Аптечка номер 4 - Ханов Булат - Страница 11

— Диктофон умеешь разбирать?

— Нет, — признался я.

— И я нет.

Я попробовал. Удалось вынуть батарейки, но снять заднюю панель и добраться до начинки не получилось.

— Бери с собой. Сломаем по пути.

Зарема ушла из кухни, чтобы сменить одежду, и вернулась с оливковой блузкой и телевизионным пультом в руках. Эти предметы тоже исчезли в пакете.

— Твоя очередь.

Я избавился от окровавленной футболки и надел другую.

Намылив губку гелем для мытья посуды, моя со-участница оттерла с пола кровь. За кровью последовали возможные отпечатки пальцев — на мисках, на лавках, на столе.

— Завтра воскресенье, поэтому на работе Валентина Владимировича не хватятся как минимум день. Это приличная фора, при условии, что мы покинем область.

Зарема рассуждала пугающе здраво. Сколько раз до этого она заметала следы? И не избавится ли она от меня, если решит, что я соображаю медленно и создаю ей проблемы?

— С сельчанами сложнее. Надеюсь, что мое впечатление верно, и он был одиноким, замкнутым и странным. И репутацию имел такую же. Если так, соседи не кинулись по первым же крикам звонить в полицию. Кто знает, как Валентин Владимирович развлекается в субботний вечер. Может, напивается и орет на чертей в своей голове.

С каждым словом Зарема говорила все менее и менее уверенно. Скорлупа здравомыслия трещала.

— В любом случае надо бежать сверкая пятками, — подытожила Зарема. — Чем скорее, тем лучше. Станция рядом.

Мы вернулись в комнату и, стараясь не касаться хозяйских вещей, наспех собрались.

— Ты как? — справилась Зарема. — Готов к марш-броску?

— Готов.

— Силы есть? По шкале от одного до десяти.

— Четыре.

Из спальни я выходил последним. Приоткрытая дверь в комнату Валентина остановила меня. Вопреки всем разумным сигналам.

— Догоню тебя, — сказал я вслед Зареме.

На улице нас, конечно, никто не караулил. Ника-ких сельчан с ружьями. Ни мстительных, ни сознательных.

Редкие огни горели в окнах. Наблюдает кто-то или нет из-за занавесок, оставалось только гадать.

7

Тело пылало, как будто его подключили к розетке. Хотелось бежать до потери сознания, чтобы накачать его усталостью, чтобы конечности одеревенели от перегрузки и прекратили проводить ток.

Рюкзак ничего не весил. Мы проскочили сквозь перелесок и обнаружили хрупкий сосудик цивилизации, о котором говорил Валентин.

Оставаясь в тени деревьев, Зарема с минуту высматривала камеры на станции.

— Вроде чисто.

— Вроде?

Зарема включила смартфон и поводила объективом по темноте, время от времени задерживая руку в воздухе.

— Это специальное приложение. Типа сканера. Показывает, что камер нет.

Я вздохнул и сделал шаг навстречу станции.

Пустой перрон встречал унылым равнодушием. Стальные арки, на которые крепились провода, анфиладой уходили за горизонт. От гальки, рассыпанной вдоль железнодорожных путей, рябило в глазах.

Зарема схватила меня за шиворот и оттащила от края платформы.

— Так шатаешься, что смотреть страшно. Отойди от рельсов.

Мы сели на металлическую скамейку под навесом. Зарема полезла в телефон и сообщила, что электричка приедет в шесть утра.

— Класс, — сказал я. — Отличное путешествие.

— Могло быть и хуже.

— Однозначно. Представь, мы бы пришли сюда, а на скамейке бомжарик спит. Неловко бы получилось.

— Не смешно.

— Еще как смешно. Как думаешь, хватило бы у меня духу и его замочить? Нашел бы бутылку в мусорке и пощекотал бы ему гланды. Или кадык бы вырезал. Подходит кондуктор в вагоне, так и так, мол, билетики предъявляем. А я ему — хоп, адамово яблочко под нос сую. И больше никаких вопросов.

Зарема отодвинулась от меня. Она вытащила из рюкзака ржаной сухарь и банку с острым соусом.

— Сейчас эта невозмутимая женщина будет с аппетитом есть, — сымитировал я интонацию спортивного комментатора.

Зарема молча окунула сухарь в соус и отгрызла краешек.

— Она жмурится. Чувствуется острота. Нужна краткая передышка, нужен добор воздуха. Наша героиня медленно пережевывает, пережевывает, пережевывает — и героически проглатывает огненную хлебно-перечную смесь. Прекрасный момент.

Делая вид, что ничего не слышит, Зарема покончила с сухарем.

— На твоем месте я бы тоже поела. Поделиться с тобой?

У меня вырвался смешок.

— А картошечки не предложишь? Я картошечку люблю.

— Как знаешь. Если упадешь без калорий, на своем горбу не понесу.

— С маслом люблю картошечку. С ярмарочным маслицем.

Я сократил дистанцию.

— Ты такая заботливая, аж слезы наворачиваются. Ладно, считай, что уговорила на острую пищу.

С этими словами я притянул Зарему к себе и прильнул к ее губам. Полные ярости глаза оказались перед моими. В следующую секунду меня скривило от удара в живот.

— Еще раз такое вытворишь — в больничку поедешь. Понял?

Не поднимая глаз, я кивнул.

— Я никогда не убивала и даже близко не представляю, что ты переживаешь. Психолога из себя строить не буду. У меня только одна просьба: не корми своего монстра и не спускай его с поводка порезвиться. Это опасно для обоих.

Зарема примолкла. Когда я подумал, что наставления закончились, она продолжила:

— Ты поступил жестоко, но другого выхода не было. И я благодарна тебе за то, что ты… За то, что совершил поступок, на который я бы не решилась. Учись жить с этим.

Я не смел поднять голову.

Раздалось шуршание, и передо мной возник ржаной сухарь.

Я согласился на мировую.

Зуд не давал усидеть на месте. Я отмерял шаги по перрону и уже не мог разобрать, отчего меня трясет. То ли мерзло тело, то ли дрожь продолжалась с той минуты, когда я запихал ярмарочное масло в проклятого психа, грозившего донести на нас.

Взор застилала пленка. Галька на моих глазах превращалась в камушки, устилавшие дно озера, к берегу которого я забрел бессонной ночью. Гипнотически холодная вода морщилась поверх камушков.

Моего плеча коснулись.

— Отойди от края.

Я послушался. Больше по инерции, чем из осторожности.

Сколько себя помню, всегда злило выражение «посадить на бутылку». Ха-ха, чувака на бутылку посадили, потому что родину не любит, как смешно. Так-то мы якобы за закон, но если закон не работает, ответственным патриотам позволительно сажать предателей на бутылку. Или хвататься за кувалду. Тем, кто много и не по делу болтает, полезно посидеть на бутылке. И прочее, и прочее.

Теперь я сам затолкал бутылку в глотку за то, что кто-то много и не по делу болтал. Двадцать пятая казнь, неофициальная.

Я вернулся на скамейку и накрылся курткой.

— Казалось, что к давлению я привыкла, — произнесла Зарема. — Папу убила система, айтишников судили за профсоюз, на работу не брали. По логике, такие события должны готовить ко всему. Как бы не так. Хочется упасть и разрыдаться. И никогда не вставать.

— Учись с этим жить, — уколол я.

Зарема достала наушники и плеер и углубилась в себя. Я накинул куртку на голову и попробовал задремать.

Не получилось. Мозг слишком утомился, чтобы, с одной стороны, отогнать скопом налетевшие мысли и, с другой, сосредоточиться на какой-нибудь из них.

В ушах эхом звучали обрывки вечерних фраз. Коллектив прихожан набрали, пожалуйте в мои покои, скромные какие и порядочные, конфеты вразвес. Даже мертвый, Валентин фонтанировал в моей голове.

Я обхватывал ее, тер виски, взбивал волосы, качался. Качался, качался, качался. Чем острее ощущалась потребность заснуть, тем дальше меня уводило от сна.

Ночная прохлада все отчетливей возвещала о грядущей осени.

Я дотронулся до Заремы. Она вытащила один наушник и вопросительно посмотрела на меня.

— Расскажи что-нибудь. Пожалуйста.

— Сказку, что ли?

— Я не против.

— Не знаю интересных сказок. Может, анекдот?

— Что угодно.

— Не хочу анекдоты. Давай лучше про папу.

Помимо своей воли я усмехнулся.