Скальпель для шейха (СИ) - Снежная Катерина - Страница 32

— То есть ты еще испытываешь чувства к Галибу? — он и удивлен, и озадачен. Я же считала, что его нужно отправить в тюрьму.

— А вы со своей семейкой дожидаетесь, пока его попытки убить кого-нибудь не завершатся успехом?

— Что ты знаешь о тюрьмах, девочка?

— Что они лучше, чем миллиардный особняк с парой сотен слуг и банковским счетом, — отвечаю дерзко, сама в шоке от сказанного. Что я несу?

Марс шумно и громко вздыхает и смотрит на меня, как на нерадивое дитя.

— Поверь мне, его накажут, и мало не покажется, — отзывается с такой суровостью, что по спине ползет озноб.

— Как? — не представляю, что это может быть.

— Будет сидеть дома на лечении, пока не станет овощем. Психопатии его случая не лечатся.

С тяжело бьющимся сердцем и с нарастающим страхом я посмотрела ему потрясенно в глаза. На твердом лице Марса отразилась злость. В какой-то момент я решила, что он будет милостив к Галибу, но как же я ошиблась. Нет. Он не собирался его жалеть. Полиция не нужна семье, ровно как и огласка. Они сами его убьют по-тихому.

— Отправьте его в лечебницу. Он хотя бы с кем-нибудь будет общаться. Это не так жестоко, — сама не понимая, что делаю, умоляюще положила ему на грудь ладонь, упрашиваю. — Он больной. Не виноват. Он же не ведал, что творил. Даже если это не лечится, пусть живет. Прошу, не убивай его!

Марс опустил взгляд на мою руку, лежащую на его груди. Я ощущаю, как сердце бьется даже сквозь слои ткани, как он возбуждается от одного моего прикосновения. Его выражение глаз приводит в замешательство, потому что он не просто желает. Он горит. Мне живо представилось то, что происходило между нами, когда я по собственной воле, изнемогая от страсти, отдавалась ему.

Мои глаза, полные изумления и мольбы, прикованы к нему.

— Прошу, — тихо прошептала я, не понимая, почему он молчит. — Галиб не заслужил смерти, даже если сам преступник. Что нужно сделать, чтобы ты смилостивился? Скажи, чего ты хочешь, я сделаю.

— Всё?

Я не заметила, лихорадочно кивая, как он смотрит на меня странно, сердито, сжав зубы, фактически в гневе.

— Всё! Я буду лучшей студенткой. Я отработаю практику и всем буду давать рекомендации на твою компанию. Я напишу лучшую дипломную работу.

— Нет, — перебил он.

Я хлопаю глазами, не понимая, как заставить его прийти к согласию, как заставить передумать.

— Нет? А что тогда? Что тебе нужно?

Он смотрит плотоядно, очень резко.

— Ты.

Я отпрянула от него, в то время как он продолжил бесстрастным голосом:

— Понимаю, любовь зла. Но я хочу тебя видеть в своей постели, в своем доме. Добровольно.

Не могу поверить. Облегчение от сознания, что он ставит условия и согласен смилостивиться над Галибом, перекрывается внутренней волной возмущения.

— Любовницей? — спрашиваю несколько ошарашенно.

Это цена за жизнь? Я не думала, что он окажется так жесток. Или суров?

— Да. Ты любишь чудовище, готовая из-за него на всё. Ты готова заключить со мной сделку?

Я смотрю в пол и ничего не отвечаю. Он ничего не знает. Считает, что я люблю Галиба, но все равно хочет сделать меня своей. Разве это не плохо?

— Но я не люблю тебя, — произношу медленно, прижимая руку к животу.

— Мне это и не нужно. Достаточно, что я могу купить всё, что пожелаю. Если мой племянник для тебя так дорог, цена невысока.

Поднимаю на него взбешенные и гневные глаза. Меня еще никто так не унижал. Даже Галиб. Кажется, что у мужчины нет в душе ничего благородного, ни совести, ни чести. Лишь сердце торгаша.

— Я вещь? — спрашиваю, ощущая ярость.

— Согласна?

Я молчала. Готова ли я продать себя за жизнь, будущее?

— Нет, — произношу тихо, а затем смотрю на человека, который покупает людей. — И больше не приближайся ко мне. Никогда. Я не продаюсь.

Кровь приливает к лицу, от желудка и до колен разливается слабость, мне хочется плакать только при одном лишь воспоминании о тех жарких объятиях, поцелуях и ласках, что были между нами.

Он смотрит пристально, практически убивая. Неохотно отступает, пропуская вперед:

— Ты ничего от меня не скрываешь? Я сделаю, как ты просишь, но при условии, — произносит он мне в спину.

— Каком? — на секунду замираю и не двигаюсь.

— Ты уедешь. Исчезнешь навсегда. Растворись на просторах необъятной родины. Она у тебя большая! Тогда я сдержу обещание и помещу его в клинику. Ты обещаешь?

Я колебалась бесконечно долго, понимая, что выбора нет, а потом осознала, что согласно киваю.

— Обещаю, — отзываюсь, кладя одну руку на живот, а вторую на ручку двери.

— Хорошо. Сделка заключена.

Выхожу из аудитории и просто двигаюсь. Иду вперед.

Он никогда не узнает, что я чувствую к нему. Некому будет рассказать, потому что это мой и его выбор.

И мне хочется рыдать.

Наши дни…

Прошло пять дней после разговора в палате с высокопоставленным лицом. Я шла по мокрому снегу к машине, и моё внутреннее чутьё подсказывало, что предчувствия не обманули. Никто не пытался со мной связаться или поговорить. Марс сделал вид, что меня не существует. Что ж, может быть, оно к лучшему, прошло столько лет…

Не знаю, чего именно я ждала от столь нежданной и необычной встречи. Пожалуй, я бы спросила о Галибе: как его занесло в спа-салон на краю Сибири? Ответил бы мне Марс? Очень сомневаюсь. Нам дали чётко понять, что я крайне нежелательная персона у тела шейха.

Курумканский пришёл в бешенство от предложения людей шейха дать мне отпуск на время пребывания того в больнице. Он отказался наотрез, посылая всех спецслужбистов дивным сосновым лесом вверх по Селенге до Монголии. Предложил провести операции вместо меня у других людей, что стояли по расписанию и графику многие месяцы на пересадку больных органов. Никто не вызывался, и вопрос был снят с повестки дня.

В клинике и раздевалке, казалось, тихо. Где-то стайкой бродили интерны. Они пьют кофе и готовятся к сложному дежурству. Не верилось, что я сама была такой несколько лет назад. В двух-трёх операционных ведутся срочные операции, две готовят для утра. Я вошла в раздевалку и присела на скамейку, собираясь с мыслями и духом.

В тишине перед рассветом меня охватило чувство неуверенности, но уже другое — профессиональное. Я неосознанно растирала заживший кровоподтёк, вспоминая события на автостраде. Дело было даже не в Андрее, которого я видела эти дни только на работе, а в том, что казалось, наши отношения дошли до точки кипения. С момента назначения ведущим врачом шейха он всё время срывался, никак не мог собраться и, что хуже всего, не объяснял причины и мотивы поведения. Догадаться можно было и так: у них с Полиной всё плохо.

В раздевалку влетел Курумканский и, окинув помещение лютым взглядом, зло мотнул головой. И я поняла — вот оно, то, что тревожит и грызёт с утра.

— Что?

— Его нет. На звонки не отвечает.

Они планировали начать в девять утра. Пациент был готов, проводились последние анализы и приготовления. Но главного хирурга-трансплантолога не было на месте. Я могла только моргать.

— Где он? Где? Черт возьми! Собирайся, — скомандовал он мне и вышел из раздевалки.

В следующую секунду я едва поспевала за Курумканским, шагающим к выходу.

— Я так понимаю, дома он не объявлялся?

— Нет.

Он вдруг остановился, резко повернулся и выдохнул:

— Подумай, где он может быть, кроме Польки. Где?

— Я не знаю, — растерянно хлопаю глазами. Андрей, что с тобой? Такой позор для всех нас! Гнев высокого начальства коснется всего персонала.

— Давно не ночевал дома?

— Дней пять, — я припоминала, что с того самого разговора на планерке мы виделись только на работе, и выглядел он неважно. Растрепанный, осунувшийся, небритый — он походил на человека, у которого великое горе.

Курумканский потер бритое лицо и закрыл глаза.

— Подумай, ты его жена. Где он может быть? Где обычно этот засранец заливает горе?