Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 15

Я ДУМАЮ, АДРИАН ЭЛИС СОБИРАЕТСЯ УБИТЬ МЕНЯ.

Это могло быть шуткой.

Какая-то отчаянная шалость или месть мальчика, который знал, что не проживет достаточно долго, чтобы увидеть последствия. Это было бы логичным выводом, который можно было бы сделать из этого, тем более что на этих страницах больше нет ничего, что указывало бы на склонность Адриана Эллиса к убийству.

Но мое бурлящее нутро знает правду, и эта правда была изложена в каракулях Микки.

— Что бы ты ни читала, это должно быть абсолютно захватывающим, — произносит низкий, вкрадчивый голос позади меня.

Я замираю, паника сжимает мне горло.

Я захлопываю книгу, но не уверена, что смогу скрыть ужас в глазах или в голосе, когда поворачиваюсь и говорю:

— Адриан. Привет. Я, э-э, тебя там не заметила.

Он стоит, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди, с непроницаемым выражением лица, и я в очередной раз вспоминаю, какой он большой. Я ни за что не смогу преодолеть эти широкие плечи.

Слова Микки постоянно звучат у меня в голове: Адриан Эллис собирается убить меня. Адриан Эллис собирается убить меня.

Адриан Эллис собирается убить меня за то, что я это прочитала?

— Прости, — выпаливаю я. — Мне не следовало совать нос в твою комнату. Это невероятно неуместно. Я просто хотела немного передохнуть после вечеринки. — Я пытаюсь улыбнуться, но это выходит так натянуто и неловко, что я не утруждаю себя продолжением улыбки.

— Итак, как оно было?

— Что было?

— Это было захватывающе? — Его темные глаза указывают на дневник, в который я вцепилась мертвой хваткой. — Книга.

Интересно, слышит ли он, как мое сердце пытается выскочить из груди?

— Нет, не совсем, — отвечаю я. Я изо всех сил стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно. Ровно. — Я не продвинулась далеко. Только первые несколько записей, которые, опять же, мне вообще не следовало читать.

— Тогда почему ты взяла ее? — Я вглядываюсь в его лицо в поисках гнева, вины или кровожадной ярости, но снова — удручающе нечитаемо.

— Ну, я увидела название на обложке… — Я сглатываю и выдаю крупицу правды. — Наверное, я просто надеялась, что смогу внести некоторую ясность в то, почему Микки покончил с собой.

Слежка с благими намерениями. В это можно поверить, верно?

По крайней мере, так, вероятно, было бы, если бы я уже не обвинила его во лжи и не натравила на него детектива.

Взгляд Адриана такой тяжелый, что мне становится душно, как будто он взвешивает мое объяснение, чтобы понять, верит ли он в него. На несколько долгих мгновений шипящий и потрескивающий камин остается единственным звуком в комнате.

А затем он кивает, напряжение рассеивается, как дым в воздухе.

— Все хотят объяснений, когда происходят подобные вещи, — говорит он, и его губы приподнимаются. — По крайней мере, именно эту фразу доктор Патель дает всем студентам, которые приходят к ней на консультацию по поводу горя. Очевидно, она раздает много книжек-раскрасок для взрослых.

Думаю, в любой другой день я бы растаяла, как мороженое на солнце, от его обаяния. У него одна из тех непринужденных улыбок, которая просто притягивает тебя, как будто ты делаешь что-то не так, не улыбаясь в ответ.

И у него ямочки на щеках.

Почему я никогда не приглядывалась достаточно внимательно, чтобы понять, что у него ямочки на щеках? Они впиваются в яблочки его щек — в его идеальные, достаточно острые, чтобы порезать скулы, — и это все, что я могу сделать, чтобы не потерять бдительность.

У него есть дневник Микки.

Из-за него уволили детектива Миллс.

Его внешность, его улыбка, его остроумие, его чертовы ямочки на щеках — они должны быть обезоруживающими.

Теперь я это понимаю.

Это маска, созданная для того, чтобы заманить вас внутрь и ослабить вашу бдительность. Красивая улыбка, скрывающая острые зубы.

— Поэтому у тебя его дневник? Потому что ты хочешь объяснений?

Интересно, прочитал ли Адриан последнюю страницу?

Возможно ли, что он просмотрел первые несколько записей, предположил, что там нет ничего компрометирующего, и отложил их в долгий ящик? Конечно, он бы бросил эту книгу в камин, если бы знал, что в ней.

— Что-то в этом роде, — пожимает он плечами.

Я прочищаю горло.

— Ну, я думаю, мне, наверное, пора идти. Становится поздно, а у меня много занятий на этих выходных, так что мне нужно идти… заняться этим. Еще раз, действительно извиняюсь за подглядывание. Это было не круто. Это больше не повторится. — Слова вырываются в спешке, когда я пересекаю кабинет и пытаюсь протиснуться мимо Адриана.

Он не двигается ни на дюйм, только наклоняет голову, чтобы посмотреть на меня сверху вниз, и удивительно, что я вообще могу дышать под удушающим весом его внимания.

— Извини, — говорю я и пытаюсь снова, но его широкие плечи, обтянутые свитером из кашемира алебастрового цвета, не поддаются.

Его взгляд перемещается на мои руки.

— Ты все еще держишь книгу.

Я опускаю взгляд, и он прав — я сжимаю дневник Микки так крепко, что костяшки пальцев побелели.

— О, точно. — У меня вырывается нервный смешок. — Виновата. Позволь мне… позволь мне положить обратно.

Мои руки дрожат, когда я возвращаю дневник на указанное место между "Анатомией Грея" и "Законами человеческой природы".

Позже, уверена, я буду ругать себя за то, что так легко сдалась, за то, что отпустила то, что вполне могло быть единственным доказательством того, что я не сумасшедшая, но сейчас все это, кажется, не имеет значения.

В этот момент мой инстинкт самосохранения работает на пределе.

Мои пальцы так дрожат, что я с трудом вставляю книгу обратно в прорезь.

Большая загорелая рука накрывает мою, и я замираю полностью.

Его пальцы, уверенно держащие мои, возвращают дневник на место.

— Знаешь, что я думаю, Поппи? — Прохладное дыхание касается раковины моего уха. Его голос мягкий, почти соблазнительный.

Я не осмеливаюсь ответить.

— Я думаю, ты лжешь мне.

Дрожь распространяется и на другие мои конечности, но я стою на своем.

— Я не лгу.

— Нет? Значит, ты не прочитала весь дневник Микки? Даже ту часть, где он называет меня своим убийцей?

Воздух выбило прямо из моих легких.

Все, что можно, уже сделано.

Я это знаю.

Он это знает.

Дрожь усиливается, но я заставляю себя повернуться и посмотреть ему в глаза.

— Ну и что, если бы я это сделала? Ты и меня собираешься убить?

Теперь он меньше чем в футе от меня, его угловатое лицо освещено потрескивающим пламенем.

Ему не потребовалось бы никаких усилий, чтобы протянуть руку и сломать мне шею, как куриную косточку, или впечатать мою голову в кирпичный камин. Если бы он действительно хотел быть поэтичным, он, вероятно, мог бы подтащить меня к окну, вытолкнуть наружу и устроить еще одно бдение при свечах, где они будут использовать мои плохие фотографии для слайд-шоу.

Но он не делает ничего из этого.

Он остается на месте, все та же игривая улыбка растягивает его губы.

Изменились только его глаза — такие же темные, как всегда, но что-то блестит в них.

— Ну, в этом-то и вопрос, не так ли? — Рука, которой он положил журнал на место, сдвигается, его пальцы обвиваются вокруг моей шеи.

Ужас окатывает меня ледяной водой, но он не душит меня. Его пальцы — ошейник на моей шее, ограничивающий ровно настолько, чтобы я не могла вырваться. У него красивые пальцы — сильные и ловкие, и они определенно способны раздавить мне трахею.

— Значит, ты собираешься умолять сохранить тебе жизнь? — Это звучит безжизненно. Как будто ему уже наскучило.

Я хочу. Каждый мускул в моем теле кричит, чтобы я сделала именно это. Умоляла. Успокоила. Сделала щенячьи глазки. Выдавила лужицу слез.