Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес" - Страница 59
- Предыдущая
- 59/331
- Следующая
— И ты плачешь об этом? — сказал он, целуя меня и обмахивая букетом, который еще держал в руках. — Ребенок… Хорошо, так я скажу тебе, что свадьба ваша должна быть как можно скорее. Объяснили ли вы ей, в чем дело? — спросил он у моей матери.
Маменька отвечала знаком, что нет.
— Почему же? — сказал Альберт. — Пусть знает. Коленкур обедает у нас непременно сегодня. Тогда все объяснится при ней же.
Я в свою очередь удивилась, услышав имя Коленкура. Но в это время легкий шум в дверях обратил на себя наше внимание: двери отворились, и Жюно просунул голову в между створками.
— Войдите, войдите, милый друг, — сказала маменька. — Видите ли вы эту девочку? Я сейчас бранила ее, пользуясь остатками своей власти.
Жюно поглядел на меня. На лице моем еще были заметны остатки внутреннего волнения, и его лицо вдруг сделалось таким трагически-печальным, что я невольно засмеялась, особенно видя, что Альберт и маменька хохочут до слез.
— Ну, я вижу, что тут не случилось ничего печального, — сказал он, тоже смеясь, — и это, верно, не помешает нам пообедать. Позволите ли мне обедать у вас, госпожа Пермон?
— Хорош вопрос! Но ступайте и возвращайтесь не очень поздно. Коленкур-отец обедает у меня; а вы знаете, как он точен и любит, чтобы другие были таковы же.
Когда Жюно уехал, мать моя послала сказать Коленкуру, чтобы он был у нас гораздо раньше обеда. Он явился, и мы все трое уселись около кушетки моей матери. Тут-то узнала я, что делают все возможное, стараясь заставить генерала Жюно жениться на девице Леклерк.
— Всего страннее в этом деле, — сказал мой папенька[56], — что одна особа, которой я не хочу называть, ненавидит госпожу Леклерк, а для успеха постаралась привлечь и ее в свою партию. Но госпожа Леклерк поступила очень хорошо.
— Да, во всем этом деле Полина очень мила! — сказала мать моя. — Она предоброе создание!..
— Хм! — пробурчал Коленкур. — Но, короче, — прибавил он, обращаясь ко мне, — я должен сказать вам, дитя мое, для пользы вашей и Жюно, что так как вы уже решились выйти за него замуж, то надобно окончить это как можно скорее. Я должен говорить вам откровенно. Вы вступаете в такой мир, где, может быть, не все будут глядеть на вас с удовольствием. Первый консул был очень привязан к вашей маменьке; вас знал он еще ребенком… Глядя на вас, он вспоминает о прежнем… и могу ли я пересказать вам все?.. Там есть еще некто: это сама доброта, но она не знает вас и желает, чтобы девица Леклерк или одна из ее родственниц сделалась госпожой Жюно.
— Боже мой! — вскричала я. — Что я сделала этой особе, о которой вы говорите? За что может она хотеть мне зла? Думаю, что я даже никогда и не общалась с госпожой Бонапарт… — прибавила я необдуманно.
— Я, кажется, не говорил вам, что это госпожа Бонапарт! — воскликнул Коленкур, изумленный моей выходкой. — Я не называл никого, — прибавил он спокойнее, довольный своей скрытностью. — Но что я знаю, то знаю, и, по моему мнению, есть довольно причин, по которым я могу советовать вам закончить все скорее. Маменька ваша, дитя мое, сказала мне, что это зависит от вас; так не дурачьтесь же. Сверх того, я скажу вам свои мысли. Мне кажется, что нисколько не пристало молодым невестам разъезжать по балам целые зимы. Вы знаете мою дружбу к вам. И потому советы мои должны быть для вас советами доброго друга, отца… — В заключение он сказал, обращаясь к моей матери: — Госпожа Пермон! Генерал горячо влюблен в нашу милую Лоретту; однако займитесь тем, чтобы весь этот заговор не дошел до него. Вы сами женщина, и довольно проницательная. Дремать не надобно: это правило благоразумия.
— Право, любезный Коленкур, — отвечала мать моя с обидой, — иной сказал бы, что вы не знаете меня! Я ли стану так действовать?.. Вы, верно, хотели пошутить!.. Если Жюно любит мою дочь, он сам отразит все нападения, или пусть лучше разрушится это дело. Прекрасно было бы с моей стороны хитрить, чтобы завоевать сердце человека!
Коленкур видел, что мать моя сердится и брат мой недоволен им. Он взял маменьку за руку, попросил у нее прощения и сказал затем:
— Боже мой! Разве вы не знаете, что война такого рода есть самое обыкновенное дело? Но я не подумал, кто ваш противник. Полно говорить об этом, пусть только Лоретта обещает мне, что она, доброе, милое дитя, не будет упрямиться.
Следствием всего этого было, что я наконец дала слово, но дату назначила на 30 октября.
Ничто не заставило бы меня расстаться с моей матерью раньше. Мне и так казалось, что это слишком скоро.
Описывая брак свой, я поневоле забыла упомянуть о браке госпожи Мюрат, который случился вскоре после 18 брюмера. Каролина Бонапарт была очень хороша, свежа как роза. Правильностью черт она никак не могла сравниться с Полиной, но, может быть, больше ее нравилась выражением глаз и ослепительным цветом лица. Впрочем, она уступала старшей своей сестре совершенством форм. Голова ее была слишком велика для шеи. Плечи были круглы, но бюст, пожалуй, слишком массивен. Зато кожа ее походила на белый атлас с розовым отливом; ноги, руки и пальцы могли служить моделью для художника; зубы, как у всех Бонапартов, были прелестны. О волосах ее нельзя сказать ни хорошего, ни дурного: их было даже очень мало у нее, да и цвет их, близкий к светло-каштановому, не представлял ничего необыкновенного.
Из описания моего можно понять, что Каролина Бонапарт была девушка прелестная. Мне казалась она чрезвычайно красивой, когда мать привезла ее в Париж в 1798 году. Тогда она была во всей роскошной свежести розы, и никогда уже я не видала ее столь прекрасною. Великолепие вообще не шло к ней. Золотые ткани не украшали ее очаровательные формы, и можно было видеть, как тяжесть бриллиантов и рубинов язвит белую, нежную кожу ее.
Недавно читала я в современных записках, что, когда Мюрат просил руки девицы Бонапарт, Первый консул чрезвычайно затруднялся в том, чтоб дать свое согласие. Это все продолжение одного плана: представлять Наполеона и семейство его с невыгодной стороны. Но здесь, как и везде, желание обвинить набрасывает покрывало на истину. Есть ошибки столь грубые, что, действительно, нельзя даже понять, как могли их сделать.
В статье, о которой упомянула я, уверяют, будто Бонапарт не давал согласия своего потому, что с неудовольствием вспоминал о происхождении Мюрата. Кажется, я могу свидетельствовать в противоположном.
Наполеон был дурно расположен к Мюрату и не любил его никогда, несмотря на родственную связь, именно потому, что Мюрат неосторожно вел себя, когда приезжал в Париж с первыми знаменами, завоеванными в Италии, и особенно когда возвратился в главную квартиру. Кто знает характер Наполеона, как я, тот легко поймет, что Мюрат причинил себе много вреда, хвалясь своею значительностью при Директории и в военном министерстве и уверяя, что тут помогают ему госпожа Бонапарт и госпожа Тальен. Я расскажу анекдот, который случился вскоре по возвращении его к своему генералу и стал известен Бонапарту в тот же самый день. Жюно, раненый, лежал тогда в постели и не мог быть свидетелем; он даже узнал этот анекдот гораздо позже меня.
Мюрат пригласил к себе на завтрак многих офицеров, своих приятелей, между прочими — Лавалетта и некоторых других из главного штаба; но бо́льшая часть гостей были кавалерийскими офицерами, потому что, не знаю отчего, Мюрат с ними дружил больше, чем с товарищами своими по главному штабу, которые все были добрые, любезные люди. Может статься, в нем уже говорила хвастливая гордость, известная после всем нам, и он находил в тех больше угодливости.
За завтраком были очень веселы, много пили шампанского и, кажется, не имели надобности ни в каком дополнении, когда Мюрат предложил выпить пуншу, обещая сделать его сам.
— Никогда не удастся вам выпить лучшего! — сказал он своим собеседникам. — Готовить его научила меня одна прелестная креолка, и если бы я мог объяснить притом все особенности моего ученья, он показался бы вам еще лучше.
- Предыдущая
- 59/331
- Следующая