Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес" - Страница 50

Этот рассказ о замках и загородных домах напоминает мне ужасное происшествие в замке Витри. Господин дю Птиваль, тогдашний владелец его, был умерщвлен там вместе с пятью или шестью членами своего семейства. Вот достоверные подробности этого несчастного случая.

В ночь с 1-го на 2 флореаля IV года толпа убийц вошла в парк господина дю Птиваля в Витри. Первой жертвой стала родственница дю Птиваля, которая, не боясь ничего, жила в отдаленном домике на краю парка. Изверги умертвили ее и ее служанку и не унесли ничего. Это особенно важно во всем этом ужасном деле. Овладев домиком, разбойники, или, лучше сказать, убийцы, овладели и замком. Теща господина дю Птиваля была зарублена саблею в своей постели: она жила в комнате нижнего этажа, в малом замке; ее горничную и камердинера дю Птиваля постигла та же участь. Сам господин дю Птиваль погиб так странно, что это еще больше увеличивает ужас дела, и без того странного и таинственного.

Уверяют, что 1 флореаля дю Птиваль получил анонимное письмо, где ему советовали спастись бегством, потому что в ту же ночь его возьмут под стражу. Особенно его предупреждали, чтобы он постарался унести свои бумаги. Это обстоятельство не могло быть доказано и осталось преданием; но достоверно известно, что накануне ужасного убийства в деревне Витри появилось множество солдат полицейского легиона, который квартировал тогда в Париже, полковником у них состоял некто Прево, бывший актер. Подчиненные его рассеялись по деревне и пили в разных кабаках.

Господина дю Птиваля нашли в одной из аллей парка, убитого поленом, которым ему размозжили голову. Он был почти одет, и нет сомнения, что несчастный вышел из комнат, чтобы скрыться и унести свои бумаги; доказательством тому служил его портфель, найденный на следующий день неподалеку. Однако портфель был совершенно пуст. Подле трупа валялась белая металлическая пуговица с надписью «Полицейский легион». Вероятно, дю Птиваль, человек очень сильный и высокого роста, сорвал ее с мундира одного из убийц во время схватки. Несчастное дитя его, верно, тоже приговоренное к смерти, как и его родители, спаслось благодаря одной из тех случайностей, которые необъяснимы. За ним ухаживала отдельная служанка. Испуганная страшным шумом и еще более страшным криком жертв, она выбежала из своей комнаты с ребенком и, проходя по коридорам, встретила множество людей в белых куртках, в полицейских шапках и с саблями в руках. Они не говорили ей ничего и спокойно пропускали. Вероятно, они подумали, что женщина идет со своим ребенком, потому что иначе как бы они пощадили сына того, которого пришли убивать, ведь несомненно, в таких обстоятельствах следует истреблять наследников, могущих потом требовать и мстить.

Украдено не оказалось ничего. В кабинете дю Птиваля нашли и серебро, и все дорогие вещи. У его невестки и тещи были часы, бриллианты: все их драгоценности остались на камине и в секретере. С каким-то жутким простодушием вынесли только бумаги.

Но вот продолжение этой темной истории: оно так же любопытно, как и начало.

Подали жалобу. Жалобу приняли; следствие произвели; протоколы подписали; несколько дней заметна была деятельность, будто хотели удостоверить, что правосудие станет тем самым мстителем; но потом расследование замедлилось, а вскоре и вовсе замерло.

Но если правосудие и засыпает порой, рано или поздно оно пробуждается и требует наказания. Во время правления Директории убийцы семьи дю Птиваля тщетно укрывались от возмездия законного, юридического; суд общества, эта высшая палата, всегда заседающая для приговора неумолимого, уже называла убийц, обвиняемых слухами. Но такого суда было недостаточно.

Хотя после этого происшествия прошло три года, но как только префектом парижской полиции (Витри принадлежит к округу Парижа) стал Дюбуа, он тотчас занялся сбором необходимых сведений. Он потребовал от мирового судьи документов, которые должны были у него храниться. Судья умер, и в его канцелярии искали тщетно: там не оставалось ни малейших сведений об этом деле. Чрезвычайно изумленный, Дюбуа предположил, что протоколы следствия о вскрытии трупов и прочем перенесены в канцелярию уголовного суда или приобщены к бумагам публичного обвинителя. Он призвал к себе Фремена, главного архивариуса уголовного суда, и велел ему устроить тщательнейшие поиски во всех бумагах, относящихся к делу дю Птиваля. Но через несколько дней Фремен доложил, что об этом прискорбном деле нигде нет ни одной бумаги. Такая решительная пропажа всех бумаг давала повод к размышлениям ужасным и обвиняющим…

А теперь — последний акт всего этого беззакония. Тут и я сыграла активную роль.

Однажды я гостила у госпожи Бонапарт в Тюильри (это случилось вскоре после моего замужества). Тут же, в комнате, находился и Первый консул. Госпожа Бонапарт упрашивала его допустить к себе человека по фамилии Буа-Прео, которому, по словам ее, она обещала это. Она взяла Первого консула за руку и глядела на него с очаровательным умилением; в самом деле, она была добра в душе своей, и если не вмешивалась в ее добрые дела неисправимая ветреность, она стала бы благодетельницей многих.

— Я сказал уже, — возразил Бонапарт, — что не хочу давать аудиенции по делу дю Птиваля. Обвинения без доказательств, как бы ни были они с первого взгляда основательны, дают повод только к новым пересудам. Впрочем, — прибавил он, походив несколько времени в молчании, — вели впустить этого человека, только не сюда, а в ту комнату, — он указал на небольшую гостиную рядом. — Я будто прохожу к тебе, и это случится как бы нечаянно. Я обещал это Камбасересу, — сказал он Дюроку, с удивлением глядевшему на него. — Иначе нельзя.

Я хотела удалиться.

— Нет, нет, вы останьтесь, — сказал Первый консул. — Так нужно.

Я осталась. Бонапарт еще некоторое время побыл в спальне; между тем ввели просителя. Это был человек лет около пятидесяти, но еще приятной наружности и, как по всему было видно, порядочный. Он оказался родственником и другом дю Птиваля и молодого наследника этой несчастной семьи, которая требовала правосудия и мщения. Госпожа Бонапарт подошла к нему с выражением живого участия и едва успела сказать несколько слов, как Первый консул вышел из спальни. Жозефина представила своего протеже, и тот сразу вручил Бонапарту записку о деле. Мне показалось, что записка была написана мелким почерком и занимала много страниц. Первый консул взял ее и прочел быстро, но явно со вниманием. Я знала от Жозефины, что речь идет об убийстве семьи дю Птиваля, и потому обращала особое внимание на все, что видела и слышала. Некоторое время Первый консул просматривал поданную ему записку, а потом сказал Буа-Прео:

— Дело это щекотливое, сударь. Оно ужасно, и это еще больше увеличивает затруднения. Вы обвиняете одними доводами морали, но для суда закона этого мало. Иное дело — для суда общественного мнения.

Говоря это, Первый консул ходил, по привычке своей, с Буа-Прео по комнате, сложив за спиной руки. Не знаю, что сказал ему проситель, но он возразил:

— Знаю, знаю! Но где доказательства? Доказательства тут необходимы.

— Конечно необходимы, — сказал Буа-Прео, — но я думаю, как и все родственники и друзья несчастных жертв, что если вы, глава Франции, захотите взять на себя мщение, оно будет совершено.

Первый консул усмехнулся:

— Вы полагаете меня сильнее, чем я есть, и даже сильнее, чем я хочу быть! — возразил он. — Да если бы я и имел столько власти, то не употребил бы ее во зло. Существует правосудие. Почему вы не требуете его? Что касается меня, я не в силах помочь вам в этом деле. Очень сожалею об этом.

Первый консул поклонился Буа-Прео, и тот понял, что визит его окончен. Он двинулся к выходу с печальным видом, и, вероятно, Бонапарт заметил это, потому что сказал ему, когда тот был уже в дверях:

— Повторяю, я истинно сожалею, не имея возможности помочь вам в этом, тем более что…

Но, как бы опасаясь высказать свою мысль до конца, он вдруг умолк, взял с камина записку, поданную ему Буа-Прео, и хотел отдать ее ему обратно.