Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес" - Страница 61

Тридцатое октября приближалось. В доме нашем, всегда оживленном, но тихом, день был распределен удивительно правильно, но тут все пришло в беспорядок. Бедная мать моя скрывала свои страдания и говорила мне, что никогда не чувствовала себя так хорошо. Она часто выезжала, желая закупить все сама. И точно, ее превосходный вкус делал ее выбор во всем изящным; однако я не прикоснулась бы ни к одной вещи, если б знала, что они были причиной страданий для больной моей матери. Впрочем, все, что могла я сказать в этом отношении, было бы совершенно бесполезно. Она не слушала меня, и мы с братом решили, что уж лучше не докучать ей. Потому все шло с удивительной быстротой. День, когда я должна была оставить маменьку, приближался, и честно скажу, что хотя меня ожидал, по-видимому, блестящий жребий, я с ужасом представляла себе эту важную перемену в жизни.

Кажется, я уже говорила, только мимоходом, о некоторых членах семейства Жюно, бывших с ним в то время, когда его назначили парижским комендантом. Теперь, обращаясь к этому предмету, хочу рассказать подробнее.

Семейство Жюно составляли отец его, мать, старший брат, женатый, две замужние сестры и двое дядей. Отцу Жюно было в то время лет около шестидесяти, но он наслаждался совершенным здоровьем. Госпожа Жюно была старше своего мужа, но тоже здорова. Луиза, младшая из сестер Жюно, была замужем за Мальданом. Эме, старшая из четырех детей, вышла замуж почти против воли семейства за одного из двоюродных своих братьев. Как случается часто с союзами без родительского благословения, этот брак не был благополучен; они имели много детей и жили очень несчастливо.

Когда сватовство Жюно состоялось, он тотчас послал за своим семейством, чтобы оно приехало в Париж к нашей свадьбе. Брат его съездил в Бургундию за отцом, матерью и женой.

Старший брат Жюно был представлен нам тотчас после решения о браке, и с этого дня я испытывала к нему дружеские чувства до самой его смерти, а теперь моя дружба перешла к его вдове и детям. Это был человек редкий. Он не имел блестящих качеств своего брата, но вызывали всеобщее восхищение его прямодушие и честь в самом высоком понимании этого слова. Прибавьте к таким чудесным качествам доброту: не бывает более нежного мужа, более превосходного отца, более преданного брата, более верного друга. Иногда Жюно брал за руки его и Альберта, которого он любил преданно, и говорил улыбаясь: «Право, я очень счастлив! У меня два отличных брата!»

Перед отъездом в Египет Бонапарт сказал Жюно, когда тот просил у него позволения съездить проститься со своим семейством: «Привези с собой брата: это честный человек, таких людей немного вокруг меня… Я хочу, чтобы он приехал… не скрывай от него ничего. Но пусть приедет, слышишь ли! Ты скажешь ему, что я хочу этого». Наполеон уже начинал говорить повелительно.

Жюно передал эти слова своему брату и уговорил его ехать в Египет, несмотря на слезы и просьбы жены. Приехав в Тулон, оба брата нашли флот готовым к отплытию, но глядели на это с различными чувствами. Один видел перед собою только славную будущность и почетные награды, не заботясь о том, что будет покупать их тысячью опасностей и своею кровью. Он отправлялся в путь радостный, без заботы о настоящем, без думы о прошедшем, потому что не оставлял в отечестве никого, кто мог бы оказаться после него вдовой или сиротой… Для него все было счастье, надежда… даже сама смерть, потому что она могла прийти не иначе как со славой: в этом он был уверен. Зато брат его приходил в отчаяние. В первую минуту, узнав, что Жюно собирается плыть в Египет, он отправился с ним; но когда приехал в Тулон, когда в гавани приблизилась минута взойти на корабль, то он видел перед собою уже только отечество, которое оставлял, молодую жену, которую любил нежно, и особенно, двухлетнего сына, которого обожал.

Теперь он хотел возвратиться в Бургундию и пребывал в отчаянии, так что госпожа Бонапарт, свидетельница этих событий, приняла участие в его горе и просила успокоиться: она обещала поговорить с главнокомандующим и попытаться достать для Жюно-старшего паспорт.

Жозефина была особенно привлекательна в таких случаях, потому что ни слабость характера, ни легкомыслие никогда не мешали ей делать добро. Она пришла к генералу Бонапарту, начала говорить ему с самым убедительным, трогательным красноречием о том, что увидела, и наконец просила его дать паспорт старшему брату Жюно. Бонапарт нахмурился, подумал несколько секунд и сказал с досадой:

— Жюно говорил мне об этом. Очень странно, что после первого отказа опять начинают, как будто есть у меня два ответа. Но нет, я не женщина! А тебя, мой друг, серьезно прошу не вмешиваться в дела моей главной квартиры.

Жюно, бывший тут же, слышал, как генерал проворчал сквозь зубы еще несколько слов, которых нельзя было разобрать. Он хотел замолвить словечко за своего брата, потому что горе этого несчастливца раздирало его сердце, а до отплытия оставалось лишь несколько часов. Но едва открыл он рот, как Бонапарт прервал его:

— Довольно!.. Я сказал, что не хочу этого. Чего же больше? — А потом прибавил с выражением досады и вместе дружеским: — Право, удивительно, что люди, для которых готов я сделать все, не хотят ничего делать сами для себя!

Итак, деверь мой остался с Жюно. Едва взошли на корабль, как Бонапарт назначил его казначеем своей главной квартиры и во все время пути обходился с ним как нельзя лучше. По прибытии в Египет Жюно-старший начал было немного ободряться; но, плывя по Нилу из Александрии в Каир на канонерской лодке, он подвергся нападению бедуинов и едва не был убит; многие товарищи его лишились жизни. Главному казначею армии Сюси, который находился подле него, выстрелом из карабина раздробило правую руку. «Кроме меня, некому было перевязать ему руку, — рассказывал мне деверь. — Можете вообразить, каково оказалось наше положение». Ночь избавила их от бедуинов, но не возвратила ему спокойствия. С этой минуты он впал в прежнее тревожное состояние духа и говорил мне, что видел вокруг себя только бедуинов с кинжалами, арабов с копьями, турков с орудиями пытки да еще гиен и крокодилов. Во время осады Сен-Жан д’Акра он ехал туда через пустыню и едва не погиб от голода и усталости. Утомленный таким множеством страданий, бедный деверь мой отчаянно просил позволить ему возвратиться во Францию, но Бонапарт никак не соглашался на это.

Адмирал Гантом отплывал в Европу; он хотел взять к себе на корабль моего деверя и просил об этом. Но худое было средство добиваться от Бонапарта какой-нибудь милости через человека, которого он не любил; а Гантом входил в число таковых. Деверь мой опять получил отказ. Он умирал от горя, и Бонапарт наконец вышел из терпения из-за его неуступчивого отчаяния. Он говорил об этом Жюно, который сам напрасно тратил время на уговоры брата. Вскоре узнали, что корабль, на котором деверь мой хотел отправиться, взят в плен.

— А! — сказал тогда Бонапарт. — Кто станет теперь говорить, что у меня нет двойного зрения? Ну, господин Жюно! Вы хотели оставить меня? А где были бы вы теперь? Пахали бы землю или работали на галерах в Марокко или Алжире. — Он сильно потянул его за ухо и прибавил: — Вы хотели ехать, чтоб видеться с женой?.. Да разве нет женщин везде?!

Итак, деверь мой остался в Египте. Отплывая в Европу, Бонапарт оставил Клеберу приказание немедленно отправить Жюно и его брата. Но Клебер не меньше Бонапарта любил храбрых и достойных людей и, находя, что они никогда не бывают лишними, решился удержать обоих братьев при себе. Только по ходатайству друзей он согласился отпустить одного: это был мой деверь. Он наконец отправился в путь, но на дрянном суденышке, которое англичане взяли в плен. Много страданий пришлось ему испытать, прежде чем его, можно сказать, выбросили, а не высадили на берег Франции. Тут бедный путешественник мог бы успокоиться, но его ожидали новые страдания. Единственного, любимого сына его уже не было на свете!..