Аптечка номер 4 - Ханов Булат - Страница 2

— Фото для прикола, — обиделся я.

Грубость мало располагала к тому, чтобы броситься за незнакомкой через кордон. Ради таких женщин от погранцов не бегают и в тюрьму не садятся.

— Интересно получается, — сказал я. — Ты меня ни во что не ставишь, зато зовешь с собой в опасную миссию. Типа сбежим за бугор, чего тут такого. И это первому попавшемуся парню.

Зарема убрала улыбку.

— Во-первых, я смеюсь не над тобой, а над твоими опасениями, будто ты привлекателен для мошенников.

Сомнительный комплимент. Если это он.

— Во-вторых, я и сама нищебродка. Макароны с острым соусом — это не по любви. И в-третьих, не первому. Двое отказались.

— Почему? Не оценили твою вежливость?

— Идею автостопа они не оценили.

Чтобы объяснить, почему она хочет релоцироваться, Зарема зашла издалека, с самого детства.

Мама оставила ее, когда Зареме исполнилось два, и исчезла с радаров. Отец умер год назад от инфаркта и оставил дочери квартирку, полную хлама и флешбэков. Когда органы громили айтишный профсоюз, Зарему как его участницу привлекли к суду. К счастью, в статусе свидетеля, не обвиняемой, но из компании ее все же уволили. С тех пор все IT-фирмы, что государственные, что частные, отказывались брать ее на работу.

И если бы только IT-фирмы. В районной библиотеке ее развернули, изучив соцсети. А с кассы супермаркета сняли через неделю. Сцепилась сначала с покупателем, затем с управляющим.

Поэтому только автостоп. С учетом того, как подорожали билеты на поезд и самолет.

— У меня два варианта: Финляндия и Монголия. Склоняюсь к Финляндии. Добраться до Карелии и пересечь границу в лесной зоне. Я на связи с финскими активистами. Они проконсультируют по деталям и помогут со статусом политических беженцев.

— Надежный план, Уолтер, — прокомментировал я. — Как швейцарские весы.

Зарема пригласила меня к себе, чтобы показать, что у нее все готово к отъезду.

Не знаю, как насчет флешбэков, но хлам и правда вызывал жгучее желание очистить хрущевскую однушку под ноль и отскоблить ее для новой жизни. Красный флаг свисал с вешалки между джинсовкой Заремы и потертой мужской курткой большого размера. Вдоль книжного шкафа громоздились коробки, до краев полные дребедени, утратившей всякий практический смысл. Пузырчатая пленка, алюминиевая лента, электробритва, упаковка бумаги, банный веник, запутавшийся в шнуре утюг — все это бесхозно пребывало на полу и на подоконнике. Утюг посовременнее стоял на письменном столе рядом с электрочайником.

— Тот самый флаг с аватарки? — спросил я.

— Тот самый. И я не то чтобы его люблю. Коммунистам давно нужен ребрендинг. Пора покончить с кланом Зюгановых и стряхнуть с плеч нафталин.

Из кухни притащился серый кот и важно изучил мои стопы.

— Гречка, — Зарема выкладывала передо мной вещи. — Сухари. Сахар. Фасоль. Острый соус. Соевая паста. Огниво. Спальник. Еще спальник. Палатка. Просторная, на двоих. Жидкое мыло. Газовая плитка. Баллоны.

Выглядело внушительно.

— АИ-4 у тебя есть? — спросил я.

Никто из моих знакомых не знал, как расшифровывается эта аббревиатура.

— Шутишь? Ее нигде не достать, кроме даркнета. И то она там под миллион стоит.

— Смотрю, ты в теме.

АИ-4, или индивидуальная аптечка при поражении атомным оружием, занимала мои мысли. Чем чаще грозили (или грезили) ядерной вой ной, тем больше мифов окружало средства от радиации. К то-то утверждал, будто АИ-4 — это обман, плацебо. К то-то доказывал, что счастливые обладатели этой аптечки получат шанс спастись. Все это напоминало религиозные споры из Средневековья, которые, хоть и велись между учеными мужьями, самым прямым образом затрагивали простых смертных вроде меня.

— Съезжаю отсюда на следующей неделе. Железно. Ты как? У меня есть запасной спальник.

А что я?

Я перешел на четвертый курс и притворялся, будто не смотрю дальше следующего июня. А стоило. Сдам госы и получу диплом по журналистике. Факультет сделает все, чтобы отцепить меня от магистратуры. Армия примет отверженного выпускника в крепкие объятия и обдаст запахами пота и пороха. А там на горизонте новые свершения, новые кампании. Покрою грудь орденами, как ноутбук наклейками, и вернусь домой с вещмешком за плечами. Отец в почтительной тишине наполнит до краев стопки. Внезапный неловкий анекдот разрядит напряжение.

Если без шуток, в октябре мне предстояли военно-полевые сборы. На них две недели будут дрючить, обделяя сном и едой, и одновременно грузить примитивной пропагандой о полковом братстве. В конце нас выстроят, как заключенных, и вербовщик предложит нам контракт. Пообещает диплом автоматом, соцпакет, льготную ипотеку, бесплатное второе высшее…

Часов пять нас, небритых, заморенных, без верхней одежды, будут держать на ветру. Кто-то сломается и подпишет, а остальные выслушают матерную речь о слабодушии и предательстве.

Чтобы вскоре защитить диплом по всем правилам и снова занять место в строю.

Зарема и не догадывалась, до чего легко мне дался выбор.

— Предварительно я в деле, — сказал я. — И тоже за Финляндию.

Первое слово добавил по привычке. Типа страховку включил.

Меня радовала перспектива двинуть в путь с брюнеткой, очаровательной в своей дерзости. Брюнеткой с точеными скулами, дерзкими глазами, звонким голосом и другими чертами, напоминающими, что я принадлежу к старой породе мужчин, которые не провели работу над ошибками и продолжают объективировать женщин.

Финские активисты в моей картине мира обитали примерно там же, где и британские ученые. Я выбрал Финляндию только из-за направления. Двигаясь на север, я до последнего оставлял себе шанс передумать и вернуться в Казань.

С Питером этот номер прокатит, но не с Улан-Удэ или Кызылом. Да и ехать в Забайкалье дикарем — заявка на Премию Дарвина, не меньше. Учитывая жгучую любовь местных сепаров к русским, можно ожидать, что буряты и тувинцы захотят в лицо высказать колониальные претензии. В таком случае газовой плиткой мы вряд ли отделаемся.

Эти соображения я оставил себе. Кто знает, какие у Заремы представления о социализме? Вдруг она записала бы меня в нацисты, услышь от меня что-то плохое в адрес нацменов, сны видящих, как порвать со всем русским и порвать любого русского, когда тот встанет на пути.

Короче, я из тех, кто предпочитает сойтись поближе, чтобы выяснить, из-за чего конфликтовать. Зарема же, насколько я убедился, принадлежала к числу тех, кто подбивает собеседника на конфликт, чтобы определить, сходиться ближе или нет.

Она пригласила меня на кухню и предложила чаю. Из вежливости я согласился, ожидая, как в кружку с коричневым налетом мне плеснут кипятка и окунут туда пакетик. Вместо этого Зарема заварила в прозрачном чайнике ройбуш и заправила его индийскими специями. Миниатюрные чашки, созданные словно для кукольного домика, порадовали чистотой. Я внезапно осознал, что квартира, несмотря на бардак, не грязная.

Мой взгляд легко выхватил пылесос из обилия вещей.

— Твои родители живы? — спросила Зарема.

Я кивнул.

— Ты с ними живешь?

— Они в другом городе. Я тут только учусь.

— Что им скажешь?

Я вообразил, как отвисает мамина челюсть. Привет, нашел себе подружку. Мы на попутках уехали из Казани. Универ бросил. Кстати, звоню из Финляндии, навел тут мосты с активистами. Попробую развести их на политическое убежище.

Мои родители, милейшие люди, полагали, что происходящее — это затянувшееся историческое недоразумение. Скоро оно закончится, пыль уляжется, и все будет как прежде, как в 2021-м или даже как в 2013-м. Порочная житейская мудрость подсказывала им, что все так или иначе устаканивается.

2

Соседа по комнате и комендантшу я известил, что пропущу первые дни учебы. Соберу, мол, материал по дипломному проекту.

В голове уже родилось название для дипломной работы — «Практика гонзо в политической эмиграции». Защита состоится в прекрасной России будущего. На факультете свободного письма или о чем там сейчас принято грезить.