Зимняя бегония. Том 2 - Тянь-Эр Шуй Жу - Страница 2

– Юань Сяоди – не тот ли, кто открыл лавку шелковый тканей?

Шан Сижуй восторженно вскрикнул, глаза его загорелись.

Чэн Фэнтай самодовольно заявил:

– Ох! Да я ведь хорошо с ним знаком! Вот только в прошлом месяце виделись. Это я привозил ему шелк высшего сорта, без твоего второго господина он не смог бы начать торговлю! А разве он не говорил, что больше не будет выступать на сцене?

Шан Сижуй проговорил с тяжелым вздохом:

– То, что он не поет, и в самом деле прискорбно!

Когда Шан Сижуй приехал в Бэйпин, больше всего он сожалел, что Хоу Юйкуй и Юань Сяоди – два знаменитых актера – уже ушли со сцены. Всякий раз, вспоминая об этом, он принимался сетовать на то, что не приехал раньше. Хоу Юйкуй и в самом деле был уже стар. Юань Сяоди еще не достиг преклонного возраста, он был моложе Нин Цзюлана на несколько лет, однако никто не знал, отчего он покинул театр на пике карьеры, оставив многочисленных поклонников неистово сокрушаться. После ухода Юань Сяоди исполнял лишь отдельные сценки для покупателей-богачей на семейных торжествах или от случая к случаю выступал вместе с приятелями на собраниях общества «Грушевого сада» [6]. Шан Сижуй слышал его выступление дважды: один раз на семейной встрече у какого-то богача и второй – на собрании «Грушевого сада», где тот исполнял «Нефритовую шпильку» [7] и «Пучины греха» [8]. Юань Сяоди так же уважали в обществе, как и Хоу Юйкуя, вел он себя осмотрительно, а сейчас и вовсе преуспел в торговле, окончательно отошел от театра, и никто больше не смущал его просьбами о выступлении, боясь тем самым проявить неуважение. Те два коротеньких выступления по десять минут покорили Шан Сижуя. В опере куньцюй Шан Сижуй уступал только Юань Сяоди.

Шан Сижуй вился вокруг Чэн Фэнтая в нерешительности, и тот искоса взглянул на него:

– Шан-лаобань, что это значит? Думаете попросить Юань-лаобаня вернуться на сцену, чтобы исполнить вместе «Любимую подругу»? Это невозможно: раз он сказал, что не станет больше выступать, значит, не станет. Начни я его принуждать, я поступлю не слишком-то уважительно, я так не могу.

Шан Сижуй весь был словно объят пламенем, он не мог усидеть на месте, то приседал, то вновь вскакивал, в нетерпении подпрыгивая:

– Я не это имел в виду! Я просто… я просто заволновался! Я видел его всего два раза! И к тому же так давно. Так хочу послушать его рассказы о театре!

– Так повстречайся с ним!

– Как мне с ним встретиться? Мы ведь незнакомы.

– Видел его дважды, да так и не познакомился?

– Не познакомился! Я все время прятался в уголке и слушал его пение. Я стесняюсь! – В присутствии выдающихся актеров старшего поколения Шан Сижуя всегда охватывало смятение, он не смел даже попросить кого-нибудь представить их, всячески избегая личной встречи, – так он боялся, что корифеи начнут высмеивать его или не полюбят. Характером он не походил на артиста.

Чэн Фэнтай, похоже, понял, на что тот надеялся.

– Э?.. Так что же, Шан-лаобань, вы желаете, чтобы второй господин навел для вас мосты? Устроил вам встречу?

Шан Сижуй по-прежнему топтался на месте, несколько разгоряченный.

– Так не пойдет. Я застесняюсь.

– Так как же быть?

– Тебе нельзя говорить, кто я! Просто скажи, что я твой друг… или же я притворюсь твоим подручным.

Чэн Фэнтай рассмеялся:

– Ладно-ладно, какой еще подручный! Где ты видел такого красивого слугу? Я возьму на себя это дело. Придумаешь потом, как меня отблагодарить.

Шан Сижуй ответил:

– А? Каждый раз, когда я прошу тебя помочь, ты требуешь благодарности! Вот уж и правда, нет такого торговца, кто бы не обманывал.

Чэн Фэнтай не стал огрызаться в ответ, лишь ушел с улыбкой на устах.

С тех пор Чэн Фэнтай и впрямь твердо придерживался данного им обещания: каждое утро, поднявшись с кровати, он проходил пол-улицы, чтобы преклонить перед Шан Сижуем колено и поприветствовать его. При виде Шан Сижуя Чэн Фэнтай начинал кричать во весь голос, напрягая связки и подражая актерам:

– Желаю счастья Шан-лаобаню!

Шан Сижуй кивал и с торжественной улыбкой отвечал:

– Второй господин, поднимайтесь!

День за днем они обменивались этими двумя фразами, словно никак не могли наиграться. Сяо Лай и Лао Гэ уже привыкли к их легкому помешательству.

Теперь Чэн Фэнтай хранил свой черный чай и закуски у Шан Сижуя и, придя к нему, чаевничал совсем как в собственной усадьбе. Они с Шан Сижуем заваривали чай, ели сладости и разговаривали по полдня – о «грушевом саде», о старине. Забавные истории для обсуждения у них не иссякали. Сперва Шан Сижуй, завидев аппетитные пирожные и вафли, радостно хватал их и надкусывал, но заканчивалось все тем, что от каждого пирожного он кусал только раз, ни одно ему не нравилось, потому что были они несладкие. Тогда Чэн Фэнтай добавил в его чай молоко с сахаром, сделав напиток по-английски, который Шан Сижую необычайно понравился, хотя прекрасный сорт чая Чэн Фэнтая был тем самым испорчен.

На банкете по случаю дня рождения старой княгини Ань Шан Сижуй получил от Нин Цзюлана сокращенный и исправленный текст пьесы, благодаря которой его страсть к опере куньцюй вспыхнула с новой силой. Теперь куньцюй не сходила с его уст. После того как эта опера всецело завладела им, он потратил немало усилий, чтобы вопреки нынешней моде поставить полные версии «Пионовой беседки» [9] и «Западного флигеля» [10], которые шли несколько дней подряд. Хотя куньцюй всегда пользовалась успехом среди элиты, образованные приятели Шан Сижуя, смыслящие в искусстве, встретили эти постановки горячими протестами. Все же тогда духу времени больше всего соответствовала цзинцзюй [11], она и была самой популярной, а все прочие виды театра казались лишь ее жалкой свитой. По счастью, на постановках Шан Сижуя свободных мест не было, а иначе управляющий традиционного театра сорвал бы свой гнев на нем. После того как Хоу Юйкуй увидел Шан Сижуя в резиденции князя Аня, он начал уделять ему пристальное внимание. Услышав, что Шан Сижуй совсем позабыл пекинскую оперу и теперь исполняет куньцюй, он забеспокоился и изо дня в день звал Шан Сижуя к себе в усадьбу. Шан Сижуй, польщенный столь неожиданной милостью, надел новую кофту китайского кроя и отправился внимать наставлениям. Многие полагали, что Лао Хоу собрался передать ему свои знания, совсем как когда-то Нин Цзюлан, вдохнувший в Шан Сижуя частичку своего таланта, дарованного небожителями. На деле же Шан Сижуй выучился у Хоу Юйкуя лишь правильно прокаливать опиум для курения, да еще старик вел с ним непринужденные беседы о неофициальной истории «грушевого сада», показывая, как исполнять ту или иную роль. Так все и шло, пока однажды, когда Шан Сижуй прощался, Хоу Юйкуй не стерпел и сказал:

– Пой хорошенько, не разрывайся, а то упустишь свое!

Шан Сижуй с поклоном принял его наставление.

Когда дело касалось людей, которым Шан Сижуй поклонялся, нрав его менялся необычайно: он становился благочестивым, будто последователь Будды, отбрасывал прежнее безрассудство и несговорчивость вперемешку с упрямством. Взять хотя бы Хоу Юйкуя: если кто другой сказал бы Шан Сижую подобную фразу, когда он, охваченный воодушевлением, исполняет новое, он непременно бы ответил:

– Пекинская опера – это театр, и опера куньцюй тоже театр, с какой стати исполнение куньцюй означает проявление непостоянства? Что я пою, тебя вовсе не касается!