Аптечка номер 4 - Ханов Булат - Страница 13

— Нет.

— Почему?

— Кто вчера спал в машине?

Хотелось, чтобы прозвучало иронично, а получилось резко.

— За сон попрекать будешь? Попрекалка не сломается?

Я вздохнул.

— Всего лишь напоминаю, что я не спал почти сутки. И за эти сутки многое стряслось. Не всякая психика выдержит.

— И что ты предлагаешь?

— Поспать часов шесть. Давай забьемся в ближайший хостел и до вечера отдохнем.

— Исключено.

— Почему?

— Серьезно? В хостел не заселят без документов. А светить документами сейчас нельзя.

Электричка прибыла на станцию. Безразличный голос в динамике призвал не забывать вещи в вагоне и пожелал доброго пути.

— Все равно не заснешь, — заверила Зарема на выходе. — Слишком возбужден. Если мы даже по глупости остановимся в хостеле, ты минимум четыре часа будешь ворочаться и изнывать от того, какой неподатливый у тебя организм. На пятый тебя наконец сморит сон. И вырубит надолго.

— То есть все как вчера? Такие же покатушки? Тут стопанули машинку, там чуток прокатились. Не, спасибо.

Зарема, шагавшая впереди, обернулась. Я почти врезался в нее.

— Есть другой вариант.

Другой вариант заключался в том, что мы на электричке едем в Москву. Прямой рейс длиной в три с половиной часа. Расплачиваемся наличными в кассе, никаких цифровых следов.

— А если камеры на вокзале? Если голос на кассе записывается?

— Значит, наследим. В любом случае на нашей стороне мобильность. Используем ее.

Слово «мобильность» не звучало убедительно. Ну какая во мне мобильность? Зарема тоже чувствовала это.

— Ничего, кроме фальшивого оптимизма, предложить не могу, — добавила она.

Поезд в Москву отбывал через полтора часа. Зарема повела меня в ближайшую закусочную 24х7, подсказанную всесильным Интернетом.

Я желал малого. Высокого стула с неудобным сиденьем и дешевого кофе, от которого не сворачивался бы желудок. Шаурмечная со скромным, но достойным рейтингом — вот мой объективный потолок после насыщенных суток без сна. Если там меня накачают бюджетным кофеином и помогут моему функционалу дотянуть до электрички, то владимирскую миссию можно считать выполненной.

Закусочная располагалась в квартале от вокзала. По пути нам встретился разоренный пункт выдачи заказов. Судя по черным следам, металлическую дверь кто-то поджег. Под разбитым окном черным баллончиком вывели бессмертное « A . C . A . B .» и менее раскрученное «Никакой войны, кроме классовой».

Зарема ободрилась.

— Настоящая демократия!

— Так себе юмор.

— А я и не шучу. Думаешь, демократия — это плакатики с лозунгами или флешмобы с фонариками? Посветим фонариками в поддержку политзеков — ух, какая смелая акция.

— Демократия — это конструктив.

— Сказал дерзкий парниша, который врагам пасти рвет.

Непонятно, то ли Зарема намеренно будила во мне злость, чтобы я не заснул на ходу, то ли моя насквозь политизированная попутчица пыталась донести важную истину.

— Помнишь белорусские протесты в 2020?

— Ну.

В голове замелькали картинки. Запруженные улицы, бело-красно-белые флаги, милицейский террор. Как же давно это было…

— Почему революция проиграла?

— Ее раздавили.

— Это не ответ. Почему раздавили?

В се-таки важная истина.

— Карт-бланш на полицейское насилие — раз. — Зарема загнула большой палец. — Органам разрешалось все, на что хватит фантазии. Китайский капитал — два. У китайцев полно бизнеса в Белоруссии, и клан Лукашенко оберегал этот бизнес от того, чтобы его не захватили западные или российские компании. А Китай, соответственно, оберегал Лукашенко. И подчеркнуто мирный характер протеста — три. Комбо.

— Что плохого в мирном протесте?

— Этого мало. Избыточная вежливость вредит. До сих пор перед глазами кадры, как белорусы снимают обувь и встают на лавочки, чтобы тонким и чистым голосом выразить свое «нет». Рыцари с открытым забралом. Наверное, они верили, что так культурнее, по-европейски. В действительности же по-европейски — это когда ты скамейки переворачиваешь и сжигаешь.

— Вандализм.

— Вандализм? Переворачивать скамейки эффективнее, чем взбираться на них в белых носочках. Метать в полицию булыжник эффективнее, чем бумажные стаканчики. Сжигать мэрию эффективнее, чем писать петиции. Так выглядит душа демократии, уж прости. Бунт угнетенных — величайшее достижение культуры.

— Революции в белых носочках не делаются, — согласился я, чтобы отделаться от разговора.

Закусочная совпала с моими ожиданиями. Высокие стулья и дешевый «эспрессо» из кофемашины, которую для приличия иногда разбирали и чистили.

Первый кофе перезапустил ощущения, пусть и в усеченном спектре. Носоглотку снова засаднило.

Вторая порция взбудоражила. Голова наполнилась мнимой легкостью, подступил намек на эйфорию.

По привычке внутри меня проснулся наблюдатель, дотошный до занудства. Он, как обычно, фиксировал происходящее и притворялся грамотным перцем.

Шаурмейкер, похожий на тысячи других шаурмейкеров, обтесывал свой конус с тем же энтузиазмом, с каким Папа Карло стругал Буратино. Из подгорелой курицы сочился канцерогенный жир.

Вспомнился доклад на научной конференции, ус-лышанный мною на втором курсе. Студентка провела любительское расследование о составе шаурмы и в красках презентовала. Никакой слезодавилки — только экономика.

К третьему кофе я взял «клаб-сэндвич» с сыром и зеленью. В фабричную упаковке, он вызывал больше доверия. Салатный лист даже понравился — как нравится типовая рок-песня, по стечению обстоятельств угодившая в ротацию попсового радио.

— Ты пишешь стихи? — спросил я Зарему.

— Давно нет. А ты?

— И я нет. А хотелось бы что-нибудь срифмовать. Что-то экзистенциальное и опустошительное.

В прежнее время пальцы бы потянулись к телефону, чтобы в заметке обрисовать контуры переживания, которое застигло врасплох. Дать форму тому, что форме сопротивляется. Теперь сама мысль о том, что я способен изложить столбиком все, что рвет на части, казалась издевкой. По инерции я бы так и написал: рвет на части. А это не стихи.

После перекуса — на вокзал.

— Я серьезно считаю, что поджог мэрии — это великое достижение цивилизации. — сказала Зарема. — Представим прогресс в виде пирамиды. Во-первых, мэрию следует построить. Создать государственные институты, собрать налоги, возвести здание. Во-вторых, надо прийти к четкому осознанию, что мэрия тебе не друг. В-третьих, решиться на поступок, привести мысли и действия к единому знаменателю. Это и есть вершина пирамиды. Либо ты и дальше живешь в иллюзиях, будто аппаратчики, которые посажены в мягкие кресла защищать интересы богатых, по правде пекутся о благе каждого. Либо насылаешь огонь на ненавистное учреждение. Все остальное — гнилой компромисс.

Я промолчал. Горло противилось бесполезным спорам.

— Конструктивный диалог — выдумка тех, кто не настроен на конструктив, — продолжила Зарема. — Циники, чтобы усыпить бдительность, учат вежливости и параллельно тестируют сто и один способ перекрыть тебе кислород.

Пока Зарема расплачивалась в кассе наличными, я пошел в вокзальный туалет.

Из зеркала на меня смотрел замордованный енот. Больше похожий на бомжа из перехода, чем на психа или маньяка.

Пока я, борясь с отвращением, вглядывался в красные глаза, в кабинке за спиной включили смыв. Дверь раскрылась, и появился субъект в серой водолазке, поделенной по диагонали сумкой на ремне. Господин оценил себя в зеркале, погладил подбородок и покинул туалет.

Я проверил, есть ли вода в кране. Вода текла.

Рюкзак натирал шею. Носоглотка ныла, поэтому я старался вдыхать воздух маленькими порциями.

Либо в поезде станет лучше, либо слизистую раздует. Либо я наконец выруб люсь щекой в окно и очнусь в Москве, телепортированный и помолодевший.

Уже при посадке в поезд моего плеча коснулись. Я обернулся и увидел белую коробку с беспроводными наушниками.

— За две отдаю, берешь?