Как приручить дракона 5 (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 54

Лежа на широкой лавке в церковных подземельях, я смотрел на расписанный сценами из библейской жизни потолок, дышал воздухом с явными нотками ладана, слушал доносящееся сверху пение хора и возгласы отца Клауса. Под головой у меня лежало монументальное издание в двух томах — «Istoriya hristianskoj cerkvi» автор — некто Husto Gonsales. Чтиво познавательное и увлекательное, переводное с арагонского новолатинского языка. Хоть как-то помогало отвлечься от тяжких дум.

— О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных, и о спасении их — Господу помолимся! — гудел над потолком священник-кхазад густым басом, и, кажется, стены резонировали от его низкого голоса.

Хор откликался — слова многоголосого ответа были непонятные, но звуки — величественные, торжественные.

— О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды — Господу помолимся! — продолжал отец Клаус.

Не знаю, сила этого места, или беседы с отцом Клаусом, или моя обычная склонность к самоконтролю и рациональному мышлению стали лекарством, а может — совокупность всех этих факторов, но к исходу второго дня я решил, что и как буду делать в обозримом будущем. Крайний вариант оказался довольно очевидным: передать все мои вышемирские активы тем же Машевским, под честное слово. Создать Фонд, где будут аккумулироваться средства для учительских грантов — под контролем Прутковой. И уехать в Паннонию, вступить в Орду и учить ордынских деток. Что бы там не говорили про урукских подростков — и с ними нужно работать! Да и вообще, там не только уруки, там и снага, и гоблины, и людей много, и гномов, говорят — даже эльфы есть! Бабай Сархан, князь Хтонический, меня обещал принять. Однако, татуировки придется делать, а мне они не очень нравятся, но… Но учительскую семинарию я все равно построю! В Паннонии, в Орде, хоть у черта на бороде! Задумал — значит сделаю!

Главное, чтобы Яся согласилась. Главное, чтобы она поехала со мной. Наверное, поедет? Если поедет — все переживем. Очень жаль, было, конечно, бросать Горынь. Но суть ведь не в том, чтобы что-то СДЕЛАТЬ, верно? Суть в том, чтобы ДЕЛАТЬ! А делать можно где угодно — в Паннонии, на Сахалине, да хоть в Урянхае…

— В Урянхай пока не нужно ехать, — сказал Феодор Иоаннович, входя в келью, где я обитал последние двое суток. — Повремени.

— Ваше высочество! — я вскочил с лавки.

— Мое высочество, — повел рукой царевич, поправляя на себе опричный мундир без знаков различия. — Всё, я свои вопросы порешал, теперь твои пойдем решать. Невиновные наказаны, непричастные награждены, слоны — розданы. Знаешь, как сиамский король обозначает опалу для подданых? Передает слона во временное пользование! На годик-другой. Разорительное занятие, если хочешь знать! Но это все так, лирическое отступление, как ты любишь… Сейчас мы займемся делом! Ты за что больше переживаешь? Да не думай ты так громко про дурочек этих, с ними все понятно — или замуж в хтонические перди, или в монастырь — туда же… Ага! Репутация, стало быть. Переживаешь, что твои близкие и дальние, земляки и соратники поверят — и подумают что ты мерзавец. В этом все дело, да?

— В этом, — мне пришлось кивнуть. — А еще в том, что я не смогу делать то, для чего гожусь лучше всего. Все что у меня есть на самом деле — это моя работа. Я — школьный учитель, ваше высочество. Заберите это у меня — и ничего не останется.

— Ну как же? Ты консультант Сыскного приказа, рыцарь, землевладелец, народный мститель, жених, друг, сосед и всякое такое прочее… Не так уж мало, — Феодор Иоаннович прищурился и глянул на меня хитровато, став при этом очень сильно похож на своего царственного отца. — А еще, ты — дракон. И просто хороший человек. Мой человек! Правда ведь, Георгий Серафимович? Ты — мой человек?

Я понимал, зачем он это спрашивает. Для своего человека он готов был сделать многое, и именно его покровительство давало мне возможность чувствовать себя более или менее свободно. Мне давно было очевидно — я в его команде, что бы это ни значило. Так совпало. Мы с этим царским сыном оказались по одну сторону баррикад, мои недруги были и его врагами, он одобрял мои начинания… По правде говоря, Феодор со своей тягой ко всему странному и необычному, и манерой находить неочевидный ответы на сложные вопросы нравился мне куда больше его братьев: милитриста-Дмитрия и прагматика-Василия.

— Я ваш человек, — кивнул я. — Если только при этом не нужно будет делать подлости и мучить маленьких детей.

— Нет уж, в этих делах от тебя толку не дождешься, это я прекрасно понимаю… Пойдем! — и форменным образом потянул меня за руку. — Здесь сложно работать, место — сильное. Выйдем на воздух.

Это довольно странное ощущение, когда царевич тянет тебя за руку, если честно.

Феодор Иоаннович двигался по подземным ходам собора так, будто бывал здесь через каждые два дня на третий, ориентировался совершенно естественно и вывел меня сначала под лестницу, которая вела на клирос (хоры), протащил по балкону, игнорируя певчих. Потом мы нашли еще одну лестницу — винтовую, и стали подниматься выше, выше, к самой колокольне. А дальше он просто открыл какое-то окошечко и полез наружу. Ну и я — за ним.

В лицо шибанул ветер, ударило солнце — очень сильно после подземелья. Мы оказались на церковной крыше. Отсюда было видно почти весь Вышемир! Многоэтажки центра, бараки Зверинца, огромный частный сектор, трубы заводского района, лента Днепра — до самого горизонта.

— Я люблю этот город вязевый

Пусть обрюзг он и пусть зачах…

Золотая дремотная Азия

Опочила на куполах! — не удержался я.

— Есенин? Да вы карбонарий! — умехнулся царевич. — Но я сам, если признаться честно, Есенина люблю.

И вдруг продекламировал:

— Все эльдары — гнилая рыба,

Авалон весь — жадная пасть.

Но Россия — вот это глыба!

Лишь бы только — царская власть! — а потом вдруг спросил: — Знаешь, как я могу решить твою проблему?

— Как? — спросил я, даже не пытаясь удивляться происходящему.

— По щелчку пальцев, — сказал он, и, подняв вверх правую руку, щелкнул пальцами.

Загудели глухо колокола. Задрожал металл крыши под нашими ногами. Купола заблестели невыносимо ярко. Галдя вспорхнули птицы, кажется, с всех деревьев в городе, страшно завыли собаки. А потом все стихло.

— Однако, получилось гораздо легче, чем я думал, — несколько сдавленным голосом проговорил Феодор Иоаннович. — У тебя есть платок?

Я глянул на него — носом у царевича шла кровь, она текла по усам, губам, бороде, стекала на грудь, на черный мундир без знаков различия. У меня был платок — в заднем кармане джинсов, благо — чистый. Я мигом протянул кусок ткани Грозному, и тот прижал его к носу.

— Сейчас, сейчас, — теперь голос его звучал слегка гнусаво. — Знаешь, я тебе даже завидую! Вот прикинь навскидку, сколько народу из тех, что знал с тобой лично и общался хотя бы пятнадцать минут, поверили в эту галиматью с изнасилованием за отметки?

— Сколько? — спросил я, наконец осознавая, что общаюсь сейчас с одним из четверых сильнейших менталистов Государства Российского, а скорее всего — и целого мира.

— Четыре процента, плюс-минус. Там сложно сказать — парочка типов вовсе не осуждали тебя, имея в виду что девчонки были довольно взрослые, и грешно было не воспользоваться положением… Я их только что прикончил, так что в расчет не берем, они мне в России и нахрен не нужны, — это прозвучало как-то буднично. — В общем — четыре процента. Остальных мне и переубеждать не пришлось. Там каждый второй и так словом и делом хочет поучаствовать в обелении твоего имени. Вон, одни прошение на имя Государя составляют, подписи собирают. Другие — оружие чистят и собрание Дружины устроили. Третьи к поместью Солтанов подбирались, но уже не подбираются — я запретил, там — мои дела, а не ваши. Думаю, тебе будет приятно услышать, что среди твоих детей — не поверил никто. Они прям злые были очень сильно. Это Ляшков придумал прошение составлять, и к Зборовскому твоему пошел! Ушлый парень, надо к нему присмотреться… С незнакомыми сложнее, там серединка на половинку, но тут я всё почистил. Вышемир — за тебя. Полностью. Прямо сейчас. А дальше — уж как сам сыграешь…