало. Я даже специально подумал об этом. Ага, вот здесь протест был. Куда это я побегу? Невозможно оставаться до последних своих дней верным Родине чекистом — и после перехода в прошлое вдруг стать перебежчиком.

Может, я опасаюсь репрессий, сталинщины, как её во многих учебниках рисуют? Этот порядок хаяли все кому не лень, особенно при развале Советского Союза.

Но кому, как не мне, человеку, знакомому с некоторыми секретными документами, знать, что тот хай, что был поднят в самом конце восьмидесятых и начале девяностых годов, — это не что иное, как оправдание прихода новых элит. Если в стране всё плохо, и, хоть и объявили демократию и гласность, а кормить детей нечем, значит, это нужно противопоставлять тому, что было.

Было — всё плохо, людей убивали миллионами. Стало — всё хорошо, миллионами людей не убивают… Они просто сами умирают. Нет, конечно, тридцать седьмой год — не вымысел. Так и американский маккартизм — тоже факт из истории. Мы в этом грехе не одиноки.

Нет, без контакта с властью я не только не разберусь в том, что происходит, но и буду считать себя просто мелким никчемным человеком. Я чувствую, я знаю, что могу помочь своей стране в лихую годину. Значит, должен это сделать. А как уже Родина-мать меня встретит — это вторично. Волков бояться — в лесу не сношаться!

Делал я вполне профессиональный анализ ситуации, а итогом стала такая пошлая поговорка.

— Здравия желаю, товарищ майор госбезопасности! — произнёс я решительно и уже без колебаний, входя в комнату, где майор с любопытством рассматривал дорогой фарфоровый сервиз.

Мы смотрели друг на друга. Я хотел увидеть, скорее, даже почувствовать, чего именно мне ожидать от этого человека. Он, наверное, делал то же самое.

— Я присяду? — поинтересовался я и, не дожидаясь разрешения, отодвинул один из светло-серых стульев, стоявших у круглого стола.

— Вы даже не представитесь, красноармеец? — удивленно спросил меня майор госбезопасности. — И не забывайте о субординации!

Последнее упоминание несколько отрезвило, я не стал усугублять и усаживаться. Да, я в форме рядового красноармейца, а передо мной — полновесный майор госбезопасности. Но и я внутренне не чувствовал себя подчиненным, а то, что решил присесть… Так я чувствовал некоторое опустошение, будто из меня ушла часть жизненных сил. Впрочем, постоять некоторое время я всё же в состоянии.

— Вот, боец, думал трофеем взять фарфор домой, а эти сволочи свастику понарисовывали на чашках и чайнике. Ну, не гады⁈ — в злобе проворчал тот и швырнул чашку в стену.

Тонкий фарфор немедленно превратился в горсточку осколков.

Я мысленно усмехнулся. Интересно начинает наш разговор этот майор. Он будто меня удивляет, ломает стереотипы. Зачем он сделал резкий жест, ну не из-за чашки же не сдержался? Здесь видели вещи похуже, чем свастика на фарфоре.

Чтобы проверить мою реакцию. Я должен был вздрогнуть, начать удивляться. А тем временем последовали бы очередные вопросы, которые ввергли бы красноармейца в полное замешательство. И тогда, сам того не замечая, я бы начал всё рассказывать.

Неплохой ход, я такому своих ребят раньше учил. Но работает данный психологический приём только на неподготовленных людей. Я не хотел показывать себя красноармейцем, иначе именно так ко мне и будут относиться, несмотря на все способности.

Разговор начался не по плану майора, я не стал поддаваться на провокацию. Наступила небольшая пауза, мы всё смотрели друг другу в глаза. И тут глаза офицера НКВД сверкнули ненормальным блеском. Понятно, что и это должно было выбить землю у меня из-под ног, но и сейчас майор прогадал. Удивительным образом я оставался хладнокровным, внимательным и не поддавался на примитивные уловки госбезопасника.

— Кто вы такой? — через некоторое время спросил меня майор.

— Человек, — ответил я, — рядовой Туйманов.

Я специально начал свой ответ так, упомянув, что, прежде всего — я человек. Для того, кто занимается расследованием паранормальных явлений и имеет дело с существами, подобный ответ не должен показаться хамством и попранием армейской субординации.

— Это хорошо, что вы человек, — задумчиво произнес майор, — значит, понимаете, что есть и нелюди.

Он ещё раз бросил взгляд на меня, после посмотрел на стул. Но ничего мне не предложил — видимо, посчитал, что неправильным будет, если я, рядовой, и он, целый майор госбезопасности, будем сидеть за одним столом и беседовать. Может, наш разговор контролируется? Нет, никого больше в доме я не ощущал, не чувствовал и того, чтбы на крыше соседнего дома засел снайпер. А говорили мы у стола, недалеко от окна.

Между тем, уже сам факт, что майор думает, поговорить ли со мной не как с красноармейцем, а как с человеком, кое о чём говорил. Во-первых, майор решил принять иную манеру общения, не с позиции силы, а попробовать разговаривать со мной мягко. И это очень хорошо. Значит, передо мной человек думающий, с таким офицером всегда можно договориться, он не будет стоять на каких-то своих принципах, прикрываясь одними лишь уставами. Во-вторых, майор госбезопасности знает, что я могу в любой момент сбежать.

— Вы участвовали в ликвидации особо опасного нацистского преступника в районе портовых складов, — уведомил меня майор, внимательно наблюдая за моей реакцией.

Это был не вопрос, потому и никакого ответа от меня не прозвучало. Я решил лишних слов не произносить. Как говорится: «Всё, что сказано мной, может использоваться против меня же».

— Так вы отрицаете то, что вступили в схватку с доктором Хейцем, известным гипнотизёром? — спросил майор.

Гипнотизёром? Пусть так. Гипноз — вполне доказанное явление. То, что я видел некие всполохи, похожие на молнии, можно считать элементом внушения.

— Почему молчишь, боец? — резко повысил голос майор.

— Виноват, товарищ майор госбезопасности! — выпалил я. — Вы не задали мне конкретного вопроса.

— Вот тебе вопрос: что произошло с тобой сегодня, и с чем ты встретился в этом доме? — подобравшись и достав из кармана какой-то значок, спрашивал майор.

— Я не помню, кто я такой, из какой части, документы остались у капитана военной комендатуры. Помню только, что по документам я Туйманов. По мне стреляли, причём, свои же, я убежал и укрылся в этом доме. Мне показалось странным, что дом пустует, несмотря на то, что в нём можно было расположить роту бойцов. Когда я вошёл в дом, то увидел приоткрытую дверь, которая вела вниз. Я спустился, там на меня напал сумасшедший, а мне пришлось обороняться, — выдал я единственную версию, которую мог бы использовать в своём далеко не простом положении.