Скальпель для шейха (СИ) - Снежная Катерина - Страница 48

- Пока идет следствие и открыто дело, его никто не выпустит из страны. Дело долго не будет оставаться открытым, после проведения психиатрической экспертизы суд признает его невменяемым и определит срок с принудительным лечением. Экспертиза займет от тридцати до девяноста дней, и многое будет зависеть от требований потерпевшего, — сообщил Смит. — Суд будет настаивать на том, чтобы тот присутствовал в суде в качестве главного свидетеля и пострадавшего, а значит, они заморозят все на время его лечения и восстановления. Если денег на адвоката у вас нет, вашего супруга будет защищать государственный.

Опустошенная, я вернулась домой, отмечая про себя, как дом выглядел как обычно, словно в мире ничего не произошло. В тишине обессиленно бросила вещи на пол и уставилась на букет Марса. Теперь, казалось, он подарил его в прошлой жизни, и все события до встречи с детективами тоже произошли давно.

Кажется, что если полюбил другого, то на первого станет все равно. Не станет. Если человек был родным, жил с тобой нормально, то не станет. Невозможно перечеркнуть одним взмахом прошлое. А меня с Андреем связывало пять лет университета и пять лет работы. Я до конца ощутила, что больше не люблю его, не желаю, но от этого он не переставал быть родным, как бы ни отдалился, особенно здесь. Случившееся напоминало катастрофу.

Утром я взяла такси, назвав шоферу адрес Национального неврологического госпиталя. Тот располагался на окраине в современной пристройке. После оформления документов меня проводили в комнату (из мебели — стол со скругленными углами и один мягкий стул) для свиданий на закрытом этаже и попросили подождать.

Я села, ощущая давящую, изолирующую тишину, вспоминая практику в психиатрическом отделении времен интернатуры. Находиться в этой комнате постоянно было бы жутко, но я тут же забыла об этом, наблюдая, как въезжает коляска с Андреем, прикованным к подлокотникам наручниками. Если бы не многочисленные порезы и красные белки глаз с опухшим лицом, он выглядел бы нормально. Кажется, ему всё равно, что происходит вокруг.

— Ему дали успокоительное, — пояснил мужчина, привезший его. — Поговорите с ним. Бывает, им становится легче, когда они слышат голоса родных.

— Андрей, — позвала я, шокированная видом. — Ты меня слышишь? Это я.

Не сразу, но он перевёл расфокусированный взгляд, пока я рассматривала порезы. К сожалению, те были ровными по краям, что указывало на то, что нанёс он их себе сам. Когда порезы наносятся с силой, не бывает прямых линий. Они рваные, кожа буквально рвётся, лопается в месте удара и там образуется зазубренный край.

— Скажи, ты спала с ним? — спросил он на русском.

— С кем? — мне стало страшно.

Неправильный вопрос. Неверное начало.

— С Галибом? Спала?

— Я спала только с тобой.

Почти незаметно он начал раскачиваться вперёд, уголки бледных, потрескавшихся губ поползли вверх.

— Он такой сладкий, сладкий, сладкий.

— Кто?

— Его член. Понимаешь, член. Я хочу с ним слиться, я хочу быть им! С ним навсегда!

От сдавленных эмоций его голос окончательно сел, и он стал подвывать, крутя головой из стороны в сторону и пытаясь сдвинуть ткань с плеча, кусая сквозь неё.

Я расстроенно посмотрела на медбрата, тот отвёл глаза в сторону. Вероятно, он многое видел в этих стенах: от слёз отчаяния до презрительных ухмылок радости.

— Я могу остаться с мужем наедине? Мне нужен час, — твёрдый взгляд давал понять ему, что возражений и отказов я не приму.

— Только не трогайте, это опасно, — предостерёг тот, нехотя соглашаясь. — Видите, он кусается.

— Я хочу с ним только помолиться, — пояснила я, доставая из рюкзака фотографии Будд, семь маленьких чашечек для подношений и колокольчик.

Медбрат успокоился, понимающе кивнул и вышел.

Я не собиралась молиться, но всё должно было выглядеть правдоподобно.

Спустя час мужчина вернулся, застав тихий звон колокольчика в полнейшей тишине и спящего пациента. Я убирала ритуальные принадлежности в рюкзак.

— Он проспит час. Не будите его.

Выйдя из здания, черепашьим шагом я брела вдоль улицы, приходя в себя от изнуряющей сессии гипноза. В голове ничего не укладывалось.

Я многого не видела, больше полагаясь на наитие. Никогда не заходила в глубокие слои разума, хотя твёрдо ощутила: разум Андрея повреждён. Это мог быть сильный наркотик, любое вещество, что не оставляло после себя никаких следов в крови и организме. Но ведь его кто-то дал ему!

Кто?

Я шагала, глубоко сосредоточившись, и не замечала города. Тело знобило. Фактически муж был уже не Андреем, а кем-то другим. Неизвестно, что с ним будет дальше. Что-то подсказывало, что это далеко не счастливый конец.

Последние слова никак не шли из головы. Я набрала номер госпиталя, зная, что сегодня работает Мэри. Та подтвердила слова Мэдокса: мой пациент мертв.

— Ты можешь посмотреть в бумагах адрес Руфуса Корна? Прошу тебя.

Мэри немного поупиралась, но затем согласилась, обещая перезвонить, как только что-то узнает. Тяжелый вздох вырвался из легких.

Спустя час Андрей выглядел получше. Теперь хотя бы к раскачиваниям добавилась осмысленность во взгляде, а нервозность сменилась на постоянные движения головы туда-сюда. Он что-то отрицал. Больно было смотреть на него. Сердце сжималось от понимания, что я не могла помочь.

— Как твои дела? — спросила, раскладывая предметы для подношения и мантры.

— Плохо, плохо, плохо.

— Я знаю, — с жалостью заглянула в глаза. — Расскажи, что произошло. Зачем ты её так?

Он не ответил, перешел на покачивания взад и вперед. Спустя пару минут затряс головой и уставился куда-то в сторону.

— Я хочу защитить. Мой, мой, мой.

— Защитить?

— Он только мой, мой, мой.

Обойдя стол, я развернула кресло с мужем и, несмотря на запреты медперсонала, взяла трясущееся лицо в руки, пристально вперившись своим взглядом в его глаза.

— Смотри на меня. Я знаю, что ты тут.

Нараспев начала читать мантры в определенной последовательности с текстом на древнетибетском наречии, внушая ему. Спустя полчаса замолчала, опустив. Я села напротив него и пронзительно звякнула в колокольчик.

Андрей, вздрогнув, проснулся и пришел в себя.

Минуту он с нарастающим ужасом осматривал больничную одежду, наручники, порезы на руках, обстановку, стол с семью чашками, фотографии святых и жену.

— Всё так плохо? — его голос прозвучал испуганно, с заиканием.

— Ты съехал, — сообщила я без купюр.

На смертельно побледневшем усталом лице Андрея заблестели слезы. Он сомкнул веки и снова открыл, пытаясь стряхнуть, упрямо не желавшую скатываться горечь.

— Это дурдом?

— Госпиталь.

— Ты поможешь мне?

И хотела бы. И рада бы. Я отрицательно и горько покачала головой.

— Это не в моих силах.

— Нам нужно домой. Домой.

Он безмолвно зарыдал, немного продышался, справился с первыми эмоциями. Прямо на глазах было видно, как у него начинается бред помилования. Он решил, что его кто-нибудь спасет, совершенно не осознавая, что это временное просветление. Через несколько часов, может быть, день, он снова впадет в психоз.

— Что там произошло? — спрашивала для себя, понимая, что вряд ли это чем-то поможет следствию. Но мне требовалось знать. Нужно.

— Я убил её, потому что хотел Галиба, — его шепот оказался едва слышен, задавлен чувством вины, ужасом содеянного.

— Ведь она его тоже хотела. Когда он, — быстрый исподлобья вороватый взгляд, — трахал меня, я слетел с катушек. Хотел еще и еще и еще. Он — центр мира. Я влюбился. Я — это он.

Он замолк на секунду, качая головой, видимо, поражаясь самому себе, а затем продолжил.

— Я не могу смотреть в зеркало, хочу видеть только его. В голове мысль — бьет и бьет: что с ним? Я должен быть всем для него. Им. Сделаю всё для этого. Растворюсь в нем.

Взрослый мужик начал давиться слезами, которые скатывались с небритых щек, капая на смирительную рубашку. Поднял испуганные, бедолаги глаза и, кажется, хотел рассмеяться, но внутренне сорвался и дернулся всем телом. Ему перекосило лицо.