Нарисую себе счастье - Красовская Марианна - Страница 11

– Это Маруш, – робко проблеяла, понимая, что сейчас пойду к черту, как и полагается по всем правилам приличия.

– Наконец-то! Проходи быстро!

Удивленно почесав нос, я проскользнула в комнату.

Казимир Федотович был помят и бледен, но глазами сверкал воинственно. Я им невольно залюбовалась. Красивый ведь мужчина, даром что в возрасте. Взгляд ясный, лицо умное, благообразное. Плечи широкие, могучие. Грудь волосатая, как у медведя, в расстегнутой рубахе виднеется. Даже такой, усталый и больной, Долохов не выглядел немощным.

Осознав, что я беззастенчиво разглядываю не слишком одетого мужчину, почувствовала, что щеки вспыхнули огнем. Хорошо, что свет тусклый. Авось не разглядит Казимир Федотыч, куда я глазела.

– На заводе был?

– А как же. Рисовал с самого утра. Палитру вам разложил и самые разные узоры.

– Работа кипит?

– Все трудятся неустанно.

Казимир слабо улыбнулся и кивнул.

– Отныне тут, в моем кабинете рисовать станешь. И по всяким поручениям ездить. Ермол мне пока не нужен, в твоем распоряжении будет.

Я осторожно кивнула и спросила тихо:

– А что произошло-то?

– Приступ меня сердечный хватил, – вздохнул Долохов. – Добегался. Но ничего, как видишь – не помер.

– А… это потому, что ваша сестра… ну…

– С Пиляевым сбежала? – оскалился мужчина. – Нет, раньше. Мы с Ольгой разругались к чертям собачьим, вот я и упал. Глупо вышло. Я ведь ее защитить хотел, Маруш.

– Это как?

– Налей мне отвара, садись и слушай. Где я неправ был?

Пока я наливала из маленького чайничка густое травяное зелье, Казимир недовольно пыхтел, а потом пожаловался:

– Верно ты мне говорил, что нет у Ольги защитника, кроме меня. Я думал-думал и решил выдать ее замуж побыстрее. Жениха предложил хорошего, Демку Гальянова. Они с Ольгой давно нравятся друг другу.

Я едва сдержалась, чтобы вслух не выругаться. Он серьезно? С его-то тактом и чувствительностью как у медведя? Поди сестру вызвал и бухнул: дескать, Оля, готовься свадьбу играть через неделю. Представила реакцию гордой Ольги и зажмурилась. Вероятно, она орала и ногами топала. Даже я бы орала, что уж говорить.

– Что, не так нужно было? – верно истолковал мои гримасы Долохов. – Да понял уж, что не так. Надо было все ей объяснить, да как сказать-то, что мне недолго осталось? Что хочу позаботиться о ней, чтобы всякие проходимцы после моей смерти на нее охоту не устроили?

– Вы себя не хороните, – пробормотала я, принюхиваясь к чайнику. Интересно, мне можно хлебнуть? Что-то я тоже разволновалась. Или лучше ромашки с мятой у Устины попросить? А еще лучше – вина крепкого. – Рановато в могилу собрались. Что-то не похожи вы на умирающего-то.

– Марк, подлец, сидел возле моей постели едва ли не до утра. А потом уехал, понимаешь, да не один, а с Ольгою. Что будет-то?

Я подумала немного и усмехнулась. А что будет? Ольга не из той породы, чтобы с любовником сбегать. Женится соколик на нашей лебедушке, никуда не денется. Об этом я Казимиру уверенно и сообщила.

– То-то и оно, что женится, – сумрачно вздохнул он. – А толку? Заводы кому отойдут? Докторишке они даром не нужны, он и не разбирается в керамике ничуть. У него другая страсть. Гальянов хоть прибрал бы к рукам, да Ольгу б холил и лелеял.

– Теперь мэтр Пиляев будет вашу сестру холить и лелеять, – напомнила я, пряча улыбку.

– Как появится тут, я ему и холку намну, и лелейку оторву, – пообещал Казимир. – Уж, жрать хочется. Сгоняй на кухню, принеси чего-нибудь, – и грустно добавил: – Только не жареное и не острое.

Я кивнула. Слава небесам, раз голоден – значит, поправится.

На кухне заплаканная Устина безропотно выдала мне чашку постного супа и два вареных яйца, а когда я сказала, что Казимир, конечно, должен теперь страдать не только от сердечной боли во всех смыслах, но и от голода, поморщилась и пообещала еще потушить кролика с овощами. Если на ночь томиться оставить, то должно быть вкусно.

Я отнесла поднос с едой наверх.

– Покормить, чай, вас, Казимир Федотович?

– Дурак ты, Маруш. Салфетку подай и подержи подушку.

Пока Долохов трапезничал, я его развлекала своими выдумками про альбомы с палитрою и цветочными элементами.

– И все же, я думаю, трафареты лишними не будут. У вас ведь для чашек пресс-формы имеются? Я в гончарном цеху была, видела. Шмяк-шмяк – и чашка готова. Только лишнее обрезать и ручку налепить.

– Предположим.

– Так нельзя ли по этой же форме из тонкого фарфора сделать чашку с дырками? Мазнул – вот и листок. Другую наложил – вот и цветок. А остальное вручную дорисовать. Куда быстрее выйдет. И главное, навыки рисования не нужны, любой дурак справится.

– Не нужно фарфора, – мотнул головой Казимир, доедая яйца. – Стекло. Оно прозрачное и его легко вымыть. Хрупкое, так и фарфор бьется. Мне в стекольном цехе сколько угодно чашек наштампуют, а шаблон я сам сделаю, там не сложно. Хотя даже и самому не придется, ведь можно пуансон сразу с рельефом выточить!

Оживился, щеки порозовели. С жаром начал мне рассказывать, что стекло удобнее, чем фарфор, что качество для шаблона не так уж и важно, что можно даже переплавку на них пускать. Я любовалась им и улыбалась невольно: вот что значит – человек свое дело больше жизни любит!

– Да и стекло цветное можно в дело пустить! Пока ровный цвет не выходит, пущай трафареты штампуют, все в дело уйдет. Вот что, Маруш, с тебя чертеж для пуансона, сможешь? Нужно вымерять все, вплоть до толщины стенок. И нанести узоры. Нет, не сможешь, поди, ты же не чертежник. Нужно мастера в Большеграде найти… Или вот Миланку Синегорскую попрошу, она как раз Университет закончила, ей это просто будет.

– Да глупости говорите, Казимир Федотыч, – возмутилась я. – Чего проще-то? Взять чашку сырую, стеклом облить – вот и слепок. А глину вымыть.

– Да если бы так просто все было, Маруш! Стекло-то кипящее. Что с глиной будет, не догадываешься?

– Ну так маслом смазать и в воск окунуть, – буркнула я, краснея. – А уже по воску шаблон делать.

– Так-то из глины получится, воск при обжиге вытечет. Со стеклом сложнее будет… – Казимир вдруг замер и широко раскрыл глаза. – А ну, бумагу и карандаши мне из кабинета неси быстро! Я придумал, как круглые кувшины делать! Ну такие, как в Икшаре через плечо носят. И как я раньше не догадался! Если восковое кольцо сделать да глиной его облепить…

Ох, чует мое сердце, мэтр Пиляев хорошенько выругал бы нас за ночные бдения. Мы с Казимиром засиделись с чертежами глубоко за полночь. Не думаю, что такой “отдых” пойдет ему на пользу, да только мэтр Пиляев далеко был. Я подозреваю, что еще и занят. Очень. Ольга ему скучать не даст.

Да ладно, днем выспимся. Понятно же, что ни на какой завод Казимир завтра не поедет, и долго еще не поедет.

– Маруш, ты не против, если я покурю?

– Против, – отрезала я, отбирая папиросы и бросая их в печь. – Вы и так одной ногой в гробу, нечего вот так сразу с головой залезать.

– Тиран юный на мою голову, – улыбнулся Хозяин. – Ладно, спать пора, рассвет скоро. Где твоя комната, ты знаешь. Приходи, как проснешься, продолжим.

Я кивнула, сгребла все бумаги и карандаши, погасила светильник. Спать так спать. Я – послушный помощник.

Завтракать Казимир предпочел в постели. Снова был мрачен и молчалив, знать, спал дурно, и мне никак не удавалось его развеселить. Тогда я решила съездить домой, раз уж Хозяин с барского плеча позволил мне пользоваться бричкой, но не успела, потому что в дом прибыли гости. Сразу двое.

Один был высокий, плечистый, с русыми кудрями и широкой улыбкой – явный уроженец Юга. Другой – длинный, изящный и немного грустный, с темными, чуть раскосыми глазами. Северянин, видимо. И оба желали видеть Казимира. Очевидно, гостей раньше принимала Ольга, поэтому Устина с дочерью своей Просей заметались, как курицы, которым отрубили голову, не понимая, можно ли им беспокоить хозяина, коли доктор велел тому отдыхать, или мэтра Пиляева лучше не слушать теперь вовсе. Каюсь, последнюю мысль, кажется, я вчера женщинам в голову вложила.