Пария (ЛП) - Райан Энтони - Страница 2

Впрочем, я не позволял взгляду задерживаться на телеге, а вместо этого, разинув рот, таращился на солдата широко раскрытыми перепуганными глазами, в которых светилось мало осмысленности. Я усиленно практиковался, чтобы добиться такого выражения лица, поскольку скрыть интеллект не так-то просто.

– Шевели жопой! – сравнительно менее сердито приказал его напарник, словно обращаясь к тупой собаке. Я продолжал глазеть на него снизу-вверх, и он, ругнувшись, потянулся к кнуту на седле.

– Пожалуйста! – всхлипнул я, поднимая над головой костыль. – П-прошу пардону, добрые господа!

Я заметил, что во многих случаях у склонных к жестокости людей подобное раболепие неизменно разжигает, а не гасит позывы к насилию – так сейчас и произошло. Лицо солдата потемнело, он снял с крюка кнут, колючий кончик которого опустился на дорогу в нескольких дюймах от моего съёжившегося тела. Взглянув наверх, я увидел, как его рука сжалась на рукояти с ромбовидным узором. Кожа там сильно истёрлась, а значит этот человек явно наслаждался любой возможностью применить своё оружие.

Впрочем, подняв плётку, он замер, и его лицо перекосило от отвращения.

– Клянусь кишками мучеников, как же ты воняешь!

– Простите, сэр! – всполошился я. – Я не специально. Ноженька-то моя, видали? Вся ступня загнила с тех пор, как по ней проехала телега господина. И вот я на Стезе Святынь. Буду молить мученика Стеваноса меня вылечить. Вы же не станете бить верующего, а?

На самом деле моя ступня представляла собой прекрасный и здоровый придаток не менее здоровой ноги. А вонь, которая так сильно ударила в нос солдата, исходила от острой смеси дикого чеснока, птичьего помёта и перегнивших листьев. Для убедительности маскировки не стоит пренебрегать силой запахов. Важно было, чтобы эти двое не видели во мне угрозы. Случайно встретившийся на заведомо опасной дороге хромой юноша, вполне мог оказаться притворщиком. И совсем другое дело – хромой юнец без следов разума на лице и с ногой, источающей сильный аромат, скрупулёзно составленный так, чтобы походить на запах гноящихся ран, с которым эти двое, несомненно, сталкивались.

Конечно, тщательный осмотр меня бы разоблачил. Если бы эти двое разглядывали меня внимательнее, то увидели бы под гримом почти чистую кожу, а под тряпьём – стройное крепкое тело хорошо накормленного парня. А будь у них глаз поострее и чуть больше времени, то они заметили бы небольшой бугорок ножа под моей изношенной курткой. Но, на беду, им не хватило нужной остроты зрения, и время у них заканчивалось. Прошло всего несколько секунд с тех пор, как я вывалился им навстречу, но этого отвлекающего манёвра хватило, чтобы вся компания остановилась. За свою насыщенную событиями и опасностями жизнь я понял, что смерть вернее всего является именно в такие маленькие промежутки замешательства.

Солдату справа она явилась в форме стрелы с вороньим оперением и зазубренным стальным наконечником. Она вылетела из леса, впилась ему в шею прямо за ухом и в облачке крови показалась изо рта вместе с разорванным языком. Пока солдат валился из седла, его товарищ с кнутом доказал, что он настоящий ветеран, немедленно бросив кнут и потянувшись к мечу. Он двигался быстро, но и я тоже. Выхватив нож из ножен, я поставил перед собой замотанную ногу и бросился вверх, схватив свободной рукой уздечку лошади. Животное инстинктивно попятилось, подняв меня ещё на фут, который позволил бы мне вонзить нож солдату в горло, прежде чем он полностью обнажит свой меч. Ударом стоило гордиться: я его оттачивал не меньше, чем выражение лица дурачка, и теперь лезвие с первого раза вскрыло нужные вены.

Я ещё держался за поводья, когда ступни снова коснулись земли, и лошадь, крутанувшись, чуть не сбила меня с ног. Глядя, как солдат валится на дорогу и, булькая, делает последние вздохи, я испытал острое сожаление о скоротечности его кончины. Уж, конечно, этот гад с изношенным кнутом заслужил умирать подольше. Однако сожаления остыли, едва мне на ум пришёл один из множества уроков преступного искусства, вколоченный в меня за долгие годы: Когда стоит задача убить, действуй быстро и надёжно. Пытка – это излишество. Оставь её только для самых достойных.

К тому времени, как я успокоил лошадь, всё уже почти закончилось. Первый залп стрел свалил всех, кроме двоих стражников. Оба арбалетчика лежали мёртвыми в телеге, как и возница. Одному военному хватило мозгов развернуть лошадь и помчаться галопом прочь, хотя это и не спасло его от топора, который вылетел из леса и попал ему в спину. Последний солдат оказался сделан из более замечательного, пусть и безрассудного теста. Одна стрела из краткого залпа проткнула ему бедро, другая попала в лошадь, но ему удалось откатиться от бьющегося зверя, подняться и вытащить меч против двух дюжин разбойников, выбегавших из леса.

Я слышал версии этой истории, в которых уверяли, будто бы, увидев столь отважную и решительную душу, Декин Скарл лично запретил своей банде убивать его. А сам вступил с этим отважным защитником в поединок один на один. Смертельно ранив солдата, прославленный разбойник сидел с ним до ночи, и они рассказывали друг другу истории о битвах, в которых сражались, и размышляли о капризных тайнах, определяющих судьбы всех вокруг.

Нынче полно всяких песен и баек, в равной мере абсурдных, про Декина Скарла, известного короля разбойников Шейвинской Марки и, как некоторые скажут, защитника керлов и нищих. «Одной рукой он грабил, а другой отдавал» – так поётся в одной особо отвратительной балладе. «Отважный Декин из леса, всегда сильный и добрый».

Дорогой читатель, если ты готов поверить хотя бы слову из этого, то у меня есть для тебя на продажу шестиногий осёл. Декин Скарл, которого знал я, несомненно, был силён, ростом в шесть футов и два дюйма, с мышцами под стать росту, хотя в последние годы уже начал расти живот. И доброту он, бывало, проявлял, но такое случалось редко, поскольку объединить разбойников Шейвинского леса одной добротой не получится.

На самом деле в отношении того стойкого солдата я слышал от Декина только приказ, который он проворчал: «Убить тупого уёбка, и приступим». Он даже не взглянул на кончину бедолаги, которого дюжиной стрел отправили в объятья мучеников. Я смотрел, как король разбойников тяжёлым шагом вышел из тёмного леса с секирой в руке – это жуткое оружие с почерневшим помятым двойным лезвием редко бывало далеко от него. Он помедлил, разглядывая дело моих рук. Проницательные глаза под тяжёлыми бровями ярко блестели, глядя то на труп солдата, то на лошадь, которую мне удалось поймать. За такой приз, как лошадь, стоит побороться, поскольку за них дают хорошую цену, особенно в военное время. И даже если не получится продать, мясу в лагере всегда рады.

Удовлетворённо поворчав, Декин быстро перевёл взгляд на единственного выжившего в засаде – такой исход был вовсе не случайным.

– Если хоть одна стрела пролетит ближе ярда от гонца, – прорычал он нам тем утром, – я сдеру кожу с пустившей её руки, от пальцев до запястья. – И он не грозился попусту, поскольку все мы раньше видели, как он исполняет обещания.

Королевский гонец оказался тонколицым мужчиной в отлично пошитой куртке, штанах и в длинной накидке, окрашенной в королевские цвета. Он сидел на сером жеребце и всем своим видом выражал оскорблённое презрение, даже когда Декин подошёл и схватил его лошадь под уздцы. Впрочем, при всём своём строгом достоинстве и явном возмущении, ему хватило мудрости не опускать копьё, которое он держал, и королевский вымпел по-прежнему высоко развевался над картиной недавней резни.

– Любое насилие или препятствование по отношению к гонцу на службе Короны считается государственной изменой, – провозгласил тонколицый. Похвально, что его голос почти не дрожал. Он моргнул и решил, наконец, одарить Декина всей силой своего властного взгляда. – Вы должны знать это, кем бы вы ни были.

– И впрямь, сударь, мне это известно, – ответил Декин, наклонив голову. – Думаю, и вы отлично знаете, кто я, не так ли?