Я не умею прощать (СИ) - Стова Нийа - Страница 4

Очистить и попытаться зашить? Но штопать живую плоть я точно не смогу.

Тогда промыть и попытаться забинтовать. Потуже. Вроде так кровотечение должно уменьшиться?

Действуя как можно бережней, обработала рану. Неожиданно отошла запёкшаяся чёрная корка, открывая чистые, розовые края пореза. Как смогла, наложила тугую повязку. Под бинтами, на моё счастье, не кровило.

Не давая себе расслабиться — потом поистерю — начала обмывать своему найдёнышу грудь, живот и руки. Дважды сменив воду в тазу, справилась.

Промокнула выступившую испарину с застывшего восковой маской мужского лица, ещё раз пощупала пульс. Живой. Переложить бы его куда. Не оставлять же раненого на полу. Вот только до соседней комнаты я его точно не дотащу, бугая. Где только таких делают?

Выудила из шкафа в спальне чистую простынь, прихватила с кровати покрывало и маленькую подушку.

Старинный диван показался мне вполне подходящей заменой больничной койки по своим габаритам и высоте.

Ухватившись за край плаща, подтащила тяжеленное тело и, далеко не с первой попытки, с горем пополам свалила его на предварительно застеленный простынёй антиквариат. Представляю, как завтра «поблагодарит» меня собственная спина. Таскать на себе такую тушу.

Хоть и весьма симпатичную.

Да уж, весьма…

Не торопясь прятать болезного под покрывалом, залипла, разглядывая.

Разумеется, из чистого любопытства!

Офигенный экземпляр! Высокий. Превосходно сложён. Не такой массивный, как показалось вначале. Доспех добавлял фигуре лишнего объёма. Каждая гармонично развитая мышца была чётко прорисована, создавая ощущение настоящей силы и мощи своего обладателя. Не было ужасных гипертрофированных бугров. Ровно столько, сколько нужно. Ни убавить ни прибавить. Идеально…

Крепкая длинная шея. Широченные плечи — моя тайная слабость.

Я закусила губу, почувствовав неуместное вожделение.

Рельефные руки с выпуклыми венами на предплечьях и кистях. Мощная, мерно вздымающаяся грудь плавно переходила в узкую талию и бёдра. Длинные мускулистые ноги. К счастью, не лишила красавчика штанов, а то слюной захлебнулась бы. Роскошное тело покрыто гадкой ровной кожей, без единого волоска, да, непривычного, но очень красивого цвета, удивительно нежной и приятной на ощупь. О, я прекрасно это почувствовала, пока самозабвенно играла в больничку!

Мой бесстыжий взгляд, совсем не подчиняясь своей хозяйке, ощупал каждый кубик рельефного пресса. Скользнул по верхней кромке низко сидящих штанов из жёсткой ткани, зацепился за… м-м-м-м…

Когда мужчине есть чем гордиться, это заметно и под одеждой и в спокойном состоянии…

Очнись, нимфоманка перезревшая! Сколько ему? На вид — двадцать пять, не больше.

Иди домой и трахни мужа! Раза два. Благо, он всегда за.

Накинула на все соблазны покрывало. От греха. Аккуратно поправила подушку под блондинистой головой. Приложила ладонь к высокому лбу, дотронулась до щеки. Жара нет, спокойно дышит, губы немного порозовели. Вот и чудно.

Ого! А времени-то натикало. Мои мужчины часа через два домой вернутся. Для своей находки я всё равно ничего полезного больше сделать не смогу. Поэтому пусть терпит до моего возвращения. Поговорю с мужем, вместе решим, что со всем этим делать.

Последствия лечебных процедур долго убирать не пришлось. Чудо-ткань длинного плаща, по-прежнему сухая и чистая, полностью впитала кровь и воду. Всё остальное быстро попрятала по своим местам. Немного подумав, оставила на полу у дивана стеклянный кувшин с водой и стакан. Окровавленные тряпки сунула в пакет, выброшу по дороге в мусор. Хорошо, что сама почти не испачкалась.

Быстро добралась домой, нарочно не позволяя себе думать о том, что со мной сегодня произошло. А когда нацепила мягкий халат после душа и оказалась на кухне, почувствовала, что накрывает. Ноги ослабли, голова раскалывалась, меня трясло так, что невозможно было налить стакан воды. Растерзав аптечку, выломала из блистера несколько таблеток успокоительного, насилу их в себя затолкала, завернулась с головой в плед и упала в кресло.

Посижу всего несколько минут, пока лекарство не подействует.

Наверное, я всё-таки заснула. Спина и ноги от неудобной позы затекли неимоверно, когда я подпрыгнула от настойчивой мелодии телефонного звонка. В темноте нащупала мобильник. Мазнула взглядом по горящим цифрам настольных часов: 21:10.

Странно…

А мои-то все где?

Неприятно засосало под ложечкой.

— Истомина Софья Андреевна? — вопросил из динамика женский голос, а я вдруг почувствовала, как все внутренности слипаются в ледяной ком. — Отделение интенсивной терапии, ГКБ номер шесть…

Почему-то не поняла больше ни слова.

В груди что-то лопнуло, и по венам растёкся жидкий азот.

Я плохо помню, что было дальше.

Как добралась до больницы.

Словно со стороны наблюдала, как вежливая, словоохотливая девочка-медработник перехватила у приёмного покоя невменяемую расхристанную тётку, как уговаривала успокоиться, подсовывая воду в картонном стаканчике.

Где-то там, на периферии восприятия, я слышала её заверения, что все живы, что нам очень повезло, и оперирует сам профессор Минаев. Что мужа я могу забрать хоть сейчас, у него лишь лёгкое сотрясение и несколько царапин. Что он замечательный, так за меня переживает, попросил встретить и проводить к нему в палату.

Я тупо кивала головой, что-то отвечала односложно, бесполезно пытаясь вычленить из её назойливого словоразлива хоть какую-то информацию о состоянии Тёмы. Постоянно спрашивала, как попасть к сыну, и каждый раз получала неизменный ответ — к нему нельзя, идёт операция, и все вопросы после неё.

Лёшки не оказалось в палате, он сидел в коридоре на жёсткой больничной кушетке.

Бледный, сгорбленный, с яркой ссадиной на лбу и скуле. Резко постаревший.

— Заяц?

Бравурное щебетание медсестры смолкло.

Муж перевёл на меня остекленевший взгляд.

Почему мы считаем, что мужские слёзы — это позор, проявление слабости? Мне не дано понять, как можно удержать в сухих глазах дикую боль и вину, сжирающую тебя живьём.

Я обняла его голову руками, прижала к своей груди. Он рвано выдохнул.

— К Тёмке не пускают. Я пробовал.

И мёртвым, хриплым голосом начал рассказывать, как по дороге из бассейна поддался на уговоры сына заехать в торговый центр за новой моделью радиоуправляемого робота: сложно было отказать в такой малости. Они ждали зелёного светофора, когда в толпу у перехода к наземной парковке въехал пьяный имбецил на спортивном автомобиле. Скот успел покалечить больше десяти пешеходов, прежде чем разбился насмерть, вписавшись в бетонное ограждение.

Среди этих несчастных оказался наш мальчик.

Муж крепко обхватил меня, уткнувшись носом в кошмарный жёлтый свитер, надетый второпях, и не переставая твердил:

— Я виноват… так виноват…

А я беззвучно плакала за нас обоих, истово молясь за наше общее сокровище. Горячо и искренне, неправильно и неумело. Молилась так, как могла.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем высохли слёзы и внутри поселилась сосущая пустота. Я прикрыла зарёванные глаза и тихонько раскачивалась из стороны в сторону, баюкая в руках моего бедного зайца, раздавленного многотонным грузом им же самим придуманной вины.

Разве он мог что-нибудь сделать? А окажись на его месте я, что-то смогла изменить?

Но как сложно найти нужные слова, которые озвучат главное и не будут казаться бессмыслицей перед лицом страшной беды.

— Люблю тебя, слышишь? Мы справимся. Вместе.

Мы просидели в больнице почти до самого утра, прежде чем нам сказали, что операция завершена и разрешили посмотреть на сына через стеклянную стену реанимационной палаты.

Маленькое, беззащитное тело в проводках и датчиках среди медицинской аппаратуры, даже лица не разглядеть.

Тёма.

Тёмушка.

Мой самый любимый мальчик.