Бывшие. Няня по контракту - Гранд Алекса - Страница 1

Лина, тогда

– Линка, а ты часом не беременна? – спрашивает Натка, когда мы заваливаемся в крохотную гримёрку на обеденный перерыв, и выразительно косится на ломтик солёного огурца, зажатый в моей руке. – Ты же их терпеть не можешь.

– Не мели чушь, Афанасьева. Сплюнь!

Отмахнувшись от нелепого предположения, я нетерпеливо вытаскиваю из пакета горячую еду и так же торопливо набрасываюсь на фастфуд, ведь нам нужно вернуться на сцену через каких-то пятнадцать минут.

Сегодня вечером в клубе, где мы с подругой подрабатываем на подтанцовке, состоится премьера нового шоу, и управляющая гоняет нас с самого утра. Кричит, что все мы бездарности, и безбожно придирается к связкам, как будто не она сама их ставила.

Так что к двум часам с нас сходит все семь потов, а желудок скручивается в узел. Поэтому сейчас я готова съесть и слона, и двойной гамбургер, и даже Наташкину порцию картошки фри, и присутствие огурца меня никак не смущает – так проголодалась.

Ноги предательски дрожат после нагрузки, да и с выносливостью последние несколько дней какая-то беда. Но я списываю истощение ресурса на то, что вторую неделю сплю по три-четыре часа в сутки и разрываюсь между универом и работой.

С понедельника по четверг обслуживаю клиентов и вытираю за ними столы в придорожной кафешке, а в пятницу и субботу собираю сальные взгляды подвыпивших парней здесь – в «Анхе».

– Афанасьева! Ланская! Сколько можно жрать?! Почему вы до сих пор не на сцене?!

Хриплый прокуренный голос нашей мегеры, Архангельской Инги Константиновны, вырывает меня из омута мыслей о нищете, из которой я никак не могу выкарабкаться, и буквально подбрасывает вверх. Вынуждая уничтожать улики – пустые стаканчики из-под кока-колы, коробки от бургеров и упаковки от сырного соуса.

Ведь если Архангельская увидит, чем мы с Наткой набиваем животы, обязательно открутит нам головы.

– Уже летим, Инга Константиновна!

Кричу я в приоткрытую дверь и первой выметаюсь из каморки, взмывая по лестнице на небольшой деревянный помост, чтобы занять свое место – крайнее справа в первой линии.

А дальше всё идет по накатанной. Прогон за прогоном. Пот градом. Тремор в немеющих мышцах. И усиленные микрофоном звучные оскорбления.

– Неуклюжие коровы! Жирные клячи! Выше ногу, Афанасьева! Выше! Ланская, сделай нормальный прогиб в спине! И улыбки! Где, мать вашу, улыбки?! От ваших постных физиономий все посетители разбегутся!

После жестокого марафона в гримёрку мы вползаем едва ли бодрее поднятых из могилы зомби. Хватаем полотенца и выстраиваемся друг за другом в коридоре, ведь душевых кабинок всего две. Только вот я не дожидаюсь своей очереди. Чьи-то чересчур сладкие тяжёлые духи щекочут ноздри, оседают липким слоем на нёбе и вынуждают меня бежать в сторону туалета.

Секунда. Другая. Третья.

Я падаю на колени перед унитазом и едва не вскрикиваю от болезненного рвотного спазма, прощаясь с содержимым желудка. Рвёт меня долго и сильно – так, что конечности начинают каменеть, а перед глазами темнеет.

Теряю счет времени. И продолжаю сидеть на холодном кафеле, вяло отмахиваясь от пытающихся меня поднять рук.

– Беременна всё-таки.

Сокрушенно роняет знакомый голос. Продирается ко мне сквозь затуманенное сознание. И раскалывает надвое мою жалкую Вселенную.

– Н-н-не может быть…

Хриплю так, будто надорвала связки к чертям. Медленно выпрямляюсь. И словно в анабиозе бреду к раковине, чтобы открыть воду и сунуть под ледяные струи гудящую голову.

– Когда у тебя месячные были в последний раз? – режет меня без ножа Натка, и я принимаюсь лихорадочно отщёлкивать дни.

– Восьмого, нет, пятого числа прошлого месяца, – крупные холодные капли стекают по моим щекам, а я всё никак не могу поверить в подобный исход. – Да как так-то? Мы же всего раз без защиты…

– Знаешь, кто отец?

– Зна-а-аю.

Лепечу уязвимо и громко всхлипываю, готовясь поддаться неконтролируемой истерике, но Афанасьева впивается пальцами в мои предплечья и жёстко меня встряхивает.

– Соберись! Потом поревём. Час до премьеры.

Как ни странно, её хлёсткие слова мгновенно меня отрезвляют и действуют куда лучше ледяного душа. Я умываюсь, избавляясь от жутких чёрных разводов, растрёпываю влажные волосы и иду наносить макияж, чтобы ни единая душа ничего не заметила.

На удивление, твёрдой рукой рисую стрелки. Растушевываю чёрные тени по векам. И очерчиваю контур губ ярко-красным карандашом. После чего влезаю в блестящее платье, украшенное россыпью страз, и критически оцениваю собственное отражение.

Конечно, срок ещё маленький, чтобы хоть что-то было заметно. Серебряная ткань облегает плоский живот и все остальные изгибы и не оставляет ровным счётом никакого простора фантазии.

– Плевать! Прорвёмся.

Бросаю зеркалу и бегу занимать свое место среди таких же разукрашенных девчонок в коротких платьях. Слушаю, как умело раззадоривает публику наша Архангельская, всхожу на помост и слепну от вспышек софитов, бьющих по глазам.

Отставляю кокетливо ножку. Закрываю лицо ладонью. И постепенно привыкаю к яркому освещению, замирая в ожидании мелодии. Только вот охватывающее меня волнение превышает все допустимые нормы, а сердце норовит раздробить грудную клетку, стоит мне наткнуться взглядом на знакомую фигуру.

За столиком в первом ряду среди мажоров, богатеньких золотых деток, сидит тот, кому я подарила не только свою девственность, но и себя. Без остатка.

– Артём.

Выстанываю хрипло и спотыкаюсь, теряя ориентацию в пространстве…

Лина, тогда

Я падаю на колени, сдирая нежную кожу о дощатый пол. Конечно же, по закону подлости рву колготки и обливаюсь холодным потом, предвкушая выволочку от Архангельской.

Время растягивается в грёбанную вечность, как будто кто-то поставил его на паузу. Застывают все, кроме нас с Холодовым.

Непроницаемые глаза Артёма цвета осеннего хмурого неба поливают меня ледяным пренебрежением, отчего колючая изморозь покрывает внутренности.

Не могу понять, что я ему сделала плохого? Чем разочаровала? Убила кого-то? Украла? Или совершила какое другое преступление, которое заставляет его смотреть на меня, как на ничтожество?

Не знаю.

– Ну же, Лина, вставай!

Командую, злясь на себя, и пытаюсь задвинуть тревогу подальше. Может, я чересчур накрутила, и всё это игры моей больной фантазии? Или Холодов бесится из-за короткого платья, едва прикрывающего бёдра? Или вызывающего макияжа, который превращает меня в легкодоступную девицу? Или ему не нравится то, что я отказалась уйти из клуба и «верчу задницей» перед подвыпившей толпой?

Мысли сталкиваются в голове и зудят, как самый настоящий пчелиный рой. Но я отбрасываю их и сосредоточиваюсь, обещая себе разобраться во всём позже. Вливаюсь в общую канву танца и не порчу рисунка.

– Ай! Катит чёрный кадиллак. В нём играет «Платина». Я в нём не с тобой. Я в нём от тебя. Как тебе меня терять?

Доносится из колонок, и я каждой клеткой своего немеющего тела чувствую, как пропасть между нами с Артёмом ширится.

Сидящая рядом с ним блондинка с таким же глубоким декольте, как у меня, подцепляет длинными пальцами его подбородок и жадно впивается в его приоткрытые губы. Поцелуй длится до неприличия долго так, что мне кажется – проходит целый век.

Его руки жадно обхватывают её за талию и требовательно сминают ткань тугого бордового платья, а мне в грудь будто вонзается острый нож. Кровоточащее сердце на долю мгновения останавливается, и я верю, что оно прекратит свой бег.

Но ничего такого не происходит. Алая жидкость всё так же течёт по венам. А я на автомате продолжаю двигаться, хоть медленно умираю внутри.