Начало траектории (СИ) - "Mike" - Страница 2

Он узнал это место. Узнал, как узнают запахи из детства, которых не ощущал десятилетиями. Квартира. Харьков. Его старая комната. Та, где начались его первые мечты и первые разочарования.

Он медленно подошёл к зеркалу в дверце старого шкафа. Отражение ударило, как пощёчина. Щуплый мальчик с растрёпанными волосами и испуганно распахнутыми глазами смотрел на него. Август отшатнулся.

— Нет… — прошептал он. Голос — детский. Высокий. Неживой.

Это был он. Одиннадцатилетний. В теле, которое он когда-то оставил далеко позади.

Он опустился на край кровати, сжал виски ладонями. Мысли метались, как будто пойманные в тесную клетку. Обрывки картинок из пустыни, лица нападавших, сломанные пальцы, голос: «Семью — тоже». И потом — тьма. Но между ней и этим моментом было что-то ещё. Как будто его сознание, прежде чем вернуться в тело, пронеслось сквозь чужие жизни. Он помнил кухню, которой никогда не было. Девочку с веснушками, которую он не знал. Дома, в которых никогда не жил.

«Чьи это были воспоминания?.. Почему я их видел?.. Кто меня вернул?.. Зачем?..»

Всё это не вписывалось ни в один логичный сценарий. Он умер. Он знал это. Умер медленно. Один. И теперь — снова здесь. Снова одиннадцать. Снова осень. Снова всё — с начала. Но не так, как раньше. Теперь он помнил всё. Каждую свою ошибку. Каждое упущенное «потом». Каждую возможность, которую похоронил под страхом или гордыней.

Из кухни донёсся голос: — Августик, вставай, опоздаешь в школу!

Он замер. Сердце сжалось. Этот голос… Не может быть. Не может быть…

Он вышел в коридор. Каждая деталь — как всплытие из небытия. Тот самый ковёр на стене. Те самые облупленные обои. Треснувший кафель. Словно кто-то воссоздал всё до мелочей, чтобы он понял: это не иллюзия. Это его шанс. Или наказание.

На кухне мать стояла у плиты. Та самая — в футболке с выцветшим рисунком, волосы собраны в небрежный пучок, одна прядь постоянно выскальзывает. Яичница шкворчит на сковородке. Радио на подоконнике булькает прогнозом погоды.

Он сел. Не сразу. Осторожно. Словно боялся, что всё это исчезнет от одного неверного движения.

— Ты чего такой странный? Бледный… — Мать потрогала его лоб. — Температуры нет.

Он ничего не сказал. Только кивнул и стал есть. Руки дрожали. Не от страха — от того, как сильно он скучал по этому. По ней. По дому. По утрам, где пахло жареным хлебом и советским радио.

На столе лежала тетрадь. Он перевернул обложку и прочитал аккуратный детский почерк: «1 вересня 1999 року». Вот и всё. Точка отсчёта. Он вернулся не просто в прошлое. Он вернулся в момент, когда ещё можно было всё изменить.

У подъезда его ждал Макс. Всё так же худой, с ушами-лопухами, в слишком длинной куртке. Тот самый, чья судьба когда-то оборвалась в тени чужих ошибок.

— Ты чего молчаливый? — спросил Макс.

Август посмотрел на него с печалью и теплотой.

— Просто думаю, — ответил он.

Школа. Звонки. Учителя. Цветы. Линейка. Всё — как в детстве, только он — чужой среди знакомых лиц. Его разум — взрослый, отточенный десятилетиями опыта, боли и поражений. Но тело — тонкое, детское, словно оболочка, которую он уже давно перерос. Он стоял в строю, и мир вокруг казался одновременно до боли знакомым и нелепо чужим.

«Почему именно этот день?.. Почему мне снова одиннадцать?..» — мысли грызли его изнутри. Всё казалось фарсом. «Я что, должен снова учиться?.. Исправлять оценки? Добиваться золотой медали?.. Ради этого меня вернули? Это же бред…» — он даже усмехнулся про себя, но улыбка была кривой и безрадостной.

Он вспоминал последние секунды перед смертью — пустыню, предательство, раздавленный горлом шёпот, который никто не услышал. А теперь — линейка и шарики. Мир вдруг стал резонировать как жестокая шутка. Но вместе с этим пришло другое ощущение. Глубокое, отчётливое. В груди горело — как сигнальный огонь: «Ты выжил. Ты вернулся. Но не просто так.»

Он понял: это не новая жизнь — это что-то большее. Но что именно? Он не знал. Не знал, кто дал ему этот шанс, зачем его вернули, и почему именно в одиннадцать. Его душа горела от неясности.

Бог? Случай? Ошибка системы? Или он упал в какую-то временную воронку, когда умирал в пустыне, и эта дыра протащила его обратно, как сломанный якорь сквозь время? Он вспомнил картины, мелькавшие перед глазами перед смертью: улицы, которых он не знал, лица, которых никогда не видел. Девочка, улыбающаяся сквозь слёзы, дом, в котором он никогда не был — чьи это воспоминания? Его ли?.. Или он теперь носит в себе ещё чью-то жизнь?

И всё же — даже не зная причин, он чувствовал внутреннюю ясность. Это не подарок. Не награда. Это долг. Шанс. Ответ. Испытание. Может — миссия. Может — последняя попытка что-то изменить. И он знал: если такой шанс ему выпал, значит, кто-то или что-то верит в его способность пройти путь до конца. Пусть даже он ещё не понимает, в чём этот путь заключается.

Он посмотрел в небо. На серые облака, медленно плывущие по осеннему ветру. И внутри себя проговорил:

«Теперь всё будет иначе. Даже если мне придётся сражаться против мира.»

Потому что он помнил всё. И ничто уже не могло его остановить.

Школьная линейка тянулась как кошмарный сон — однообразный, липкий, будто время застыло в ожидании ненужных речей. Учителя сменяли друг друга у хрипящего микрофона, произнося одни и те же фразы о светлом будущем, о надежде, о том, как важно быть добрыми и умными. Первоклассники сбивались, путая стихи. Мамы плакали, папы курили за углом. Всё было до боли обычным.

Но для Августа — нет.

Он стоял в пятом ряду. Форма казалась чужой — слишком новой, слишком тесной. Руки сжимали букет гладиолусов, бумага обёртки впилась в кожу, а сам он смотрел вперёд, не моргая. Его лицо казалось спокойным, но внутри шёл шторм.

Он не чувствовал ни радости, ни волнения. Только напряжённую собранность, как у снайпера на позиции. Всё здесь было ненастоящим, игрушечным. Мир ещё не знал, что скоро он изменится. Что в его подбрюшье уже встроена программа разрушения. Он знал. Он знал, что будет 2004, и 2014, и 2022. Что будут смерти. Будут предательства. Будет цена, которую заплатят миллионы.

И он знал, кто стоит за его собственной смертью. Он помнил их руки. Их акценты. Их безразличие. И больше всего — то, как легко они произнесли: «Семью — тоже». Это слово разъедало его изнутри, как яд.

Вечером он не пошёл гулять. Сказал матери, что устал. Она только ласково кивнула, подошла, поправила ему волосы и задержалась на секунду, заглядывая в его глаза — как будто что-то почувствовала. Он ощутил в груди дрожь: это был не просто жест заботы, это было прикосновение живого человека, которого он потерял много лет назад и который сейчас, вопреки всему, снова был рядом. Мама. Он не успел сказать ей всего, что хотел, в той жизни. Не успел поблагодарить, не успел уберечь.

Он обнял её молча, неловко, по-детски, но с той искренностью, на которую способен только тот, кто знает цену утрате. Она удивлённо замерла, а потом села рядом и погладила его по спине.

— Что-то случилось? — тихо спросила она.

— Нет. Просто… я тебя люблю, — выдохнул он.

Она улыбнулась, ничего не сказав, и ушла на кухню, оставив дверь чуть приоткрытой.

Отец заглянул через несколько минут. Сухой, прямой, с выражением лёгкой строгости, как всегда.

— Слышал, ты сегодня на линейке не дёргался, молодцом. Может, и правда человеком станешь. Главное — в школу не прогуливай. Всё начинается с дисциплины. Потом — работа. Потом — уважение. А там, глядишь, и повышение получишь. Завод плохого не даст.

Август кивнул. В глазах у него плясала смесь боли и нежности. Он забыл этот голос. Забывал — как тот вечно пытался его направить, как обижался, что сын «всё не так делает». Сейчас это казалось почти трогательным.

— Хорошо, пап, — мягко сказал он. — Я постараюсь.

Он закрыл дверь комнаты, опустил шторы и лёг на кровать. Потолок снова смотрел на него своей старой трещиной, как открытым глазом прошлого. Он ощущал — всё вокруг настоящее. Это не иллюзия. Не сон. И если уж он вернулся — он обязан не повторить ни одной ошибки.