Лозоходец - Лин Айлин - Страница 6

Время близилось к обеду, когда удалось собрать всё, что сюда накидали. Я глядел себе под ноги, вспоминая, что делал мой предшественник. Вздохнул и решил попробовать сам, опустился на колени, прижав руки ко дну, закрыл глаза, пытаясь почувствовать грунтовые воды. Пока лопатой работал, холода не чувствовал, теперь же озноб пробрался под кожу, мышцы ног сводило, пальцы теряли чувствительность. Вода закралась под одежду, вымыла последнее тепло. Зябко, сыро. И не чувствую ровным счётом ничего.

Дрожа всем телом, поднялся. И как дальше быть, не знаю. Наверх же и подниматься стыдно. Как в глаза людям глядеть? Делать нечего, снова опустился в воду. Зажмурился как мог, постарался унять озноб, продирающий тело с ног до головы, выкинул все мысли.

Вобрал воздуха побольше. Задержал дыхание. Резко выдохнул!

И вдруг…

Под ладонями точно зашевелилось что-то живое. Неужели?.. Вода? Ощущение похожее, когда опускаешь руку в речку. Течение скользит сквозь пальцы, ластиться к ладони, точно кошка. Так и здесь, только под землёй, неглубоко. Отчего же колодец пуст? Странное оцепенение охватило меня, и через секунду я будто смотрел на себя со стороны. А в голове всплывали образы чужие. Видел, как сверху в колодец посыпалась глина, за ней мелкий сор: ветки, листья. И вода… обиделась. И так бывает? Ушли грунтовые воды глубже. Не придумав ничего лучше, я стал звать их обратно, мысленно рассказывал, что вычистил всё, мусор убрал, хорошо теперь в колодце. Не знаю, сколько простоял так, только очнулся, когда почувствовал, что вода поднялась выше, к самому подбородку. Ключ пробился не подо мной, где-то сбоку. Заполнялся колодец.

– Тащи! – дёрнул я верёвку, прихватив с собой лопату.

Трос рванулся, подхватил меня и потихоньку потянул наверх. Скоро я стоял под жаркими лучами солнца, дрожа, как заяц под осиной.

– Я баньку истопил, – прогудел Матвей басом, – идём, пока не застудился.

Отказываться не стал. Влетел в парилку, сбросив с себя одежду, с наслаждением растянулся на полке. Следом зашёл Матвей, поддал парку, замочил душистый берёзовый веник:

– Сейчас попарю получше, и согреешься.

Парились мы долго, выходили на улицу, где на скамье стоял холодный квас, отдыхали и шли снова.

Вечером пришёл за нами Куланбай:

– Намылись? Ждут вас все, идёмте со мной.

У него во дворе был накрыт стол. Видно, вся деревня расстаралась: мясо, овощи, квас, мутный самогон, пироги, рыба, чего тут только не было!

За столом уже сидели мужчины. Я сел рядом с хозяином, и полилась неспешная беседа. Старики выспрашивали, отчего обмелел колодец. Таиться не стал, рассказал, как было и что видел.

Седой дед, с белыми как снег волосами и бородой, глянул на меня из-под нависших бровей:

– Понятно теперь, почему так вышло.

– Может, и мне поведаете? – придвинулся я ближе.

– Отчего же не рассказать, – кивнул старик, – сам видишь, деревенька наша на отшибе ото всех. И у всех подворье огорожено тыном.

Правда, каждый двор напоминал Форт Боярд, ограды были высокие, крепкие.

– А как иначе? – продолжал дед. – Зимой ведь и волки лютуют, редко, а бывает и медведь-шатун попадётся, лихие людишки, опять же, заглядывают, до чужого добра охочие. Летом же скот по дворам держать не с руки. На лугах пасётся, в ночное водим. И собаки есть – охрана, и ружьишки имеются, но ото всего не убережёшься. Вот и на той неделе, налетели ночью барымтачи. Мужиков отвлекли, дворы огнём закидали, а сами кинулись к стадам. Поуводили лошадей, барашков порезали. Кто в ночном был, тоже потрепали изрядно. И, видишь оно как, решили колодец изгадить.

Старик замолчал, жевал впалыми губами. Мужики тихо загудели, каждый спешил добавить своих воспоминаний.

– Теперь-то вода есть, – улыбнулся я, довольный собой. Только сейчас понял, что отозвалась сила, которая тому прежнему Егору дана была. Странное ощущение, настоящая магия, по-другому и не скажешь, не объяснишь.

Долго мы ещё сидели за столом, лились разговоры ручьём, чуть позже подсели к нам и женщины. Ночью, проводив всех со двора, Куланбай повёл меня в горницу, спать. Кунсулу с детьми прибирала со стола, только я этого уже не слышал. Трудный день, нервный, уснул, как младенец в люльке.

Следующим днём, спозаранку засобирался домой. Куланбай поднялся, вышел во двор, вернулся с бараньей тушей:

– Как обещал, Егор-ака. Не обидели мы тебя?

– Что ты, довольно за работу. Дарьюшка моя рада будет, – просить больше неудобно, у самих ртов немало.

Мы собрались в дорогу, провожать нас вышла вся деревня. Женщины совали узелки с пирожками, свежее молоко. Скоро наша телега напоминала лоток базарный с выпечкой. Аж дух печёного стлался по дороге за нами.

Я торопился домой, степняк подгонял лошадку, та споро перебирала ногами. Вот уже и знакомый лес, останавливаться на привал не стали. Куланбай вернуться спешил засветло. Пожевали на ходу пирожков, запили молочком.

Раскинулись перед нами луга, завиднелись крыши Кривцово, сердце рванулось туда, к семье. Как же стало, что так прикипел я душой к этим людям? И чужими язык не поворачивается назвать. Стоял полдень, но улицы были пустыми. Даже вездесущих кур не видать.

– Что-то неладное творится, Егор-ака, – оглядывался по сторонам Куланбай, подгоняя кобылу. Домчали до дома.

– Зайди, передохни с дороги, – предложил я степняку.

– Не обижайся, только ехать мне надо. Семья ждёт. Он сгрузил мясо, все харчи, что в дорогу дали, и повернул тотчас назад, запылила по дороге колёсами телега.

Во дворе было пусто и стрёмно стало на душе: неужели в моё отсутствие что-то случилось?

Семья отыскалась в доме. Все сидели на кухне: лица взволнованные, даже испуганные.

Я бросил скарб на стол:

– Чего это с вами? Помер кто?

Даша обняла меня, отец поднялся со скамьи.

– Пошли, покажу.

– Не ходили бы вы, от греха…, – жалобно сказала жена.

– Погодь, не мельтеши, – насупился отец.

Покинули дом, старик отворил ворота, осмотрелся по сторонам и махнул мне рукой.

Двинули до соседнего проулка между домами, отец крадучись шёл впереди, выглянул из-за угла:

– Сам смотри, – кивнул мне, – сильно не высовывайся.

Я был полон удивления, но сделал, как велели. За вторым домом стояла хата Данила и Евдокии. Хорошая семья, деток четверо. Сыновья взрослые уже, дочь подрастала, красавица-Лукерья, коротко Луша. Хозяйство, как у всех: корова, лошадь, гуси, куры. Надел земельный.

Возле их ворот стояла телега с высокими бортами, около неё лениво развалился военный с ружьём в руках, мимо него сновали и другие, вынося из дома всё, что было ценного. А в телеге, неловко завалившись набок, сидел Данил, спиной ко мне. В повозке лежали тушки гусей и куриц, птицам просто шеи, что ли, посвернули? Непонятно отсюда. На задке привязана хозяйская лошадь. За Данилом виднелся домашний их же скарб.

– Корова где? – спросил у него какой-то тип, высунувшийся со двора.

– Знамо где, – огрызнулся хозяин, – на пастбище.

Тип нырнул обратно. Тихо на улице, в соседних домах даже ставни затворили, как будто можно просто отгородиться от чужого горя и страха.

Послышалась возня, к телеге выскочила Евдокия, без платка, волосы растрёпанные. Подлетела ближе, вцепилась в борт. Лицо белее мела.

За ней выскочили двое.

– Забирайте всё, – обернулась женщина, повернувшись спиной к повозке, – мужа за что?!

– Уйди, дура, – подскочил к ней стоявший в дозоре, – хужее будет.

Евдокия прижалась к борту, Данил наклонился ниже, что-то зашептал ей, та тряхнула головой.

– Пожалейте, люди добрые! На кого же меня и деток оставите? Один у нас кормилец.

К ней подошёл хмурый тип, хромой на правую ногу. Кулаком саданул Евдокию по плечу. Она охнула, осела, но не отошла. Тогда он за волосы отшвырнул её от повозки.

Данил дёрнулся было спрыгнуть с телеги, чтобы загородить супругу собой, но не успел. Один из военных резко шагнул вперёд, и прежде чем арестант успел выпрямиться, тяжёлый приклад винтовки с силой ударил его под дых.