Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 66

— Верно, — бормочет Рик и, увидев ее выжидающий взгляд, добавляет: — Ни разу не оглядывался назад.

Мама вздыхает.

— И, конечно, он тоже очень заступился за Поппи. Был рядом с ней больше, чем ее настоящий отец когда-либо.

И вот моя наименее любимая тема — несуществующие отцовские инстинкты Рика.

Ничего не говори.

Ничего не говори.

Просто переживи ужин.

Адриан кладет руку мне на бедро и сжимает, молчаливый жест, который предполагает, что, хотя моя мать, возможно, и не замечает исходящего от меня напряжения, он нет.

Это меня успокаивает.

Незначительно.

И снова официант безукоризненно выбирает время, возвращается, чтобы принять заказы, и предлагает на мгновение прервать поэтический рассказ мамы о Рике. Адриан заказывает белую рыбу, мы с мамой выбираем филе миньон, а Рик выбирает бифштекс весом тридцать четыре унции, что напоминает о том, что мне нужно будет сидеть здесь и смотреть , как он ест его.

— Он тот «клей», который скрепляет нашу семью…

И она снова за свое.

— … хотя мы опустеем, как только поппи уедет в Нью-Йорк рисовать свои маленькие картинки. — Еще один смешок.

Я закатываю глаза.

— Это больше, чем маленькие картинки.

— О, милая, ты же знаешь, я просто шучу. — Как всегда, ее тон сладок, как сахар, чтобы скрыть язвительность ее слов. — Твои рисунки действительно милые. Честно.

Я ощетинилась, но на этот раз Адриан встает на мою защиту.

— На самом деле, Поппи — потрясающая художница. Я видел ее работы. У нее настоящий природный талант.

Под этим он имеет в виду, что загнал меня в угол в моей комнате в общежитии, полистал мой альбом для рисования, а затем украл его.

Как ни странно, воспоминание об этом не вызывает никакого гнева — просто осознание того, что попытка втянуть Адриана в неприятности и столкновение с ним у бассейна с таким же успехом могли быть миллион лет назад.

— О, конечно, она такая. — Мама делает большой глоток вина и хихикает. — Ну, за исключением…

У меня скручивает живот.

— Не думаю, что нам нужно рассказывать эту историю.

Мама протягивает ко мне руку.

— О, перестань, милая. Это было мило. Все подумали, что это действительно мило. — Затем она обращается к Адриану, ее карие глаза искрятся весельем. — Итак, одна из наших старых соседок, милая маленькая старушка по имени мисс Шелби, знала, как сильно Поппи любит рисовать, и заказала у неё картину для мистера Шелби. Предполагалось, что это будет воссоздание их свадебной фотографии. Подарок на годовщину или что-то в этом роде. И она планировала заплатить Поппи.

У меня возникает внезапное желание пойти на кухню и попросить вместо этого разделать меня на ужин.

— Ну, Поппи проводит недели , работая над этой штукой. Она так старательно её делает, никому не позволяет увидеть, пока не закончит, — объясняет мама. — Но в конце концов, она дарит это мисс Шелби и…

Мое лицо заливает жар.

Я наблюдаю за автомобильной аварией.

Моя автокатастрофа.

— Что ж, какими бы прекрасными ни были некоторые из ее работ, это было не очень. — Ее плечи трясутся от едва сдерживаемого смеха. — Я имею в виду, на самом деле, вы бы видели лицо мисс Шелби, когда она увидела эту картину. Все пропорции были нарушены — у мистера Шелби была голова размером с арбуз и туловище карандаша. Нос мисс Шелби был массивным, и Поппи забыла включить в рисунок бабушкину брошку, но каким-то образом умудрилась нарисовать каждую морщинку женщины.

— Для справки, мне было десять, — вмешиваюсь я. — И я никогда в жизни ничего не рисовала.

— Бедная женщина, — заканчивает мама. Сейчас она вытирает глаза, доведенная до слез моим смущением. — Никогда не говорила об этом плохого слова. Я имею в виду, ее лицо говорило многое, но ни слова. Она заплатила Поппи.

Это вызывает очередную порцию смешков со стороны мамы и Рика, но я больше не смотрю на них.

Со скрученным в узел желудком я наблюдаю за Адрианом.

И он не смеется.

Он, конечно, улыбается. Та же вежливая улыбка, которая проскользнула сквозь защиту декана Робинса, профессора Айалы и бесчисленного множества других авторитетных фигур.

Но его глаза, устремленные на мою мать, мертвы.

— Какая очаровательная история, — говорит он.

— Видишь, милая? — Мама поворачивается ко мне. — Иногда ты слишком серьезно относишься к профессии художника. Это нормально, но как хобби.

— Что ж, у нее есть на это право, — говорит ей Адриан. — Я подозреваю, что через пару месяцев она примет предложение Гарвардской школы искусств.

За столом воцаряется тишина.

Мама моргает, глядя на меня, ее веселье угасает.

— Что?

Чертовски здорово.

Запах шипящего жира и растопленного сливочного масла ударяет мне в нос, когда официант подходит снова, на этот раз с нашими заказами.

Мама не удостаивает филе миньон даже взглядом, слишком занятая, чтобы пялиться на меня.

Я допиваю свой бокал вина.

— Еще бутылку, мистер Эллис? — Спрашивает официант. — Мы были бы более чем счастливы достать что-нибудь еще из погреба. Может быть, бордо 2004 года?

Адриан отмахивается от него, официант исчезает, и напряжение усиливается в десять раз.

— Поппи, это правда? — Все ее лицо сморщилось, как скомканная салфетка. — Ты собираешься поступать в Гарвард?

Я бросаю на Адриана свирепый взгляд.

— «Ничто не высечено на камне».

— «Все, кроме камня», — парирует Адриан. Он не выглядит ни в малейшей степени раскаивающимся в том, что сбросил атомную бомбу прямо на хрупкий покой сегодняшнего вечера. — К осени ваша дочь станет студенткой Гарварда.

Я пинаю его под столом.

Рик хмыкает.

— Эй, кто меня пнул?

Упс.

— Гарвард… — Повторяет мама. — Ты поступишь в Гарвард. — На этот раз не последует ни колкости, ни двусмысленного комплимента.

— Или Пратт, — добавляю я. — Я еще не приняла решения.

— А это… — Она допивает бокал вина. — За твои художественные работы?

— Да.

— Господи… — По мере того, как она переваривает новости, в ее голосе просачивается вся сила южного акцента, но я знаю лучше, чем думать, что полностью лишила ее дара речи. Если Мэй Дэвис в чем-то и преуспевает, так это в том, чтобы принимать хорошие новости — но особенно мои хорошие новости — и пробивать в них дыры.

Я готовлюсь к колотой ране.

Затем она обращается к Рику, своему единственному явному союзнику, оставшемуся за столом.

— И вот я не понимала, что нужно ехать аж в Нью-Йорк или Гарвард только для того, чтобы научиться рисовать какие-то картинки. Особенно не со всем этим природным талантом, но… — Она, наконец, смотрит в мою сторону, и улыбка расплывается на ее лице. — Поздравляю, милая. Это отличные новости. Я действительно рада за тебя.

Я резко выдыхаю.

— Спасибо.

— Я просто надеюсь, что они не превратят тебя в одного из этих голодающих художников, — добавляет она, не в силах закончить разговор, не оставив последнее слово за собой. — В конце концов, людям все еще нужно покупать твои работы, не так ли, дорогая? Я имею в виду, поиск клиентов и все такое. Кто знает, если…

— Я бы купил их. — Адриан смотрит на меня, произнося это. — Я бы купил все до единой.

Когда первая искренняя улыбка за вечер появляется на моем лице, мама молча вгрызается в свой стейк.

***

Остальная часть ужина — не более чем вежливая болтовня о мобильных устройствах, несколько назойливых вопросов мамы о семье Адриана (от которых он вежливо уклоняется) и редкая похвала Рика по поводу стейка.

Я сбегаю в ванную, пока Адриан листает меню десертов, мои нервы напряжены, как севший аккумулятор в машине. Мне просто нужно пережить общение, достойное кусочка торта, а затем я смогу вернуться в отель с Адрианом, свернуться калачиком под одеялом и запихнуть воспоминания об этом ужине в самые дальние уголки своего сознания.