Печать пожирателя 5 (СИ) - Соломенный Илья - Страница 2

Так что без труда перехватил эту мерзость — и толкнул её обратно, «внутрь» Дмитрия.

Эффект превзошёл все ожидания.

Уже готовое тёмное заклинание ударило по своему владельцу также, как должно было ударить по мне. Дмитрия обволокло тёмной энергией, отшвырнуло назад, на десяток шагов, протащило по полу и он остановился на входе в зал — у самых ног только что появившегося там профессора Геллерштейна.

Директор клиники замер, увидев, КТО оказался у его ног. А затем медленно повернулся ко мне.

— Вы мне сразу не понра…

Договорить ему я не позволил.

Ещё не хватало против Магистра драться — раскатает в лепёшку, если вплотную не подобраться.

«Выпив» лежащий в кармане кристалл с физической энергией, я снова рванул вперёд — да так, что суставы затрещали!

Чудом увернувшись от копья света, разрезающего сам воздух, я оказался рядом с Геллерштейном, и ударил его «страхом».

Голова взорвалась адской болью, перед глазами заплясали круги — но я не остановился. Не было времени на расшаркивания.

Опешивший профессор сделал шаг назад, споткнулся о тело сына… Я преодолел последнюю пару шагов, сбил директора клиники с ног и повалил рядом с Дмитрием.

Решения приходили интуитивно и лихорадочно — я понимал, что Геллерштейн не станет слушать меня просто так, поэтому требовалась… «Шоковая терапия».

На которую, впрочем, сил уже почти не оставалось.

Преимущества, которые мне давала магия «пожирателя», были весомыми — но имели настолько же весомые недостатки. Из за того ли, что способности не были развиты должным образом, из-за слабости моей искры, или из-за ещё чего-то — не знаю. Но постоянное их использование выбивало меня из колеи так, что потом неделями приходилось восстанавливаться.

Вот и сейчас…

Отбросив эти мысли, я положил правую руку на лоб Дмитрия — чьё тело покрылось магическими струпьями и наростами, а из тела начали прорастать мелкие щупальца — а левую на лоб Геллерштейна старшего.

А затем «выстрелил» в обе стороны энергожгутами и направил на один из них поглощение воспоминаний.

— Артефакторные барокамеры… Проклятье… Синицын… Изменение проклятья… Декабрь 2030 года… Артефакторные барокамеры… Проклятье… Синицын… Изменение проклятья… Декабрь 2030 года…

Хвала Эфиру, младший Геллерштейн назвал примерное время, когда обнаружил проклятье — так что был хоть какой-то шанс отыскать его воспоминания.

Я старался не думать о том, что сейчас сюда ворвётся охрана и, увидев меня, просто пристрелит.

Пуленепробиваемый амулет, прикупленный в Новгороде, выдержит не больше обоймы…

Прочь! Прочь, мысли! Мне нужно найти…

— Артефакторные барокамеры… Проклятье… Синицын… Изменение проклятья… Декабрь 2030 года… Артефакторные барокамеры… Проклятье… Синицын… Изменение проклятья… Декабрь 2030 года…

Картинки чужого сознания возникли в моём сознании внезапно — как и всегда.

Вихрем они пронеслись перед глазами — Дмитрий наблюдает за смертью девушки в барокамере, видит ругань отца и Синицына, исследует устройство артефакта, проверяет его, хмурится, обнаруживает в энергокристаллах посторонние колебания… Бессонная ночь, радость на лице, попытка управлять проклятьем… Вытянутые из барокамеры частицы чужих жизней вместе с этим проклятьем — и магия, которая после этого изменилась… Два эпизода, когда Геллерштейн-младший на волосок от того, чтобы отец узнал о его «иной» природе… Подделанные отчёты, внесение изменений в структуру барокамер…

Всё оборвалось также резко, как и началось. Меня и директора клиники отбросило в разные стороны, и я врезался спиной в ближайший стол. С него посыпались какие-то инструменты.

— Вы в порядке? — Синицын неожиданно оказался рядом и помог мне встать, — Что вы сделали⁈

— Просто… Показал Геллерштейну, что сделал его сын.

— Вы менталист⁈

— Можно сказать и так…

Профессор, оказавшийся у стены зала, медленно поднялся и потряс головой. Затем посмотрел на меня. В его пальцах вновь оказалось колдовское свечение, но… На этот раз он не атаковал.

— Что… Что вы сделали с моим сыном⁈

— Это не я, профессор. Он сам это сделал. Вы видели.

— Я не знаю, что я видел! — выкрикнул Геллерштейн, и его голос сорвался, прокатившись звонким эхом под сводами зала, — Не знаю! Вы… Вы превратили его в чудовище, и задурили меня! Спутались с этим…

Трясущимся пальцем директор клиники указал на стоящего рядом со мной Синицына, и с его руки сорвалась тонкая золотистая стрела.

Но, видимо, профессор был настолько ошарашен, и находился в раздрае, что заклинание получилось слабым — и я без труда его отбил.

— С кем, профессор? — спросил я, — С человеком, который отдал жизнь вашей клинике, и у которого вы всё отобрали? Дочь, работу, достижения — да ещё и выставили всё так, будто он сам виноват?

— Вы… Вы…

На Геллерштейна было больно смотреть. Обычно властный и высокомерный, сейчас он напоминал больного старика с трясущийся челюстью и тремором в конечностях. Он снова повернулся к сыну, который лежал у входа в зал, покрытый образованиями тёмной магии. Грудь Дмитрия судорожно вздымалась.

— Послушайте, профессор, — я сделал несколько шагов вперёд, примирительно поднимая руки, — Вы видели, что произошло. Я — неведомый, и у меня масса умений. Ментальных — в том числе. Я раскопал информацию про Синицына, нашёл его, как видите — и он рассказал, что случилось. Да, он подсадил проклятье в ваши барокамеры — но лишь для того, чтобы собирать жизненную энергию для воскрешения дочери.

— Безумец!

— Не об этом речь! — резко перебил его я, не давая распалиться.

А параллельно подошёл ещё на несколько шагов, оказавшись в зоне эмоционального воздействия. Голову рвало на части изнутри, но я понимал — если сейчас я не решу вопрос мирно — меня будут ждать очень большие проблемы…

— Ваш сын обнаружил это проклятье, и понял, что оно делает. Но вместо того, чтобы рассказать вам, или искоренить — решил воспользоваться открывшейся возможностью. Но, как видите — что-то пошло не так. Проклятье Синицына просто собирало крохи жизненных сил — не более того. С каждого, по чуть чуть. А «улучшенная» версия Дмитрия поселяется в энергетике пациентов навсегда, и потом медленно их убивает!

— Но… Но… Как? Зачем⁈

— Вам лучше знать своего сына, — я незаметно надавил на профессора сожалением, и он поник окончательно, — Но вечная жизнь может прельстить кого угодно, полагаю…

— Я не… Я не знал… Я не представляю…

— Зато я представляю, — я подошёл вплотную к Геллерштейну и положил руку ему на плечо — не только, чтобы усилить воздействие, но и чтобы просто не упасть от невероятной головной боли.

Дерьмо… Ещё пара минут, и меня просто вырубит…

— Нужно повернуть ритуал вспять. Очистить барокамеры, очистить энергетику клиентов — и мою в первую очередь! — но сделать это может лишь создатель проклятья, — я указал на хмурого Синицына, наблюдающего за моим монологом, — Потому что оно завязано на него.

— А… — профессор снова посмотрел на сына, — Что будет с Дмитрием? Вы… Вы сможете помочь ему? Андрей⁈ — он обернулся к бывшему коллеге, — Андрей, я прошу тебя… Я умоляю! Спаси… Спаси моего сына.

В зале повисло молчание.

Синицын пожевал губами.

— Просишь о помощи? После всего, что случилось? После всего, что со мной сделал⁈ После… После того, как ты УБИЛ МОЮ ДОЧЬ⁈ Просишь спасти твоего сына после этого⁈

Слова звенели как металл, и я не мог спрогнозировать, поможет Синицын Геллерштейну, или нет. Сил, чтобы проверять это эмоциональным пожиранием, у меня уже не осталось.

— Я знаю… Знаю, Андрей, — Геллерштейн опустился на колени, — Знаю… Я… Виноват в этом… Я не справился с твоим изобретением… Не рассчитал всё верно… Твоя дочь… Настя… Оказалась слабее, чем мы думали, и я… Я допустил ошибку… Мне снится тот день, Андрей… Каждую ночь снится!

— И поэтому ты превратил меня в изгоя⁈ Поэтому послал убийц⁈

— Я не… — глаза Геллерштейна округлились, — Я не посылал никаких убийц, Андрей! Я… Да, я испугался… И допустил много ошибок… Я повёл себя как последний моральный урод… Прости… Пожалуйста…